Мы умирали по воле режиссёров - Николай Ващилин

На траурном митинге в Театральном институте, который проходил в зале Учебного театра, выступали ведущие коммунисты. Секретарь партийного бюро Виктор Иванович Тарасов, несостоявшийся актёр, пытаясь наверстать упущенное на сцене, дошёл до такой точки истерии, страдая о Брежневе, что сам мог упасть без чувств. Впрочем, из зала за ним наблюдали и те, кто мечтал занять его партийное место, по причине собственной несостоятельности. Евгений Евгеньевич давно ждал, когда Виктор Иванович поскользнётся, чтобы из его заместителей стать партийным боссом института. А дальше? Дальше, как Бог даст. Правда Богу коммунисты тогда ещё не молились ни тайно, ни явно. С проблемами психологии творчества лаборатория, которую он возглавлял по щедрой рекомендации КГБ, явно не справлялась со своими основными задачами. Пока в КГБ проверяли на меня кляузу о моей связи с «мушкетёрами» Толи Ходюшина, которого осудили на два года лагерей за хранение оружия и участие в ограблении польского туриста во Львове во время съёмок «д'Артаньян и три мушкетёра», Серёгой Васильевым, который взял на себя вину за это ограбление и сел на десять лет, Женей Топоровым, который поснимался с Массарским в Молдавии в 1979 на фильме «Подготовка к экзамену», сел на тринадцать лет за ограбление с отягчающими обстоятельствами в Тулунскую тюрьму в компании с Вячеславом Иваньковым по кличке Япончик /кстати окончившим цирковое училище в Москве и рвущимся в кино с Сашей Иншаковым/, у меня оставалась надежда на выезд во Францию. Но вот когда сексоты лейтенанта КГБ Володи Путина и, по совместительству, каскадёры прислали в Обком КПСС телегу о том, что я ещё ворую деньги, сдавая спортзал института своим знакомым офицерам из училища подводного плавания, то заведующего кафедрой физвоспитания ЛГИТМиК Сан Саныча посадили в тюрьму, оставив меня на свободе до окончания следствия, Париж растаял в серой дымке. Все мои защитники из КГБ и КПСС резко от меня отвернулись. Органам правопорядка совслужащие доверяли, как Богу. Так было всегда. И в 1937 и позже. Это и был для них Бог. Следствие тянулось полгода. Меня оставили на свободе, а Сан Саныча, как руководителя подразделения, допустившего нарушения финансовой дисциплины, посадили на полтора года. От меня все отвернулись и не подавали мне руки. Продолжать работать в институте в такой атмосфере было очень трудно. Почти невозможно.

Во главе СССР встал Юрий Андропов, жёсткий чекист, проявивший себя в 1957 при подавлении венгерского восстания и скрипевший зубами на воров и жуликов, которых расплодил брежневские царедворцы. По началу учебного года моё дело о выезде ещё рассматривалось чекистами и я оставался членом партийного бюро института, лелея надежду уехать в Париж. Но когда мои друзья в Смольном сообщили мне, что, получив положительное решение органов госбезопасности о моей заграничной командировке, второй секретарь Обкома Ходырев В. Я., под нажимом друга моего бывшего тренера по самбо Александра Массарского и председателя ЛОС ДСО «ЗЕНИТ» Владимира Полысаева вернул её на дополнительную проверку, настроение у меня ухудшилось. Партийные органы командовали органами госбезопасности, как своими опричниками, и решающее слово в посадках неугодных оставалось за ними. Мои друзья из КГБ посоветовали мне, чтобы выжить, писать жалобу самому Андропову. Он в это время проводил чистку в органах, вышвыривая присосавшихся там брежневских подхалимов и жуликов, и моя жалоба могла оказаться ему на руку. Подумав денёк, я так и сделал. Сгонял на Красной стреле в Москву и в приёмной КГБ вручил своё послание о ложных на себя доносах.

Спустя несколько дней меня вызвали в приёмную КГБ на улице Каляева в Ленинграде, где находилась их тюрьма и полковник Евгений Олейник, брызгая слюной поочерёдно со своим помощником Витей Розовым, пообещал мне червончик на лагерных шконках. Потеряв всякий страх и стыд, я пообещал ему такую же заботу о нём и стал ждать чекисткой расправы. Скрутить меня в бараний рог, о чём наверное думал в 1969 мой одноклубник Вова Путин, мечтая поступить в чекисты, они могли в считанные секунды.

В институт приехала московская комиссия и начала шерстить документы, проверять расходы. На меня с подачи ректора все сотрудники и студенты смотрели, сдвигая брови, как на злейшего врага цивилизации. Из состава партийного бюро меня вывели, устроив преждевременные перевыборы, но оставили за мной партийное поручение ответственного за выход студентов по вечерам на дежурство по охране порядка на улицах с манящим названием ДНД /добровольная народная дружина/. Ребята всегда приходили неохотно, а попадало, естественно, мне. Студенты по вечерам репетировали свои спектакли и погнать их на дежурство в ДНД мог только мастер. Конечно, он тоже был под партийным прессом, но все искали лазейки назначить «крайнего». Могли прийти к пункту и тут же свалить, если я опоздаю на минуту. Пугали выговорами, снятием премий и, самое страшное, плохой характеристикой при выезде за границу. А поскольку в туристические поездки по социалистическому лагерю отпускали через год, то с плохой характеристикой можно было остаться не выездным надолго.

Осложнилось моё положение, когда Андропов приказал милиции с дружинниками отлавливать бездельников и прогульщиков среди бела дня. Ребят снимали с занятий и мы с участковым ходили по окрестным магазинам и кафе и проверяли у граждан документы. Кто не мог объяснить своего раннего визита в кафе или столовую и показать командировочное удостоверение, тех тащили в отделение милиции и запирали в обезьяннике до установления их истинной личности. По стране пахнуло сталинской позёмкой.

Московская комиссия нашла в институте ряд финансовых нарушений и подлогов. Ректору, Николай Михайловичу Волынкину, которого я искренне любил и уважал, влепили второй выговор по партийной линии и перевели в простые профессора. Ректором назначили Яковлева В. П., который предельно ясно понимал ситуацию с моим фиаско. Общественность института во всех тяжких обвиняла меня. Никто не покосился в сторону тех, кто своей завистью и мерзопакостной ложью сорвали мне французскую командировку и отняли у меня красивую жизнь, при этом оказавшись отпетыми жуликами.

Пытались пришить мне дельце в институте, в кино, искали порочащие меня мои половые связи со студентками. Конкуренты с Ленфильма написали письмо в Обком партии о том, что я, работая на студиях страны, не выплачиваю с этих заработков партийные взносы. Виктор Иванович Тарасов вызвал меня в партбюро и долго допытывал, заглядывая своими серыми зрачками в мои честные карие глаза. Потом попросил написать объяснение и разослал запросы о моих заработках на все киностудии Советского Союза. А было их не мало. Получив через месяц ответы он заставил секретаршу Галю Тарасову высчитывать три процента со всей суммы и не поверил глазам, когда всё сошлось и я оказался честным и принципиальным коммунистом.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});