Теперь вы знаете, кто я. Том II - Андрей Еслер

я в шоке. Это тот редкий момент, когда отец выражает свою любовь. Услышать такие слова от вечно сурового военного сродни получению Нобелевской премии. Бывает раз в жизни.

Но я в то время ещё не знаю, что такое Нобелевская премия. Мне не так много лет. Но я точно знаю, что за эти годы слышал подобные слова один раз.

Наблюдающий за ситуацией я начинаю биться в истерике. Сон превращается в кошмар. Робко шумевшие прибоем воспоминания выходят из берегов, они поднимаются волной и захлёстывают моё взрослое сознание.

Он снова сделает это, снова сделает… Снова сделает…

Эти мысли бьются в голове, будто барабанная дробь.

Бессилие душит.

Полигон, мы снова тут. Винтовка оттягивает руку. Я перезаряжаю затвор, нечаянно поставив крохотный палец не туда. Порез на пальце, идёт кровь.

— Джек, не плачь, так делают девчонки! Хочешь быть девчонкой?

Я проглатываю слёзы. Девчонкой мне быть не хочется. Мне просто больно, глаза наполняются слезами. Я не хочу быть девчонкой, я хочу, чтобы у меня был обычный отец. По крайней мере, в те моменты, когда это так нужно.

— Нет, я не девчонка…

Голос доносится будто из другой комнаты. Он высокий, детский, если я проснусь, то не вспомню.

— Громче! — одобрительно рычит отец. — Скажи громче, а не как слабая девчонка!

— Я НЕ ДЕВЧОНКА! — кричу я, срывая голос.

— Молодец, — кивает он, вызывая во мне взрыв счастья. Я получил одобрение, он похвалил меня. — А теперь стреляй.

— Но рука… — робко замечаю я.

Лишь стоит мне разжать кулак, кровь хлынет, будто из фонтана.

— Давай! — громогласно говорит он, будто выносит вердикт.

Мне ничего не остаётся, кроме как взять винтовку, игнорируя открывшуюся рану, которая тут же наполняется кровью. Рука становится липкой и мокрой, ложе винтовки быстро пачкается.

Я ложусь на землю, расставляю ноги в разные стороны, чтобы получить большую устойчивость.

Один глаз прикрыть, зафиксировать приклад подбородком, по касательной, вдохнуть-выдохнуть.

Прицел приближает картинку, я вижу одну мишень, вторую, третью.

На последней мишени я вижу привязанного кота.

— Папа!

— Что за обращение, рядовой, — хмурится он. — Здесь нет пап, мам, есть лишь боевая задача.

— Там мой Чарли.

— Я знаю, — холодно сказал он.

— Это не обсуждается, мы часто должны будем совершать вещи, которые нам претят. Ты должен это сделать, сын.

— Но…

— Боюсь, если ты этого не сделаешь, ты не сможешь построить карьеру и защитить страну, — он отворачивается, смотря в сторону. — Я тебе не позволю стать военным.

По моим щекам катятся слёзы.

По щекам двенадцатилетнего мальчика и по щекам Джека Уорона, смотрящего на это со стороны.

Я не могу пошевелиться, мне остаётся лишь наблюдать.

Не делай этого! Умом понимаю, что это сон. Но хочется предостеречь себя. Почему именно этот сон? Кто ставит пластинки?

Мальчик передо мною ложится, снова хватаясь за винтовку.

Прицел наводится на кота. Я знаю, что произойдет. Вдруг получается выйти вперёд, я получаю возможность двигаться.

Встаю перед ним.

Лицо мальчика напряжено. Он решительно приводит прицел к цели и уже готов стрелять.

— Нет, нет, нет, это бред… — шепчу я. — Это ты виноват! Ты, сука, виноват! Ты виноват! ТЫ!

Но отец меня не слышит.

А я слышу мяуканье проснувшегося от наркоза кота.

С жалостью смотрю в лицо самому себе, я — маленький — вздрагиваю, мы оба вздрагиваем.

— Сука! — хочется рыть землю.

Снова эти ощущения. Когда просто вспоминаешь подобные травмы, это откликается не так, как если бы ты увидел это будто наяву.

— Нет! Не делай этого! — стою перед маленьким мальчиком, который сейчас спустит курок.

— Нет!

Выстрел. Грудь вспыхивает болью. Неужели он выстрелил? Но это не выстрел винтовки. Заторможенно смотрю на пятно крови, расплывающееся на груди. Перевожу взгляд на себя двенадцатилетнего. Я замер, время будто остановилось.

Справа стоит отец, держит пистолет и улыбается.

— Я убил тебя, Джек, — насмешливо говорит он. — Сделал тебя мужчиной, ты больше не мальчик.

Выражение его лица меняется. Он снова улыбается, но уже по-другому. Так, как никогда не улыбался. По-доброму.

— Прощай, мой мальчик.

Я падаю, темнота обволакивает со всех сторон, будто я погружаюсь в озеро из нефти.

Свет отрезает, меня начинают хватать чьи-то руки, они тянут на дно.

Снова лицо отца, но сейчас оно искажено от крика.

— Просыпайся!

***

Выхожу из сна рывком.

Мне грезятся чужие руки, руки монстров, отец, прошлое.

Боль в груди нарастает. Перехватываю чьи-то порхающие над телом руки. Тело действует на автомате. Поднимаюсь на кушетке, ноги спускаются налево, рука в захвате.

Встать на пол, крутануть противника вокруг корпуса, заломить руку и вжать лицом в кушетку.

На всё это уходит едва ли больше одной секунды. А по ощущениям ещё меньше, тело работает по-другому, я стал сильнее и быстрее.

Открываю глаза.

Передо мною спина девушки. Она стонет от боли. Это ведь та докторша, которая зашивала меня.

Халат взметнулся, обнажая ягодицы и тонкую полоску белья. Она не сопротивляется. Отступаю на шаг, поднимая руки.

— Прости, не хотел, просто приснился сон, — пробормотал я.

— Надеюсь, хороший? — она выпрямляется, натягивая халат на широкие бёдра, и кивком указывает на пах.

С удивлением понимаю, что возбуждён.

Регина в другой части комнаты и вовсе уронила челюсть. Всё случилось так быстро, что её расслабленное сознание не успело среагировать.

— Плохой, — мрачно ответил я и потёр грудь.

Грудь болела так, словно меня пристрелили в реальности, а не во сне.

— Нам пора, — заключил я.

— Если будет еще что-то интересное, заходи, — докторша поправила выпавшую из причёски прядь. — Меня зовут Мара.

— Хорошо, — кивнул я и вышел.

Когда мы вышли, Регина ощутимо выдохнула.

— Ты не договорила, почему ты считаешь её странной? — спросил я у неё.

— Недавно ты не поделил узкоглазых с хирургом, так вот это — его женская версия, — не задумываясь, ответила она. — Тоже занималась всяким на Земле. Её много дней насиловали, а потом выкинули на свалку, будто вещь. После этого сука сошла с ума и начала резать мужчин. Я не осуждаю, вроде даже слышала, что они были теми ещё козлами. Но перед ней я теряюсь, не знаю, с чем это связано.

— Непростая ситуация, — покачал я головой. — Думаю, многие из её жертв это заслужили.

—