Секретный концлагерь - Александр Александрович Тамоников

к костелу, толкнул ворота и оказался во дворе – пустынном, как и в прошлый раз. Но сейчас ему некогда было ждать, чтобы кто-нибудь вышел ему навстречу. Вдалеке слышались крики и топот – это, несомненно, была погоня.

– Эй! – громко крикнул Ян. – Эй!

На крик из костела вышел тот самый мрачный ксендз. Он с удивлением уставился на Яна.

– Спрячьте меня! – тяжело дыша, сказал Кицак. – За мной гонятся немецкие солдаты!

Ксендз, какую-то секунду помедлив, махнул рукой, приглашая Яна следовать за ним. Они вошли в полутемный костел, ксендз отвел Яна в какое-то совсем уже темное помещение и втолкнул его внутрь. А затем захлопнул дверь и, насколько Ян мог судить, повесил на дверь замок.

Скоро глаза Яна стали привыкать к темноте, и он разглядел даже обстановку в помещении. Кажется, это было нечто вроде кладовой: всевозможная рухлядь почти полностью загромождала все пространство, так что повернуться в нем можно было с большим трудом. Но, конечно, не это сейчас беспокоило Яна. Он остался взаперти – вот что сейчас было главным. Как поступит с ним молчаливый ксендз? Убережет его от немцев? Или, наоборот, сдаст его фашистам в упакованном, так сказать, виде? У Яна не было ответа на этот вопрос. Ему оставалось лишь ждать и верить, что все, в конце концов, обойдется.

Сколько он так сидел – час, два, три? Ян не мог ответить на этот вопрос. В полутьме, да еще когда у тебя взвинчены нервы, время течет совсем по-другому. Но судя по тому, что никто к Яну не приходил и за запертыми дверями не слышалось никакого шума, можно было надеяться, что опасность миновала, иначе немцы уже давно были бы здесь. От такой мысли Ян слегка успокоился и даже задремал.

Очнулся он от скрежета отпираемого замка. Дверь отворилась, и он увидел ксендза – только его, и никого более.

– Они ушли, – сказал ксендз. – Спрашивали меня, не видел ли я тебя. Я сказал, что видел. Сказал, что ты побежал по улице. Они поверили и ушли. – Ксендз помолчал и добавил: – Думаю, матка боска простит мне эту ложь.

– Спасибо, – сказал Ян.

– Выходи, – сказал ксендз. – Уже можно… Ступай за мной.

Он опять провел Яна по каким-то полутемным помещениям и проходам, и скоро они очутились в небольшой светлой комнате. Здесь пахло едой, и Ян почувствовал острый голод.

– Садись, – указал ксендз на стол. – Будем обедать.

– Спасибо, – еще раз повторил Ян.

– …Кто ты такой? – спросил ксендз, когда обед уже подходил к концу.

Кицак понимал, что он обязан ответить на этот вопрос. Ксендз спас его от немецких солдат, накормил его обедом, а потому он имеет полное право задать ему этот вопрос. А может, и не только этот, но и другие вопросы. Другое дело – что ему отвечать? Сказать правду? Солгать? После короткого раздумья Ян решил не таиться.

– Вы говорили о детском концлагере… – сказал он.

Ксендз молча смотрел на Яна.

– Я насчет лагеря, – продолжал говорить Ян. – Узнать, что к чему. Спасать надо детей… Мы прибыли сюда, чтобы их спасти. Мы обязательно их спасем. Вы мне помогли… подсказали, где находится лагерь. Вы хороший человек.

Ксендз по-прежнему ничего не говорил, лишь смотрел на Яна в упор. Кажется, он сейчас решал непростую для себя задачу – верить или не верить Яну. Правду ли он говорит, или, может, сидящий перед ним молодой человек на самом деле фашистский провокатор? И тем не менее ксендз ему поверил.

– Чем еще я могу помочь? – наконец спросил он.

– Не знаю, – ответил Ян, подумал и добавил: – Мне бы побыть здесь до вечера. А когда стемнеет, я уйду…

– Хорошо, – сказал ксендз, поднимаясь из-за стола.

* * *

В ожидании наступления вечера они сидели здесь же, в этой самой комнатке. Ян спросил:

– А почему вы здесь, в Германии, а не в Польше?

– Потому что в мире нет никакой Германии и Польши, – ответил ксендз.

– Это как же так? – не понял Ян. – А что же тогда есть?

– Земля и люди на ней, – ответил ксендз, – которым надо помогать. А все другое относительно. И неважно.

Вскоре стало темно. В оконце застучал дождь – редкий, тоскливый.

– Мне пора, – сказал Ян, поднимаясь. – Еще раз спасибо вам за все.

Ксендз проводил Яна до самых ворот.

– Будь осторожен, – сказал он Кицаку.

– И вы тоже, – проговорил Ян. – А то мало ли что… Хорошие люди должны себя беречь. Может, не ради себя самих, а для других. Прощайте, хотя, может, еще и увидимся. Немцы скоро уйдут, а мы останемся. А коль останемся, то и встретимся.

И Ян шагнул в неуютную, прошитую редким дождем темноту.

Глава 19

До ложбины, где укрывались смершевцы, Ян добрался без особых приключений. Правда, дорога на этот раз не была пустынной, по ней то и дело сновали грузовики с зажженными фарами – в основном в сторону городка. Чтобы Яна не заметили, при каждом приближающемся свете фар ему приходилось падать на землю, вжимаясь в пропитанную дождем почву. Так что добрался он до расположения группы мокрым, грязным и продрогшим. Но это, конечно, были пустяки. Главное – что он вернулся.

– Есть концлагерь, – коротко сообщил он. – И дети в нем. Я его видел – лагерь. Он на западной окраине. Подсказали добрые люди. Один добрый ксендз… Он же сказал и насчет детей. В лагере они. Ксендз просил у немцев, чтобы они отдали ему тех детей. Не отдали. Сказали, что расстреляют его, если еще раз попросит. И еще. Немцы собираются уходить. А коль они не хотят отдавать детей, то, значит, вместе с детьми. Или, может, их просто убьют. Так сказал ксендз.

– Ксендз – это вроде как священник? – спросил Мартынок.

– Так, – ответил Ян.

– И где же ты на него набрел, на этого доброго священника? – недоверчиво поинтересовался Мартынок. – Он точно добрый или, может, того?.. Сомнительная фигура?

– Еще он спас меня от немцев, – сказал Ян. – Спрятал у себя в костеле.

– Вот оно как! – присвистнул Мартынок. – Веселый у тебя выдался денек! Это мы тут под дождем закоченели.

– Ничего, скоро согреешься, – сказал Мажарин.

– Ты думаешь… – Мартынок враз стал серьезным.

– То и думаю, – сказал командир. – Лагерь с детьми – это, конечно, хорошо. А как к нему найти подходы? Какая там охрана? Где держат детей? Ну, и так далее – вопросов много.

– А значит, нужен «язык», – кивнул Мартынок. – Понятное дело… Что ж, организуем. Заодно и согреемся, ибо брать «языка» – дело жаркое.

Тут же, в ложбине, организовали короткое