Тайная стража России. Очерки истории отечественных органов госбезопасности. Книга 6 - Коллектив авторов

в декабре 1941 г.: «Мы сейчас работаем над вопросом ужесточения всего режима работы завода. Завод был проходным двором, рабочих выпускали из завода все, кому не лень. Люди больше думали о картошке, чем о работе. Сейчас категорически запретили выходить с завода без личного разрешения директора завода, а ночью – без личного разрешения дежурного по заводу. Если раньше с завода уходило по одной тысяче человек, то в последнее время с завода выходит не больше пятнадцати»[303]. Для этого командира производства режимные меры служили более важной, с его точки зрения, задаче – не допустить ухода рабочих с вверенного ему завода в течение производственной смены.

По результатам проверок, проведенных несколько месяцев спустя после начала войны, стали появляться выводы, что система охраны того или иного объекта не обеспечивает безопасности от проникновения посторонних лиц. Такое положение могло сложиться лишь в условиях, когда реальная подрывная деятельность противника в глубоком тылу не ощущалась, а потому и не осознавалась. Вопреки реальности руководство центральных и местных партийных органов, и органов НКВД не сомневалось, что агенты германских спецслужб в советском тылу активно действуют. Иные мнения подвергались резкой критике. Решительный и беспощадный отпор получали рассуждения об отсутствии агентов врага на той или иной территории. Отсутствие фактов диверсий, вредительства и террористических актов как аргумент безапелляционно отвергалось. Следуя рекомендациям Л. П. Берия, работники наркомата внутренних дел зачастую оказывали неприкрытое давление на сотрудников местных Управлений НКВД и ради получения нужных показателей агентурно-оперативной работы требовали решительных действий, которые вступали в противоречие с законом. Так поступали не только заместители наркома Б. З. Кобулов и С. Н. Круглов, но и их подчиненные. Например, заместитель ЭКУ НКВД Д. Г. Родионов, будучи в Свердловске, руководил расследованием крупной аварии в системе Уралэнерго, обесточившей на несколько часов большое количество оборонных предприятий. При заведении уголовного дела по факту аварии он настоял, чтобы расследование велось по статье 58–9 УК PCФСP (диверсия). Следователю Tитовy, который намеревался возбудить уголовное дело по статье 111 УК РСФСР (халатность) и проявил при этом принципиальность, Родионов выразил политическое недоверие, обернувшееся вскоре исключением Титова из ВКП(б) и увольнением из органов НКВД. Материалы по факту аварии передали другому следователю, и тот выполнил, что от него требовалось: на допросах получил от обвиняемого «признательные» показания о группе работников Уралэнерго, которые якобы длительное время занимались диверсиями в системе электроснабжения[304].

Как в этом, так и во многих аналогичных случаях сказывалось влияние четко обозначившейся в правовой практике военного времени тенденции переквалификации приобретавших повышенную социальную опасность административных и дисциплинарных проступков в уголовные преступления[305]. Устойчивой тенденцией можно считать и ужесточение санкций за неосторожную вину работников промышленности и транспорта при наступлении тяжелых последствий, которые виновный хотя и не предвидел, но мог и должен был предвидеть. В постановлении от 12 февраля 1942 г. Пленум Верховного Суда СССР подчеркнул, что причиненный ущерб государству, государственным предприятиям является существенным обстоятельством при оценке общественной опасности преступления и должен соответствующим образом влиять на определение судом меры наказания. Более того, под влиянием судебной практики и толкования законодательства тяжесть наступивших (или возможных) последствий преступления из отягчающих вину обстоятельства превращалась в существенный признак, образующий состав иного преступления. В дополнение к сказанному следует учесть, что по объекту и объективной стороне некоторые хозяйственные преступления – выпуск недоброкачественной продукции, нарушение технологической дисциплины, бесхозяйственность, срыв договорных поставок и другие – по оценкам того времени входили в систему преступлений против обороны Советского Союза[306]. Аналогично обстояло дело и с должностными преступлениями и преступлениями в области трудовых отношений. Самовольный уход с предприятий[307], прогулы, отказ от перехода на другую работу в связи с сокращением штатов, уклонение от трудовой мобилизации и повинностей и ряд других преступлений этого вида были отнесены к той же системе преступлений, за которое усиливалась уголовная ответственность. Указанные выше факторы, схожесть объекта и объективной стороны названных видов преступлений с контрреволюционными преступлениями отчасти объясняют случаи сравнительно легкого перехода при квалификации юридических фактов к статьям УК РСФСР о диверсии, вредительстве и саботаже[308]. Единственное доказательство умысла – так называемые «признательные показания» – добывались в ходе следствия. Практически в каждом Управлении НКВД были следователи – «мастера» по воздействию на обвиняемых в целях получения от них подобных признаний. В Куйбышеве, например, таким «ценным» сотрудником был некий Шкуренков, который в короткие сроки умел добиваться от подследственных нужных показаний о их участии в государственных преступлениях[309]. По одному из сфабрикованных при его непосредственном участии уголовных дел была осуждена группа несовершеннолетних рабочих завода № 179 Наркомата танковой промышленности. Их обвинили в том, что они в целях уклонения от выполнения производственных заданий по выпуску продукции, идущей на вооружение Красной армии, по предварительному сговору проводили контрреволюционный саботаж путем умышленного членовредительства: обливали кисти своих рук керосином и поджигали, причиняя себе ожоги. Семнадцатилетний формовщик литейного цеха Татаринцев пытался объяснить: «Работа была непосильной, я хотел отдохнуть и все… За бюллетень мне не платили, но я его брал для того, чтобы не работать. Работа у меня была тяжелая, и я просил начальника цеха перевести меня на легкую работу, но он сказал, что нет такой работы. Я набивал коробки землей, была норма три коробки в день. Я это делал, но уставал, так как часть земли приходилось приносить и самому… Совершая умышленное членовредительство, я не думал о том, что это преступление квалифицируется как контрреволюционный саботаж. Если бы я это знал, что членовредительством никогда бы не занимался, ибо я не являюсь человеком, настроенным против Советской власти…»[310].

Аналогичными мотивами пытались объяснить свои действия и другие участники этой группы, но следствие в таких пояснениях не нуждалось. Они не были приняты во внимание и на закрытом заседании судебной коллегии по уголовным делам Куйбышевского областного народного суда: семеро несовершеннолетних «государственных преступников» получили каждый свой срок – от пяти до восьми лет лишения свободы с последующим поражением в избирательных правах от двух до пяти лет – за контрреволюционный саботаж и организационную деятельность, направленную на подгтовку и совершение государственных преступлений.

Под обвинение в контрреволюционном саботаже нередко попадали те командиры производства, которые, получив дополнительные задания по выпуску военной продукции, не бросали сразу все силы на их выполнение, не переводили рабочих на казарменное положение, а вместо этого старались избежать произвольно завышенных плановых заданий, не обеспеченных сырьем, материалами, без достаточного количества рабочих соответствующей квалификации и необходимого оборудования. Если руководители заводов пытались опереться на инженерные расчеты и