Новые материалы для новейшей истории Славян вообще и Славяно-Руссов до рюриковского времени в особенности с лёгким очерком истории Руссов до Рождества Христова - Егор Классен

Изображение этих обоих Приапу посвящённых Гермов взято мною из Gori табл. IX, № 3 и 4. - Двухстрочная надпись первой, читая как обыкновенно назад, говорит:

1) В подлиннике: Дары эти земiа люби, Пане и Дерини.

2) По-русски: Дары эти земля любит, Панны и Боярыни.

Оба слога, помещённые на верху колонны (на гландуле её), непонятны. Но если вторую букву счесть за испорченное н, то можно бы читать так: Пан учи; т.е. пан учит. Известно, что лесной бог Пан почитается тождественным с Приапом.

На второй колонне читается так:

1) В подлиннике: Чея пате яллава, копышей.

2) По-русски: Чья жена яловая - оплоди.

Выражение в подлиннике: Копышей, от Копышиться, уже устарело и означает большое умножение. Замечательна здесь в первой строке осьмая буква, означающая двойное или, как в польском, перечёркнутое л в слове «яллова»; буква, имеющая в обеих надписях форму латинского Q, есть, без сомнения, П. Отвесно перечеркнутое О есть К, что мы видим также и в надписи № 30: «Латинал таки не есть». Слова «Патс» - муж и «пате» - жена сохранились только в одном литовском языке; эти слова имеют сходство с санскритским «патир».

XXV. ИЗГНАНИЕ БЕСОВ. Табл. VI, № 25

Gori изображает на табл. XLIV, № 2 мраморный саркофаг, на котором представлена сцена изгнания бесов, но объясняет её весьма неудовлетворительно. Сцена представляет заклинание злых духов и изгнание их из тела одержимой ими женщины в тело принесённого животного.

Жрец, совершающий действие, говорит:

1) В подлиннике: Евтите беси, ее кусифиале.

2) По-русски: Явитесь бесы, её искусители.

Должно заметить в этой надписи ошибку в правописании: в первом слове Евтите - вместо Явтите. На следующем за сим монументе, где изображена подобная сцена изгнания бесов, это слово написано верно - «ятвите». Зато во второй надписи во втором слове «бесы» верхняя черточка у Б стёрта. Различное правописание в слове «ятвите» частью происходит оттого, что едва ли за 2000 лет грамматика славянская была совершенна, а частью, может быть, и оттого, что славянские А и Я по обстоятельствам, когда первая следует за крепкими согласными, а последняя не имеет на себе ударения, выговаривается как е и ие, а потому делавшему надпись на саркофаге казалось всё равно поставить а или е. У Dempster’а в «Etruria regali», табл. XXXVII, находится подобное изображение, отличающееся только тем от предлежащего, что бесноватая женщина изображена нагой, а у совершающего там заклинание жреца, изображённого с открытой головой, правая рука отломана, следовательно, и чаша вместе с ней. Подле него стоит не мальчик, как здесь, а бородатый мужчина в шишаке. Пламя при жертвеннике имеет противоположное направление. А надпись отличается только тем, что вместо ЕВ поставлены ВР, следовательно, там должно читать: «Воротите беси, яе кусифиале», «Воротитесь, бесы, туда, откуда пришли вы, её искусители».

XXVI. ПОДОБНОЕ ИЗОБРАЖЕНИЕ. Табл. VI, № 26

Подобный предыдущему сосуд для пепла, изображенный у Gori на той же таблице под № 1, представляет также изгнание злых духов из бесноватого мужчины; но при звуке музыки.

Известно, что в Италии ужаление тарантула производит бешенство, излечиваемое только плясовой музыкой. Надпись отличается несколько от предыдущей, её должно читать так:

1) В подлиннике: Явтити беси ево, какiе имал.

2) По-русски: Явитесь бесы его, каких (которых) он в себя принял.

У Dempster’a находятся на таблицах XXXVI и XXXVII еще две подобные, немного изменённые надписи. Там бесноватый вылечивается не водой, но огнем, держа колено в огне жертвенника и выказывая боль (Эксперименты такого рода, вероятно, могут страждущему расстройством рассудка поставить опять голову на своё место. Ведь акупункция помогает же от подагры. - Примеч. переводчика). Один из присутствующих льёт масло на огонь, другой держит животное, похожее на собаку, назначенное для принятия в себя бесов. На заднем плане играют три лица на инструментах, а четвёртое приносит плоды. Вероятно, музыка назначена для того, чтобы заглушить болезненный крик пациента.

XXVII. БИТВА ГЛАДИАТОРОВ. Табл. VII, № 27

Достопочтенный придворный священник в Веймаре, Стефан Сабинин, которому мои археологические занятия обязаны приятным его участием, прислал мне это изображение, взятое из «Tischein’s Engravings» для объяснения надписи, которую я при первом взгляде принял за славянскую. Вскоре после того я нашёл то же самое изображение в «Boekh, Inscript. grace. Vol. 1, p. 12», где осторожный издатель удерживается, однако же, от истолкования её, имея, вероятно, основательные причины на то. Напротив того в мифологической галерее Millin’a под № 512 помещено это изображение вместе с надписью, признанной им за греческую и изъяснённою так:

(«Дважды настигнутый смертью добывает он колесницу.»)

Millin видел в этой сцене убитого Улиссом и Диомедом Долона, которому Гектор обещал Ахиллесову колесницу.

Millin, у которого под руками находилось такое множество средств, составляет авторитет предо мной, повелевающий молчать. Поэтому я готов почитать это дело решенным и довольствуюсь только обнаружением некоторых моих сомнений, хотя, может быть, и ни к чему не ведущих.

Счастливый объяснитель надписи хочет, кажется, удержать здесь этрусские формы букв; а потому он объявляет третью букву, имеющую форму М, двенадцатую и двадцать третью за S; а седьмую, имеющую форму V, за L; хотя он ту же букву V, на девятнадцатом месте вновь встречающуюся, почитает уже не за L, но за Y. Если против этого ничего нельзя сказать, потому что у Этруссков V имело четвероякое значение, как то: L, О, U и Y; то нельзя не спросить, отчего здесь в самом начале встречается D, а далее четыре раза О, когда известно, что этрусский алфавит не имел ни D, ни О? Следовательно, надпись писана не этрусскими, но древнегреческими буквами. Но вслед за ним невольно является второй вопрос: что могло его, т.е. грека, побудить, чтобы в чисто греческой надписи отвергнуть в самом начале букву (Дельту), столь известную всем и встречающуюся во всех надписях, и заменить её заимствованной у Латин буквой D, округленной почти в О? К этим сомнениям присовокупляются ещё многие.

По какому праву Millin приказывает десятой букве отвечать за G (ге), когда она представляет нисколько не подлежащую сомнению этрусскую букву R (эр)? Четыре раза встречается в этой надписи буква Е и из них три раза с удлиненным черешком и потом, близко к концу, в нормальной своей форме; отчего эта разность? Разве потому, что Е на конце не есть простой Эпсилон, но должно отвечать за Н (Эта)? Millin утверждает, что осьмая буква I должна быть эта; он же утверждает наконец, что буква, заключающая надпись, N (Эн) должна идти за М, и потому недостающую черточку считает стершеюся или забытою. Положим, что последнее было бы справедливо и N есть действительный М, то все мы остаемся в затруднении, потому что Millin трижды встречающееся в надписи М почитает за этрусское S (Эс) и отнюдь не читает за М. Наконец, я позволяю себе ещё один вопрос: почему вторая, девятая и пятнадцатая буквы, имеющие форму S или Z, должны тут читаться за I, тогда как мы в осьмой букве имеем уже правильное и нормальное I?

Такие явления можно, конечно, легко устранить диктаторским тоном, но знатока этим никак не проведёшь, и он снова начнёт доискиваться иного истолкования надписи. Но довольно о надписи, под которой я поставил соответствующие славяно-русские буквы. Теперь перехожу к обозрению самого рельефа и делаю следующее предложение.

Пусть герои Улисс и Диомед вместе с Долоном идут своею дорогою, потому что надпись, по толкованию Millin’a, не называет ни одного из этих имён; чего бы, кажется, не должно быть. Ибо как же бы иначе зрителю, особенно из народа, понять, что тут представлено? Ведь не стоял же подле этой бронзы постоянно толковник, объяснявший каждому созерцателю изображения, историю Долона и обещание Гектора доставить ему колесницу Ахиллеса. Да и самое изображение нисколько не сообразуется с рассказом Омира.

Долон носил выдряный шишак, на плечах волчью шкуру, в руках лук и метательное копье или дротик. От всего этого нет в антике и следа. Здесь, кажется, просто изображена битва двух гладиаторов, друг на друга нападающих, а отнюдь не на безоружного, между них стоящего человека. Для чего бы им выдавать вперёд железные ножны мечей своих, как не для отражения ударов; но нагой старик (мнимый Долон Millin’a) вовсе не имеет при себе никакого оружия и не защищается, следовательно, ему нечем наносить удары, а потому и отражать их там, где они не существуют, нет никакой надобности. Да и можно ли осрамить двух бессмертных древних героев, каковы Улисс и Диомед, таким изображением, где они, оба вооружённые, нападают на одного и беззащитного? Это были бы не герои, но жалкие трусы, и история, наверное, не сохранила бы недостойных имён их в продолжение тысячелетий!