Денис Бушуев - Сергей Максимов

Бушуев ужасно засмущался.

– Ах, нет… что вы… куда мне… – забормотал он, – я как-то об этом не думаю…

– Напрасно… – поджав губы, заметил Густомесов. – У вас все основания есть для того, чтобы стать настоящим поэтом. Николай Иваныч говорил, что вашего «Матроса» он послал в Москву. Правда?

– Да… послал… да я не знаю, зачем все это…

– Как зачем? – удивилась Нелли, тонко улыбаясь. – Напечатают, деньги получите, а если критика похвалит – так деньги рекой потекут, бросите крутить ваше несносное колесо на пароходе, переедете в Москву, заведете шикарную квартиру, дачу, автомобиль, женитесь на хорошенькой девушке… Ну чем же это плохо?

– Да плохого тут, конечно, ничего нет… – опустив глаза, тихо ответил Бушуев, – да и хорошего я как-то не вижу… к Волге привык…

– Как хорошего не видите? – опять удивилась Нелли, перебивая его и подмигивая Густомесову. – Я же сказала: хорошенькая девушка… женитесь на хорошенькой девушке…

– Оставь… плоско, – сердито заметил Кистенев.

Бушуев понял, что над ним подсмеиваются, и почувствовал, как больно екнуло сердце. Поднял голову, сверкнул глазами.

– Да уж во всяком случае на вас не женюсь… – негромко, сквозь зубы сказал он, глядя в упор в бесцветные глаза Нелли; сказал – и похолодел от стыда. «Как это у меня сорвалось? – огорченно подумал он. – Вот всегда так: ляпну, а потом расхлебывай…»

– Получила! – радостно хлопнул в ладоши Кистенев. – Так тебе и надо!

Кровь бросилась в лицо Нелли, она хотела ответить что-то оскорбительное, но Бушуев взволнованно говорил:

– Пожалуйста, простите… я не знаю, как это получилось… простите, пожалуйста…

Бог знает, чем бы кончилась эта история, если б в этот момент не постучали в дверь. Вошла Финочка с крынкой молока в руках.

– Вот ваше молоко, Борис Евгеньевич… – смущенно пролепетала она, ставя крынку на стол и не поднимая опущенных ресниц.

– A-а, Финочка! – весело вскрикнул Густомесов. – Вот хорошо! Хотите с нами посидеть?

– Нет… благодарю… спать пора, – ответила Финочка, пятясь задом к двери и испуганно оглядывая гостей.

– Тогда вот что… – Борис Евгеньевич взял с маленького столика заранее приготовленную коробку шоколадных конфет и протянул Финочке. – Возьмите вот это…

Финочка взяла коробку, поблагодарила и скрылась за дверью. Густомесов посмотрел на дверь, подумал и вдруг сообщил:

– Ах, забыл ей наказать на утро…

И, не договорив, что именно он забыл наказать, выскочил вслед за нею. Финочку он догнал уже внизу на последних ступенях лестницы и схватил в темноте за обнаженую руку повыше локтя.

– Финочка…

– Что вам? – шепотом ответила Финочка, чувствуя его горячее дыхание на щеке и замирая от странного, сладкого чувства, которое появлялось всегда при его близости.

– Финочка… когда же мы пойдем по лесу прогуляться? – так же шепотом проговорил Густомесов. – Ты же обещала…

– Ах, не знаю… – замялась она, – ну вот когда погода лучше будет… теперь дожди… На той неделе, может, начальник почты в город поедет… мне посвободней станет…

Он хотел ее поцеловать, но Финочка увернулась и мигом исчезла в темных сенях.

– Где ты был, старый блудник? – шутливо закричал захмелевший Кистенев, когда Густомесов вернулся. – Знаем мы, какие у тебя там наказы на утро!

– Ну уж ты всегда подозреваешь что-то нехорошее… – спокойно и серьезно ответил Борис Евгеньевич, усаживаясь за стол. – Я выше подобных подозрений.

Нелли презрительно щурилась.

– Да уж Борис не пропустит такой лакомый кусочек… Будьте уверены! – злобно сообщила она.

– А в самом деле – хороша! – восхищенно прищелкнул пальцами Кистенев.

– Она – что! – махнул рукой Густомесов и, желая перевести разговор, добавил: – Вот сестра у нее, так это действительно произведение искусства… Ты не видел?

– Нет…

– Так посмотри, художник… Советую. Кстати, она сегодня здесь ночевать, кажется, собирается у матери… Она замужем… Живет где-то за Волгой.

– Пойдем смотреть! – вскочил Кистенев.

– Как? Сейчас?

– А что ж такого? – кипятился толстяк. – Пойду воды попросить или там… ну хоть огурчика малосольного или квашеной капусты…

– В июне малосольных огурцов не бывает… аха-ха-ха… – рассмеялся Густомесов. – Ты бы еще за снегом пошел!

– Стыдно! – взметнулась Нелли. – В присутствии дамы… Как вам не совестно? Поглядите на Бушуева – даже его в краску вогнали!

Бушуев в самом деле был красен, как пион. «Маня здесь… она здесь…» – думал он.

– Простите… уже поздно… я должен идти.

– Да сидите! – закричал Кистенев. – Чего вам? Вот сейчас пойдем красавицу смотреть. Мужа – по шее…

– В самом деле, остались бы… – слабо поддерживал его Густомесов.

Денис наскоро попрощался и вышел. Спускаясь по лестнице и застегивая китель, он подумал о том, что хорошо было бы теперь увидеть Манефу. Но как это сделать? Не входить же в нижний этаж! Там Финочка, тетка Таисия. И, помявшись у двери в кухню, он безнадежно махнул рукой и вышел на крыльцо.

Все так же шел дождь, монотонно шурша по траве. Было темно. Наверху, в комнате Густомесова, слышался смех, звон стаканов. В желтом свете, падавшем из окна, искрились тонкие косые полосы дождя. Поскальзываясь на глинистой дорожке, Бушуев направился было в проулок, но вдруг заметил, что под навесом сарая кто-то стои́т, кутаясь в платок. Вгляделся.

– Маня…

И подбежал к ней. Она обвила его шею рукой, притянула к себе, расстегнула на его груди китель, рубашку и прильнула холодной и влажной щекой к его телу. Зубы ее выбивали мелкую, звучную дробь; шерстяной платок был насквозь мокрый.

– Не брани… я жду тебя тут давно… я боялась пропустить тебя… Зачем ты к ним пошел?

Она схватила его за руку и прямо по высокой крапиве и по лопухам повела вдоль бревенчатой стены, обогнула один угол, другой и, толкнув скрипучие ворота, втянула Дениса в темный и теплый от сена сарай.

– Тут хорошо, Денисушка… тепло, мягко…

За рекой попыхивала голубая зарница, слабо и нерешительно, и свет ее не долетал до Отважного, лишь четче проступали черные силуэты верхушек берез под горой. Медвяный запах теплого летнего дождя и некошеных трав густо плыл по селу. Где-то лениво и грустно стучала колотушка ночного сторожа. Был этот глухой старик-сторож любимцем отважинской молодежи. Знал он все любовные истории, знал наперечет все укромные местечки, где находили себе приют влюбленные. Подойдет погожей лунной ночкой к воркующей парочке – корректно постучав колотушкой шагов за сто, – поздоровается, попросит у парня закурить. И так, от лавочки к лавочке, от обруба к обрубу, от погреба к погребу кочует всю ночь, пока не наберет полный кисет махорки. А заполночь, когда прохрипят первые кочета, заберется на мякину под чужой обруб, сунет колотушку под голову и вздремнет до утра. Утром стук-бряк – еще раз колотушкой, и пошагает домой, мурлыча в бороду стариковскую свою песенку: «Шумел, горел пожар московский…» Иногда парни пошутят над стариком. Разыщут его, спящего, выкрадут колотушку из-под головы и заорут изо всей мочи: «Вставай, дед! Пожар!!» Старик всполошится, хвать – а колотушки нет…

К рассвету дождь прошел. Сквозь щели тесовой ветхой крыши сеновала голубыми струями ворвались тонкие лучи солнца, и в них, как мальки в ручье, заплавали, заиграли золотистые пылинки. Денис с трудом разлепил отяжелевшие веки, беспокойно оглянулся. Манефа лежала рядом, на спине, кусая белыми зубами сухой стебелек тимофеевки. На алых губах ее, припухших от поцелуев, чуть порхала счастливая, почти безумная улыбка. Она, видимо, не смыкала глаз во всю ночь. Заметив, что Денис проснулся, она порывисто повернулась, с хрустом подминая прошлогоднее ломкое сено, и разомлевшим от ласк, усталым, но все еще горячим и ненасытным телом привалилась к Денису…

XXVI

В одну душную ночь, когда комната полна была серебряного лунного света, а по саду бродили причудливые тени, Варя никак не могла уснуть. Она несколько раз зажигала лампу и принималась читать, но тут же откладывала книгу в сторону – голова не воспринимала прочитанного.

За последнее время Варя стала примечать странности за Денисом и смутно догадывалась, что причина этих странностей опять та же таинственная незнакомка, ради которой Денис так невежливо покинул ее тогда, в метель. Вернувшись, он молча сел в кресло и стал слушать музыку. А Варя играла, много играла в тот вечер, и хорошо играла. И все хотела спросить его об этой незнакомке, но почему-то не спросила. Потом он ушел. А на другой день она была на сельских посиделках в надежде что-нибудь выяснить, но ничего не выяснила, и ей даже было потом немного стыдно за свою подозрительность. В конце концов, какое ей дело до всего этого? Потом учила сельских девушек танцам, иногда приходил на уроки Денис, всегда один, шутил с девушками и ни к одной из них не проявлял особенного внимания.