Уинстэнли - Татьяна Александровна Павлова

над ней с хлыстом; она глодает, и смотрит вверх, и виляет хвостом, дрожа от страха…

На следующий день два солдата из присланного Фэрфаксом отряда и три крестьянина подошли к другому дому, стоявшему на пустоши. Накануне лорды собирались разрушить и его, но шериф, блюститель порядка, устыдясь насилия над безоружными, приказал оставить его. Диггеры вышли навстречу. Один из солдат уверил их, что им не причинят зла, и попросил показать посевы. Ему показали возделанное поле, и он всячески старался выказать свое миролюбие и хвалил их работу. Прощаясь, он вложил в руку своему провожатому двенадцать пенсов.

Но едва его фигура скрылась из виду в туманной мгле ноябрьского дня, другой солдат грубо приказал крестьянам, которые пришли с ним, помочь ему снести и этот дом. Те заколебались, но он грязной бранью и угрозами заставил их приступить к делу. И страх, подлый страх перед властью лордов и перед этим солдатом победил: крестьяне взялись за топоры, и скоро этот второй дом лежал грудой мусора под стынущим небом. О, есть ли правда на этой земле?

Собрав уцелевшие пожитки, диггеры переселились вновь. Они верили, что бог справедливости не оставит их. Их дух был бодр и спокоен. «И они построили себе несколько маленьких хижин, наподобие телячьих стойл, и там проводят ночи, а днем продолжают свою работу, с удивительной радостью сердца, весело относясь к разрушению своего добра, считая великим счастием быть преследуемыми за справедливость священнослужителями и исповедниками, которые являются преемниками Иуды и злобных фарисеев… И они возделали несколько акров и засеяли их пшеницей и рожью, которые восходят и обещают надежный урожай, и поручили свое дело Богу…»

Едва диггеры оправились после разгрома и утвердились на новом месте, как тут же написали Фэрфаксу письмо с протестом против действий лордов. Под ним стояло семь подписей: к уже выступавшим в весенних декларациях Джону Хейману, Джону Полмеру, Джону Колтону присоединили свои имена Энтони Ренн, Генри Бартон, Джекоб Хард, Роберт Костер. Они рассказали генералу о происшедшем и в заключение писали: «Наша настоятельная просьба к вам, чтобы вы призвали ваших солдат к ответу за попытку обидеть нас без вашего приказания, чтобы страна знала, что вы не участвовали в таком несправедливом и жестоком деле. И, кроме того, мы желаем, чтобы вы по-прежнему не изменяли вашей доброте и обещали приказать своим солдатам не вмешиваться в наши дела…»

Уинстэнли написал генералу и его военному совету от собственного имени. Сэр, убеждал он, не слушайте наветов наших врагов. Мы мирные люди и не ищем ничего, кроме справедливости. Враги многажды посылали избивать нас и сносить наши дома, мы же никогда не отвечали им бранью и не оказывали сопротивления, но терпеливо сносили все их бесчинства. Посмотрите на них: кто они, наши гонители? Одни из них были причастны к роялистскому восстанию к Кенте, приведшему ко второй гражданской войне, другие — главные зачинщики оскорбительной для парламента майской петиции из Серри. Стоит ли доверять доносам таких людей?

Что до нас, то цель нашего вскапывания общинных земель — обеспечить себя и всех обездоленных бедняков хлебом и кровом. Мы имеем на это право, потому что вместе с вами победили тирана Карла Стюарта, преемника Вильгельма Завоевателя. Мы требуем свободы пользования общинной землей для обеспечения нашей жизни, ибо мы оплатили ее ценою нашей крови и наших денег. Ведь Англия не может стать свободной республикой до тех пор, пока бедные простые люди не получат право свободно пользоваться землею. Если эта свобода не будет нам дарована, то мы, бедняки, окажемся в худшем положении, чем в королевские времена.

Если же вы позволили бы нам трудиться на общинных землях, заключал он, то в стране появился бы избыток хлеба и других полезных продуктов для удовлетворения всех запросов, и умолк бы народный ропот против вас и парламента, а через несколько лет в стране не было бы ни нищих, ни тунеядцев. Ведь это позор для христианской религии Англии, что у нас так много запущенной земли и в то же время столько людей умирает с голоду…

Он сам вручил это письмо Фэрфаксу 12 декабря в Уайтхолле, в галерее для посетителей. И вернулся в колонию, чтобы снова, в который раз, начать все заново.

Черные декабрьские дни заволакивали небо мглой; оттуда то сыпался дождь, то снежная крупа; темнело рано. Нищета и безнадежность жизни в убогих хижинах диггеров угнетали дух, склоняли к отчаянию. Как они жили? Вероятно, занимались нехитрым деревенским ремеслом, пытаясь выручить за свои поделки хоть малую толику денег или продовольствия. Кто-то ездил, быть может, на дальние угодья и продолжал потихоньку валить и продавать деревья из общинных лесов, чтобы как-то прокормить колонию. Кто-то ушел на отхожие промыслы. Женщины пряли, вязали, ухаживали за скотиной.

Бедствия, пережитые вместе столько раз, не только закалили их дух и тело, но и создали и спаяли тесное содружество между этими нищими, убогими, темными людьми, лепившимися вокруг Уинстэнли. Они и ему стали верными друзьями. Они готовы были слушать его рассказы вечерами, а днем делать любую работу. И работа их спасала.

Уинстэнли решил снова обратить свое слово к англичанам и растолковать им все с самого начала. Он задумал переиздать пять своих первых трактатов: «Тайна Бога», «Наступление дня божьего», «Рай для святых», «Истина, поднимающая голову над скандалами» и «Новый закон справедливости». И обращал ко всем разумным и мягкосердечным людям предисловие-исповедь.

Он перебирает в уме свою внутреннюю жизнь, свои искания. По временам дух его был полон апатии, тоски; он чувствовал, что блуждает по бездорожью во тьме и слякоти, как бедный бродяга, не имея пристанища. Но внезапно посреди этого мрака его озарил такой свет, мир и полнота бытия, что ему казалось: будь у него две пары рук, он всем им нашел бы достаточно работы, чтобы писать, писать о том, что говорил ему свет внутри.

«Тогда я принял указание духа и стал писать, — говорил он читателю, — и сила эта так переполняла меня, что я днями напролет отказывался от пищи; и когда друзья мои по дому уговаривали меня прийти к ним и поесть, внутренняя полнота эта поднимала меня из-за стола посреди трапезы, и я оставлял их, чтобы писать снова».