Венчание со страхом - Татьяна Степанова

У бара «Отважный», что неподалеку от метро «Юго-Западная», Свидерко попросил тормознуть.

— Ну что, все спать хочешь? — хмыкнул он. — А то — пойдем, — и кивнул на гофрированную металлическую дверь под вывеской.

— Так закрыто же!

— Бар ночной. Сейчас закрывают, но Коли Свидерко это не касается. Это мой участок, Никита, — он впервые назвал Колосова по имени. — А кто здесь хозяин? Чьи в лесу шишки?

Они просидели в баре до двенадцати. В закрытом пустом баре, где еще не выветрился спертый дух ночи и где хромой уборщик-мальчишка мыл тряпкой кафельный пол. Колосов смотрел на батарею бутылок, на свой грязный бинт на правой руке, на коричнево-золотистый коньяк в рюмке — и ему было хорошо.

Расслабляться так расслабляться, чтоб всем чертям тошно стало!

— А с тигром-то мы, — Свидерко ухмыльнулся, потрогал цепочку на шее, — не сплоховали однозначно. Теперь трепаться про это будут! И ваши, и наши.

А Никита думал в это время о Кате. Коньяк все как-то размягчал, упрощал: поехать бы к ней прямо сейчас, спустить те гири вместе с их владельцем в мусоропровод, а потом взять ее вот так… вот так на руки и…

Он печалился оттого, что Катя так никогда и не узнает про тигра. Никита скорее откусил бы себе язык, чем стал распространяться при ней о том, как они со Свидерко действительно не сплоховали в эту июльскую ночь.

Глава 26

ВОЖДЬ, ПОХОЖИЙ НА МИККИ РУРКА, ИЛИ ПОЕЗДКИ ПРИ ЛУНЕ

А Катя весьма удивилась бы, узнав, что стала предметом размышлении столь непохожих людей. Впрочем, если бы она действительно знала, что в это самое время кто-то мечтает о ней, беспокоится за нее, ей просто недосуг было бы все это переварить и осмыслить. Она с головой погрузилась в свои дела. А когда мы заняты или делаем вид, что заняты, мы становимся глухи и слепы к тем, кто нам предан и близок.

О существовании начальника отдела убийств Катя забыла даже думать. О Мещерском вспомнила один раз, о Кравченко — два: утром по дороге в Каменск. Накануне Вадя провел маленькую строптивую демонстрацию: на ночь глядя вдруг объявил, что ему надо в офис проверять работу дежурной охраны.

Так ли это было на самом деле, Катя допытываться не стала. Ей было удобно считать это именно его деловой обязанностью, а не чем-то иным — обидой, раздражением. Да и на что, собственно, он обижался? На что дулся? На то, что она старалась максимально сосредоточиться на важном деле, предстоявшем ей в Каменске, и не обращала внимания на его персону? Словом, на следующее утро, лихорадочно собираясь на работу, она не удосужилась даже оставить Кравченко записку. Решила позвонить ему от Гречко, но тут же забыла и об этом. Не до того!

Весь день она провела в Каменском отделе. И очень плодотворно поработала: набрала ворох материалов по детской преступности, по жестокому обращению с несовершеннолетними. Поприсутствовала в суде, где слушалось дело о краже икон из местной церкви, а к шести вечера снова вернулась в ОВД.

Ира Гречко почти закончила дневные труды, и они приступили к детальному обсуждению своего плана.

— А все же напрасно ты не хочешь поставить в известность Сергеева, — говорила Ира, задумчиво теребя свои золотистые локоны, — Сашка хоть и взрывной, но храбрый до ужаса. За ним ты как за каменной стеной будешь.

— Мне Леши Караваева предостаточно, — возражала Катя. — А Сергеев… он слишком уж начальник. Если что-нибудь там пойдет не так, он же сразу права начнет качать, причем как начальник розыска — по-другому-то не умеет. А это может все осложнить. Мне же, Ирочка, надо с тем парнем поговорить начистоту. Ну, хоть попытаться.

Ира только махнула рукой.

— Ты всех идеализируешь. И этих мотоциклистов тоже. А по-моему, стая — она и есть стая. Если не сказать — стадо. Три извилины с половиной да погремушка на керосине.

— А если они такие, то Леша с ними в два счета разберется, — улыбалась Катя. — Одной левой.

— Леша… Сейчас притащится, восемь раз уж звонил. Зря мы его во все посвятили, Катька! Теперь прилипнет, как пластырь. Зачем он нам сдался? Давай лучше я тебя подстрахую, а?

Катя обняла подругу.

— Во-первых, две женщины — это все лишь две женщины, слабость, возведенная в квадрат. А во-вторых, ты — самый умный человек тут. А умные должны направлять и держать в руках все нити. Если что, ведь никто, кроме тебя, не догадается, что надо делать.

— А все-таки зря ты туда лезешь, зря, вот что. Мне тревожно. — Ира смотрела в окно, где догорал закат. — И я тоже хороша — не могу тебе запретить. А все оттого, что у нас нет детей. Комплекс нереализованных обязанностей, навязчивая идея долга… Но почему ты так уверена, что от этой стаи к Стасику ниточка тянется?

— А я совсем не уверена. Но я чувствую, что… Словом, «всем жалуй ухо, голос лишь немногим». И насчет детей — все это глупости… И все равно — других-то ниточек нет как нет. С Синеуховым-то, как я слышала, облом полный, — Катя пригорюнилась. — Что он на последнем-то допросе выложил, что задушил мальчика?

— Именно. Адвокат прямо к потолку подскочил. Ну, Зайцев начал сразу положение исправлять, выспрашивать: мол, а не померещилось вам, Тимофей Борисович, что вы душили, а не ножом орудовали? — говорила Ира. — Мне Светка рассказывала, у них в юрконсультации, как адвокат-то вернулся, это весь вечер обсуждали. Ну, Синеухов поморгал-поморгал и в камеру запросился: не жал-лаю, мол, показаний давать, думать жал-лаю.

— Зачем он убийство на себя берет? — недоумевала Катя. — Лжет зачем?

— Псих. Легкость мысли необычайная. А впрочем, его же, наверное, все эти дни обрабатывали: признайся, признайся. Пообещали чего-нибудь.

— Ну уж это не Сергеев пообещал.

— Конечно, не он. Он зашивается сейчас — работы у него по горло. Они всех своих, ну этих, которые на особой картотеке, трясут, — Ира тяжко вздохнула. — Алиби каждого дурака проверяют: где был, что делал. Лет сто так можно проверять. Толку только не видно. А с Синеухо-вым теперь все, дохлый номер его причастность к убийству. Кажется, и Зайцев это понял, только из гордости что-то воображает еще.

— Погасла свечка, вот мы и в потемках, — Катя посмотрела на часики на Ирином запястье. — Ладно, подружка, пошли. Лешка нас догонит.

Караваев нагнал их почти у самого Ириного дома. Он восседал за рулем старенького «Москвича». Из машины вылез и направился к автобусной остановке незнакомый Кате парень в фирменной спортивной ветровке и джинсах (Колосов узнал бы в нем одного из понятых, присутствовавших на осмотре места убийства Стасика). Парень помахал Караваеву самым дружественным образом.

— Кто это? — спросила Катя.

— А, внештатник наш, я его до Каменска подбросил, у него мотоцикл заглох, — Леша был серьезен и озабочен, но едва его взор обратился на Иру, серьезность куда-то улетучивалась, а рот сам собой расползался в блаженной улыбке. — Ну ты как, в порядке? Жук этот на Кайатчики тебя, Кать, повезет. Больше некуда. Там их кодла собирается… Ты не бойся, — продолжал он, когда они сидели за столом в Ириной комнате (капитан Гречко который уж год мыкалась в коммуналке) и ужинали, вернее, делали вид, потому что аппетита ни у кого не было. — Я все время поблизости буду. Там холмы у реки. Ложбинка есть одна. Мимо меня не проскочат. Ирочка, тебе чаю налить? Устала, да? Девочки, почему конфеты не едите? Я на станции «Белочку» купил. Ирочка, тебе плюшку передать?

Катя тоже взяла себе плюшку — сдобную, с маком. Жевала нехотя и все время поглядывала на часы: без четверти десять, пора собираться.

Одевалась она с особой тщательностью: вещи привезла с собой в сумке, те, что никогда не надевала на работу, — узкие облегающие джинсы, стильную курточку на «молнии». Распустила по плечам волосы, оглядела себя в зеркало: ничего, в тон. Штрихи к впечатлению, которое она и желала произвести во время встречи: простота, женственность и еще беззащитность. Это, пожалуй, главное. А духи на этот раз подошли бы вот эти: она открыла заранее приготовленный флакончик «Air du Temps».

Караваев присвистнул, когда она снова, уже преображенная, появилась на кухне.

— Девочка ты первый сорт, — вздохнул он. — Чего ж Вадима Андреевича с собой не взяла?

— Он нам только помешает.

— Он с меня шкуру спустит, если узнает, что я тебе в этой авантюре потакаю, — снова вздохнул Караваев. — Эх, девочки-ласточки, не цените вы тех, кто к вам всей душой. Все отфутболиваете. Так и у меня: обаяют вот меня, а потом бросят, — он пожирал глазами Иру. — И останется мне только — сердцем чую — дружок мой табельный в кобуре.

Ира сурово нахмурилась: Караваев переходил дозволенные границы. Она проводила друзей до лифта, села в кресло у окна, взяла книгу. Но чаще поглядывала на сгущающуюся темноту за окном да на будильник у кресла, чем в раскрытые страницы.

Караваев довез Катю до угла школы.

— У учительницы свет в окнах, — сказал он. — Ждет. Ну, ни пуха ни пера.

— К… Ой, не буду ругаться. — Катя вылезла из машины. И сразу ощутила себя последней трусихой: еще ничего не начиналось, а ноги ее уже стали ватными.