Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Так я же… — начал Иван Палыч, — я же не только не убивал, я даже…
— А это без разницы, — оборвал его Сашка. — Ща он на твоего Витюшу нажмет, Витюша даст показания на тебя. И — все. Двое — значит группа, по предварительному сговору… с целью ограбления. Расстрельное дело!
— Запросто могут под расстрел подвести, — сказал опер-бэх серьезно.
— Па-пачему под расстрел? — спросил Иван Палыч. За минуту всего он посерел и стал как будто еще старше.
— По кочану! Ты чего такой непонятливый, дед? Группа. Сговор. Убийство. А инициатор — ты. Тебе и вышку.
— Да почему же я-то? — почти выкрикнул Сергеев.
— Ну, интересно… Тебе же Витюша-то в сыновья годится. Кто поверит, что он — сопляк — тебя подбил? А? То-то… любой судья решит: кто старший, тот и заводила.
Обрабатывали старика минут двадцать. С примерами из уголовной практики, настоящими и вымышленными, со ссылками на жестокость, подлость и коварство никому не известного следователя прокуратуры Лебедева. Наивный Иван Палыч все принимал за чистую монету. И даже когда мрачный и не участвовавший в игре Игорь сказал:
— Да не слушай ты их, балаболов, Иван Палыч… шутят они так, — даже тогда старик не поверил.
— Шутят, — горько произнес он. — Шутят, а мне не до шуток… Что же теперь делать-то?
Зверев пожал плечами: мол, что теперь делать? Теперь уж ничего не поделаешь.
— Да ты, Иван Палыч, не переживай… в смысле расстрела-то. Навряд ли расстреляют. Скорее всего, пятнаху накрутят. А отсидишь и того меньше — через двенадцать лет выйдешь. Или даже через десять.
Старик сидел, опустив глаза. Нетронутая кружка с чаем давно остыла.
— Как же так? — сказал он. — Хоть и десять лет… ни за что!
— Да брось, Палыч… Всякое в жизни бывает. Десять-то лет — пустяк по сравнению с расстрелом. Отсидишь — вернешься к своей старухе.
— Она не доживет, — сказал Сергеев, — инвалид она у меня… больная.
— Да прекратите вы! — раздраженно произнес Игорь. — Не слушай их, Палыч. Ты уже завтра на воле будешь, дома.
— Нет, Игорь, — покачал головой старшина. — Мне, видать, отсюда уже не выйти… засудят к черту.
Майор матюгнулся и полез на верхнюю шконку — курить. А Иван Палыч посмотрел на Зверева и спросил:
— Как думаешь, Саша, может, мне сознаться?
— В чем? — спросил Зверев.
— Ну… в убийстве этом. Чистосердечное признание сделать. Говорят — облегчает.
Вот тут грохнула хохотом вся камера, даже Игорь на верхней шконке засмеялся. Они хохотали, а Иван Павлович Сергеев смотрел на них большими непонимающими глазами.
— Дед, — сказал наконец Зверев, отсмеявшись, — дед, если ты сознаешься, твоего Лебедева удар хватит. А прокурор с ума сойдет!
— Так мне что — не сознаваться? Отрицать свою вину-то?
Объяснять старику, что мы пошутили, пришлось долго. Дольше, чем запугивать. Старшина сомневался, считал сначала, что его успокаивают. Кажется, он так и не уверился до конца… ночью не спал, ворочался.
На следующий день его освободили.
— Сергеев! — крикнул контролер в кормушку.
— Я, — вскинулся ветеран.
— Через полчаса на выход с вещами.
— А… куда меня?
— На кудыкину гору. Через полчаса… понял?
Старик засуетился, встревожился.
— Домой идешь, Палыч, домой, — подбодрил его Игорь.
Перед уходом Иван Палыч пожал всем руки. Он уходил на свободу.
В тот же день и Зверева с Лысым перевели в изолятор на улице Лебедева. Тот же самый контролер выкрикнул в кормушку его фамилию и сказал те же самые слова.
— А куда меня? — спросил Сашка и услышал ответ:
— На кудыкину гору. Через полчаса… понял?
Внизу, где сличали личные дела, встретил Виталия. Перемигнулись.
Снова автозак, короткая — минут пять — езда, и вот она — детская тюрьма с недетскими проблемами… А слова-то какие страшные, противоестественные: ДЕТСКАЯ ТЮРЬМА. Не хочется их писать. Не хочется произносить и слышать. Эти слова — укор каждому взрослому. Всем вместе и каждому по отдельности.
Не хочется писать эти слова. Но все же мы снова их напишем: ДЕТСКАЯ ТЮРЬМА. А потом войдем внутрь.
Внутри СИЗО не сильно отличается от Крестов. Снаружи совсем не отличается — тот же крест, только один. Да охрана на вышках оружие имеет, а патронов — нет. Не положено — тюрьма-то детская! Гуманизм, стало быть… стрелять в несовершеннолетних и женщин у нас запрещено. Однако ж войдем внутрь, как вошли уже Зверев и Лысый. Шмонать их по-настоящему не шмонали: всем ясно, что попали сюда ребятки по блату… Итак, мы внутри. В отличие от Крестов, тюрьма на улице Лебедева имеет межэтажные перекрытия, а не открытые галереи. Второй и четвертый этажи занимают малолетки. На четвертый этаж контролер и отвел Сашку с Виталием. Перед дверью камеры он сказал Звереву:
— Милые детки… Шестнадцать душ. Все — убийцы. Заходи!
Дверь открылась, и Сашка вошел в довольно просторную камеру. Шестнадцать малолетних убийц смотрели на него. За годы работы в розыске Зверев насмотрелся всякого… доводилось и по малолеткам работать. При этом порой сталкивался с такой жестокостью, что объяснить ее было совершенно невозможно. Входя в камеру, он не питал никаких иллюзий… Здесь сидят звери, уже отравленные тюремным духом… Не стоит, читатель, ронять слезы при словах детская тюрьма. Да, перед Зверевым были жертвы. Но они же и палачи. Шестнадцать душ, — сказал контролер. Вот именно душ-то у них и не было. А была жестокость, зависть, злоба и озлобленность. Подлость. Равнодушие. Тупость. Цинизм.
Виноваты ли они в этом? Нет. Нет, они в этом не виноваты. Такими их сделала жизнь. Мерзкая жизнь, грязная, тошнотворная. В которой главной ценностью является водка. А наименьшей — опять же жизнь. Не своя — чужая. Да еще такие понятия, как достоинство, порядочность, интеллигентность, честность.
Нет, нисколько не виноваты эти пацаны, что им не повезло еще при рождении. Да-да, при рождении. Девяносто девять процентов из них родились в семьях с самого социального дна. В семьях алкоголиков, наркоманов, люмпенов. Многим не повезло еще до рождения: папенька с маменькой и зачали-то свое чадо в пьяном угаре. И в утробе материнской многие из них все девять месяцев травились водкой и бормотухой. И молоко из материнской груди они сосали, насыщенное водкой. Они были ОБРЕЧЕНЫ с момента появления на свет!
Не нужные никому, полуголодные, награжденные нервными и психическими заболеваниями, что видели они в детстве? Пьянку. Драки. Нищету. Людей в форме, которые периодически уводят папаню или маманю. Когда на несколько суток, а когда на несколько лет. И тогда — случалось — на эти несколько суток или лет в доме (в вонючей, проссанной комнатенке) появлялись другие папани или мамани. Бывали — добрые… могли приголубить пацаненка, пожалеть, дать конфетку или налить красненького. Бывали — злые. И тогда этого высерка, выблядка били, морили голодом, вышвыривали на улицу. Случалось — насиловали. Заставляли нищенствовать, воровать, подкладывали под чужих дяденек. Заражали сифилисом.
Что слышали они в детстве? Сказки? Нет, они слышали мат, пьяные песни, лагерные воспоминания, стоны похмельные… С самых малых лет они уже знали, что все менты — козлы, суки, пидоры. Что все бабы — бляди, соски. Что работают лохи, а бьют не за то, что украл, бьют за то, что попался. С самых малых лет они знали участкового в лицо. И еще то, что участковый — гандон рваный. Знали, что пустую бутылку ноль-пять принимают за двенадцать копеек, а ноль-семь — за семнадцать. А молочную… впрочем, бутылок из-под молока в этих домах не бывало.
Конечно, эти пацаны ни в чем не виноваты. Но отвечать за подлость своих родителей будут именно они.
На Зверева смотрели шестнадцать пар глаз. Сашка знал, что все они обречены провести жизнь в тюрьмах и зонах. Если хотя бы один сумеет вырваться из этого круга — уже удача! Но рассчитывать на это не стоит, жизненный путь этих пацанов предопределен. Собственно, они по нему уже идут. А Звереву виден конец этого пути. Скорее всего, это будет колышек с номером на лагерном погосте. А может быть, и этого не будет… сожгут в крематории очередного безродного, помершего в подвале от водки, голода, туберкулеза. Или убитого в пьяной драке. Или замерзшего на улице опять же по пьянке. Или от передозировки наркотиков. Или… да все равно.
Или не все равно?
Если тебе, читатель, не все равно и ты хочешь спросить: А что делать? Как им помочь?… — мы ответим: НЕ ЗНАЕМ. Но, кажется, помочь им уже нельзя. Этого не смогло сделать даже относительно благополучное социалистическое государство. А кому же они нужны в обществе Победившей Демократии?
— Здравствуйте, детки, — сказал Зверев после паузы. Ответом ему было молчание. Шестнадцать пар глаз внимательно рассматривали чужого. В этом мире для них все были чужими.
— Здравствуйте, детки. Меня зовут Александр Андреевич. Я теперь для вас самый главный. Все, что я говорю, выполняется быстро и точно. Вопросы есть? Вот и хорошо.
- Выдумщик (Сочинитель-2) - Андрей Константинов - Боевик
- Мент - Сергей Зверев - Боевик
- ППЖ. Походно-полевая жена - Дышев Андрей Михайлович - Боевик
- Мент для новых русских - Александр Золотько - Боевик
- Девушка, мент и бандит - Б. Седов - Боевик
- Адвокат - Андрей Константинов - Боевик
- Цель – Криптон - Ольга Прусс - Боевик / Героическая фантастика / Любовно-фантастические романы
- Китайский детонатор - Максим Шахов - Боевик
- Поцелуй Иуды - Максим Шахов - Боевик
- Последняя охота - Эльмира Нетесова - Боевик