Кровь, слава и любовь - Жюльетта Бенцони

– Господин приносит свои извинения, – произнес лакей, – и просит оказать ему честь ознакомиться с его посланием.

Немного удивленная, что муж обращается к ней с письмом, когда они находятся под одной крышей, госпожа Бриньоле распечатала конверт. Пока она вчитывалась в письмо, ее нежно-розовое лицо постепенно меняло окраску: пройдя через все тона красного, оно стало просто-таки багровым, стоило ей дойти до последней строчки. В самых что ни на есть изысканных выражениях маркиз сообщал ей, что, поскольку с некоторых пор он и носа не может высунуть из комнаты без того, чтобы не наткнуться либо на безутешную плакальщицу, либо на необузданную фурию, он попросту решил не выходить из своих апартаментов, по крайней мере до тех пор, пока небо над Palazzo Rosso не прояснится. В заключение он просил маркизу соизволить отдать приказание приносить ему еду…

Поначалу маркиза решила применить древний метод осады, но не морить же и впрямь голодом собственного мужа. Пожалуй, лучше заставить «недостойного отца» умирать от скуки, томиться в своих роскошных комнатах, только сквозь стекла окон наблюдая за тем, как ярко светит солнце и как волнуется синее море!

– Я слишком хорошо его знаю, – сказала маркиза дочери, как обычно, заливавшейся слезами. – Он долго не продержится!

Но едва, как показалось маркизе, проблема с супругом, которого оставили в одиночку расхлебывать свое дурное настроение, была решена, возникла новая, и куда более серьезная. Гонорий III, которому вовсе не понравился подобный прием, дал понять, что считает себя оскорбленным и готов к выяснению отношений с помощью оружия.

Буйное итальянское воображение помогло маркизе Бриньоле быстро представить себе чудовищную картину: ее муж и ее бывший любовник (он же – будущий сын) встают в позицию под источающими тонкий аромат цветущими деревьями сада. Она не могла допустить дуэли, которая в любом случае исключила бы возможность брака. Ну, если бы убитым оказался Гонорий, свадьба бы, естественно, не состоялась. Если бы жертвой пал маркиз, то Мария-Катарина все равно не смогла бы стать женой убийцы собственного отца. По примеру римских решительных матерей маркиза быстренько приказала уложить дорожные сундуки, запрячь лошадей и ринулась в Монако увещевать разобиженного жениха.

– Надо немного подождать, – говорила она. – Я знаю своего мужа: ему просто хочется напомнить, что это он в доме хозяин. Но он любит свою дочь и прекрасно понимает, что чересчур упрямиться не стоит, иначе жизнь со мной станет для него не из самых приятных!

Уж это Гонорий знал лучше многих. Он согласился ждать.

Маркиза как в воду глядела. Весенним утром 21 марта 1757 года ее подвергший себя добровольному заточению муж неожиданно прислал лакея за дочерью. Мария-Катарина не заставила просить себя дважды и, захватив с собой на всякий случай двойное количество носовых платочков, собираясь стоять насмерть в битве за любовь, отправилась на свидание к отцу.

Платочки, равно как и твердость, ей не понадобились. Войдя в кабинет маркиза, где тот проводил вынужденный досуг за наведением справок в семейных архивах, она увидела отца если не улыбающимся, то, во всяком случае, совершенно спокойным.

– Я приказал вам явиться ко мне, дочь моя, – сказал он, – чтобы спросить: вы по-прежнему настаиваете на том, чтобы выйти замуж за князя Монако?

– Ни моя душа, ни мое сердце не склонны к переменам, батюшка. Они навсегда принадлежат князю.

– Я не хочу становиться причиной несчастья для вас, – со вздохом произнес маркиз. – Вы слишком много плакали, Мария-Катарина. Полагаю, князь не заслуживает ни подобного горя, ни подобного постоянства.

– Ах, отец, – ответила девушка, – я охотно признаю, что князь иногда поступал по отношению ко мне, может быть, дурно, но не только он сам был виновен в этом. Я ему все простила. Я люблю его так, как только можно любить на этом свете!

– Ну что ж, я дам согласие на ваш брак.

Эти простые слова послужили сигналом к началу трогательной сцены нежного и полного примирения. Отец и дочь немного порыдали в объятиях друг друга, прежде чем вместе пойти к маркизе и объявить ей приятную новость. Госпожа Бриньоле, не желая отставать от мужа и дочери, тоже залилась слезами. День тем не менее закончился во всеобщей радости. Кстати, маркиз, желая окончательно всех умиротворить, подарил дочке долгожданную собачку.

Прежде чем лечь в постель, девушка обмакнула в чернила перо и написала своему драгоценному Гонорию.

Вроде бы наладилось, весна помолвки оказалась омраченной частыми и сильными грозами.

Надо было заключать брачный контракт. Гонорий III, чрезвычайно гордый тем, что он – совершенно понапрасну! – рассматривал как свою личную победу, принялся выдвигать одно за другим немыслимые требования. То ему пришлось не по вкусу количество денег, которые давались в качестве приданого. То подавай ему не эти земли, а совсем другие. В результате несколько раз помолвку чуть не расторгли. И снова госпоже де Бриньоле пришлось вмешиваться, чтобы вразумить зарвавшегося князя.

«Я в чудовищном состоянии, – писала она „дорогому сыночку“, – я просто не решаюсь посмотреть в глаза дочери. Что мне ей сказать? Я вся – боль и смущение. Перо падает у меня из рук. У меня совсем не осталось мужества…»

Может быть, именно это признание обычно такой сильной женщины и заставило Гонория сложить оружие, и бракосочетание состоялось. Правда – по доверенности. 15 июня Гонорий, видимо, желая подчеркнуть свой ранг суверенного князя, а чувствуя себя при этом не меньше чем королем, прислал в Геную одного из своих друзей, дона Марчелло Дораццо, чтобы тот занял его место на венчании с Марией-Катариной. После чего новобрачная должна была с помпой отправиться в Монако, чтобы пышно отпраздновать свадьбу.

Все произошло именно так, как было намечено. В вечер этого бракосочетания по доверенности Мария-Катарина, просто-таки лучащаяся счастьем, написала несколько строчек новоявленному супругу.

«Мое счастье было бы еще полнее, если бы я могла быть уверена, что и ваше зависит от этого. Я сделаю для вашего счастья все возможное, вся моя жизнь докажет вам, что я не способна обмануть ваше доверие…» Это было, конечно, слишком по отношению к человеку, который вовсе не так опасался обмануть ее собственное… Но ведь Мария-Катарина была так счастлива!

Назавтра девушка в сопровождении всего семейства поднялась на борт галеры, роскошно убранной штандартами обоих древних родов. По такому случаю дож Генуи совершил небывалое. Он отправил в море весь генуэзский флот в качестве эскорта невесты. Ветер раздувал паруса кораблей, двинувшихся к Монако.