Право на легенду - Юрий Васильев

Никто. Только он один, Вутыльхин Тимофей Иванович. Потому что он любознательный. А письма прямо на столе лежали, распечатанные… Даже удивительно, как он до сих пор почти каждое слово помнит, а ведь два года или даже больше — может, четыре года не вспоминал про них ни разу, только когда Малков его на эту мысль навел — все вспомнил. Ошибки там никакой быть не может, там подпись стояла: «Доктор наук. Профессор». Коростылев, конечно, ох, мужик умный, никто слова против не скажет, только профессор — это все же не Коростылев, как не поворачивай, Вутыльхин, будь здоров, знает, что такое профессор, дело имел. Когда у Веры сердце плохо работать стало, они в Ленинград летали, там ее профессор один раз всего посмотрел или, может, два раза — и все! Физкультурница девка теперь, забыла, где сердце стучит.

А Егор-то и не виноват, может, вовсе. Неизвестно ведь, как оно обернулось. Например, начал он письмо читать, а тут Вутыльхин позвал его хариуса ловить — как раз в тот год хороший хариус шел. Или еще кто отвлек. Егор-то шустрый, все время бегает, долго ли забыть… А Вутыльхин человек положительный, как он мог не усмотреть, почему сразу не забеспокоился? Взял и отвез Косагорова, своими руками отвез — теперь своими руками, выходит, может все погубить, даже думать об этом страшно.

Он еще продолжал по привычке обстоятельно перекатывать в голове одну и ту же мысль, так и эдак рассматривая ее и определяя окончательное к ней отношение, но уже что-то иное насторожило его. Он прислушался. Шумело море. Кричали отяжелевшие от рыбы кайры, тихо посвистывали пуночки. Однако все это было не то — ухо старого тундрового человека различало в этих звуках другой, непохожий звук: так шумит в устье река, впадая в море. Шумит река, которой быть не должно, про которую он, по крайней мере, не знал и не слышал, потому что шел этим берегом первый раз в жизни.

Ухо не обмануло его. Вутыльхин, еще не видя реки, уже все понял и вскоре действительно вышел к широко разлившемуся устью. Это была маленькая речка, почти ручеек, но весной маленьких речек не бывает. Весной все реки широкие.

Если бы Вутыльхин умел плавать, он бы и то подумал, прежде чем сунуться в эту кипящую воду, но плавать он, как все тундровые люди, не умел, и потому думать было не о чем. Если бы он, кроме того, умел предаваться отчаянию, он бы, наверное, забегал по берегу, как затравленный песец, заскулил бы, вздымая к небу руки, стал бы проклинать все на свете, но ничего такого он делать тоже не умел; он тяжело опустился на землю, чувствуя, как гудят ноги, посмотрел на крутившиеся возле самого берега водовороты, в которых волчком вертелась всякая тундровая мелочь, и устало закрыл глаза.

Так он посидел немного, потом встал и быстро пошел вверх по реке. «Это ничего, — говорил он себе. — Ничего… Это не страшно. Я найду перекат, где торчат из воды камни, я перейду. Вон за теми увалами обязательно большой перекат, не может там переката не быть, хоть какая вода. Я доберусь. Торопиться теперь надо. Очень торопиться — вдруг плохой перекат, глубокий, дальше идти придется. Много придется идти. Длинные реки в тундре. Очень длинные реки…»

11

Пряхин, едва добравшись до дома, позвонил Варгу.

— А, утопленник! — весело сказал Варг. — Поздравляю, что живой. Да нет, особенно не беспокоились, ты ведь верткий. Егора я тебе позвать не могу, потому как он на карьере. Все понимаю, как же… Он тобой в первую голову интересовался.

«Порядок, — удовлетворенно подумал Пряхин. Все идет по расписанию. График выдерживается строго».

Он уже знал, что взрыв назначен на субботу, то есть на послезавтра. Так что хоть и не впритык, с запасом добрался, но как раз вовремя.

Оглядевшись немного, помывшись и перекусив, решил, что надо сразу что-то делать, врубать себя в работу, потому что за последние дни пружина в нем закрутилась до отказа, разнесет его по частям, если напряжение не снять. И, чтобы снять это напряжение, он пошел в гараж, где в отдельном боксе, им самим отгороженном, стоял его бульдозер. Напарник, конечно, все сделал, как надо, но взглянуть лишний раз никогда не мешает. Тем более что машина новая, до конца еще не обкатанная.

Ребята в гараже встретили его восторженно, только что на руках не носили. Все они были хоть и опытными механизаторами, но до Пряхина, понятное дело, им далеко. А тут еще — такое событие! Уже по всему управлению прошел слух о героическом переходе их бригадира, который ничего не побоялся, только бы со своими ребятами быть вместе.

Рассказывать о своем путешествии, однако, он пока ничего не стал — некогда; тут же, по-деловому, собрав всех у себя в боксе, провел небольшую планерку, каждого выслушал и каждому дал совет, потом, переодевшись, принялся за осмотр машины. Ни о чем постороннем думать он сейчас не мог и не хотел. Он готовился к работе. К штурму. Нечего тут громких слов бояться — это и есть штурм, потому что дело, которое им предстоит, требует от каждого полной отдачи сил в короткое время, требует рывка. А на штурм, как известно, всегда идут отборные части, идет гвардия. Вот и он тоже… Ничего, Даниил Романович, мы с тобой одни, кого стесняться? Гвардия и есть. И машина у него гвардейская, персональная, на радиаторе табличка висит: «Лучшему механизатору области, победителю в социалистическом соревновании».

В это время позади послышался громкий говор, смех, и Пряхин, обернувшись, увидел в дверях начальника цеха, а рядом с ним невысокого мужчину, в котором, судя по дорогому «кодаку», висевшему через плечо, можно было признать фотокорреспондента: сейчас самое время корреспондентам тут появляться.

Морозов прямо от порога зарокотал:

— Ну, ты даешь! Пешком, а? Нет, видали? — Он широким жестом как бы соединил Пряхина и его машину в единое целое и, обращаясь к корреспонденту, добавил: — Видали Молодцов? Такие до полюса дойдут, если того дело потребует! Дойдут и не поморщатся. — Морозов дружески потрепал Пряхина по плечу. — Поволновались мы, правда, немного, ну да ничего. Вольный ты нынче казак, а как заслышал зов трубы, так и в седло. Правильно, Даниил Романович, так и живи. Вот, кстати, товарищ корреспондент тобой интересуется.

«Смотри, оратор какой», — беззлобно подумал Пряхин, а вслух сказал:

— Да вроде бы рано еще интересоваться. Вроде бы мы ничего пока не сделали, обождать надо.

Но корреспондента, как Пряхин тут же понял, ничего пока и не интересовало, кроме его собственных приключений.

— Похвально! — темпераментно сказал он. — Конечно! Человек должен быть целеустремленным, в этом его девиз. Да! Вы знаете, год назад я был в Антарктиде — снега, морозы, пингвины, дороги никакой, но кадр может пропасть, и я пошел. Или, помню, в Кара-Кумах — тоже отнюдь не сахар, песок под ногами плавится. Думаете, жару легче переносить, чем мороз? Заблуждение! Дилетантские штучки… А лет пять назад я фотографировал алмазы — вы поверите? — целое ведро алмазов, у меня в глазах все переливалось, никакие светофильтры не помогали.

Он еще довольно долго рассказывал о себе, выкурив за это время две сигареты, потом все-таки вспомнил, зачем он сюда пришел, и снисходительно кивнул на бульдозер.

— Эффектная машина! Я думаю, на ней можно возить пушку.

— На ней можно возить танки, — обиделся Пряхин. — Или доменную печь, если не очень большая. Пойдемте, лучше я вас с ребятами познакомлю.

— Это еще успеется. Сейчас, знаете, всего лишь прикидка. — Он обернулся к Морозову. — Вы отвезете меня в порт? Мне нужно повидать капитана Варга, мы с ним условились. А вы… — Корреспондент посмотрел на Пряхина и вроде бы только сейчас как следует его увидел. — Послушайте, какой вы, оказывается, большой! Я буду снимать вас на широкую пленку, иначе не поместитесь. Нет, правда, только на широкую!

Ему стало смешно от собственной шутки, он энергично пожал Пряхину руку и сел с Морозовым в машину. Пряхин тоже рассмеялся. Шебутной парень, трепливый — это ничего. Такая у них работа — разъезды всякие, дорожное житье, байки да прибаутки. Эффекты любит. Только если он Варга снимать поехал, его ни цветная пленка не спасет, ни широкая — не тянет капитан на героический тип, тут хоть что.

К этому времени рабочий день как раз закончился, товарищи потребовали, чтобы Пряхин непременно пошел с ними в столовую. Должен он в конце-то концов с ребятами посидеть, поговорить по-человечески — столько не виделись! Пряхин согласился, что должен, и обещал прийти.

Жизнь набирает обороты. Летом, а скорее всего, ближе к осени, он свой отпуск все-таки использует, так что журиться нечего. Половит еще гольца за милую душу.

Проходя мимо инструменталки, Пряхин увидел сгорбившегося за столом Смыкина, старого приятеля, с которым еще в совхозе работал. Смыкин поднял голову, молча кивнул Пряхину и снова уткнулся в ведомости.