Королевская кровь - Далия Трускиновская

— Это вы с Дедулей почему-то меня за вожака приняли. А я подчиняться всю жизнь учился, не командовать. Хотел бы я быть вожаком — пошел бы к молодому графу слугой?

— Ты слугой оказался, мы — ворами, — возразил Малыш. — Но это еще не значит, что ты не можешь быть вожаком, а мы — честными людьми.

За такой философской беседой вернулись они на улицу Медников к погребку и встали перед окошком в большом недоумении.

— Неужели мы отсюда вылезли? — спросил Жилло.

— Что мы отсюда вылезли, поверить трудно, — измерив его руками, ответил Малыш, — но что нам сюда залезать придется, это уж точно! Только оно и открыто, прочие закрыты!

Первым сполз вниз Жилло — он был потоньше Малыша и поуже в плечах. Соскочил с ларя, провел по себе руками — вроде цел.

— Полезай теперь ты, — говорит он Малышу. — Ничего, не страшно!

Сел Малыш на брусчатку возле окна, ноги в погребок свесил.

— Нет, — отвечает, — боюсь! Точно застряну. Знаешь что, вожак, бери меня за ноги и тащи! А то я так всю ночь просижу.

И с каким же грохотом рухнули оба ночных гуляки в погребок, опрокинув при этом ларь! И как же хорошо треснулся Жилло, упав, об угол стола!

— Ну, теперь у меня точно из головы всех невест вышибло! Можешь, Малыш, спать спокойно… Кстати — вот ты говоришь, что жена мужа слушаться должна, а способна Дениза слушаться хоть кого на этом свете? А?

— Нет, конечно, — согласился Малыш, потирая бедро. — Но если такая женщина, как она, встретит настоящего мужчину, то у нее даже мысли не возникнет о том, что можно с ним спорить, пререкаться, сковородкой на него замахиваться… Живо присмиреет!

— Что тут у вас творится?! — спросила яростная Дениза, появляясь в закутке вооруженная именно сковородкой. — Почему окно открыто?

Увидев разгром в закутке, она метнулась к сидящему на полу Малышу. Спасаясь от занесенной сковородки, тот отбрыкнулся ногой — по ней и досталось.

— Чем вам ларь помешал? Совсем умом повредились! Выставлю завтра обоих к лешему! — продолжала бушевать Дениза. И вдруг замолчала, глядя на спящего Дедулю.

— Вот это сон!.. — даже с некоторым восхищением сказала она. Крепкий сон! Здоров же мужик спать… А вы оба смотрите у меня!

И, погрозив сковородкой, удалилась.

— Настоящего мужчину искать пошла, — заметил Жилло. — С которым уже не захочет спорить и пререкаться…

Язвили они друг дружку всяко, издевались, как умели, а между тем и разделись, и в одеяла закутались, и даже уснули с недосказанными пакостями на губах…

А утро выдалось отвратительное.

Разбудил их женский визг на кухне. Дениза с кем-то из служанок воевала. Испортили поставленное с вечера тесто, целую квашню, и разбирались, чья вина. Дениза нашла виноватую, припомнила ей и разбитый кувшин, и какие-то прошлогодние шашни. Стало быть, нужно высчитывать из жалования! А та ей — тоже какие-то упреки. Что рано утром вставай, что допоздна торчи у плиты, что свободный день выпрашивай на коленях! Дениза, конечно, все обвинения отметает — мол, за то тебе, дуре, и платят, чтобы рано вставала и торчала у плиты! В общем, разобралась Дениза, усмирила бунтарку, мимоходом кому-то из парней досталось. Слушали Жилло с Малышом эту перепалку, слушали, и все кислее делалась румяная физиономия Малыша. Экий подарочек он сам себе придумал…

Потом стихло. Лишь тогда проснулся Дедуля. И спросил, а не забудут ли покормить их хоть каким завтраком. Но не хотелось Жилло с Малышом соваться хозяйке погребка под горячую руку.

Сидели мужчины, тосковали о горячей яичнице, вдруг быстрым шагом Дениза влетела, в длинном переднике кухонном, вся красная от плиты, и руки по локоть в тесте.

— Тебя, Жилло, мальчишка ищет. Говорит, думский ювелир его прислал, Гай Балод. Чего это от тебя вдруг думскому ювелиру понадобилось?

Вышел Жилло на улицу к мальчишке.

— В чем дело? — спрашивает.

— Помирает старый черт, — отвечает мальчишка. — Меня тетка Клодина еле уговорила за вами бежать. Ради него, ради жадюги…

— Так не бескорыстно же ты сюда прибежал, — напомнил парню Жилло. Дай умоюсь. Не могу же я к нему с такой заспанной рожей… И не смотри на меня, будто я тебе два гроша с прошлого года задолжал. Ты свое от тетки Клодины наверняка получил.

— Ну, вы же наследник… — тоскливо намекнул тот.

— Ишь, уже пронюхали…

Не съев ни куска, лишь умывшись, отправился Жилло к ювелиру. А тот и в самом деле плох. Подкосила старика суета последних дней. Рядом цирюльник и аптекарь. Кровь пускали, вот и таз на полу. Лекаря не велел звать, шепнула служанка, тетка Клодина. И неудивительно, подумал Жилло. У кого же старый хрен перстень пытался стянуть и на кого же он донос писал? Вот и помирай теперь без лекарской помощи…

— Пришел? — спросил ювелир, может, видя Жилло у постели, а может, уже и не видя. — Это хорошо. Побудь со мной, Жилло… Видишь, позвать больше некого…

Выпихнулись цирюльник с аптекарем за дверь. Служанка таз унесла и больше не показывалась.

— И зачем ты, старый хрен, меня только в наследники взял? — спросил Жилло. — Выздоравливал бы, что ли?

— Затем и взял, что никто, кроме тебя, мою коллекцию не сбережет. Все ее разбазарят, раскидают по ювелирным лавкам, по купчишкам… — Ювелир помолчал и вдруг приподнялся на локтях, выставив убогую седую бороденку: А ну, слово дай, что сохранишь!

— Давал уже, кажется, — и Жилло аккуратно уложил его обратно.

— Нет, ты просто обещал. А ты слово дай! Поклянись!

Что тут станешь делать?

— Клянусь честью, — сказал Жилло. — Этого довольно будет?

— Честью… Да, этого довольно.

— Донос-то на меня не напишешь, а? — поинтересовался Жилло. — Честь ведь поминать не положено.

— Дурак… — обиделся ювелир. — Если я на тебя донос напишу, кто мою коллекцию сбережет?

— Сообразительный ты, старый черт, — хмуро похвалил его Жилло. Только лучше давай, выздоравливай. Тут тебе пилюли какие-то оставили, дать?

— Проку от этих пилюль… — поморщился старик. — Дай хоть напоследок, хоть с тобой о коллекции поговорю! Не с Клодиной же… Ты сам видел, какие изумительные вещи у меня в коллекции… Слушай, Жилло, я еще мальчишкой знал, что мне самому ничего не придумать! Это правда, могу же я хоть теперь сказать правду… ну, хоть тебе, что ли?

— Душу облегчить? — догадался Жилло.

— Дурак… Но я должен был стать первым ювелиром, думским ювелиром, иначе я не мог! Я больше не мог голодать, я в четырнадцать лет спину повредил и расти перестал, девчонка самая чумазая — и та была не для меня… Так вот, на последние гроши я стал собирать вещи старых мастеров. Жилло, как я учился! Сколько бумаги перевел на эскизы, я не скупился ни на бумагу, ни на уроки рисования, Жилло. А потом я вдруг понял, что больше ничего в мире прекрасного не осталось, только эти золотые розы… Потому что я не мог их повторить. Жилло, знаешь, на что я пустил тайну золотой грани и золотой насечки? Я топор с мотыгой на бляхах нагрудных всей Думе выгравировал! Топор с мотыгой, Жилло! Золотой насечкой с пазухой! Тьфу, вспомнить противно… А если бы я розы изобразил, меня бы — как принцессу с графом, на эшафот. И пожар бы не спас…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});