Океанский патруль. Том 2. Ветер с океана - Валентин Пикуль

– Легче… легче греби, – пригрозил отец, – а то, смотри, весла поломаешь.

– Наваливаться не собираюсь, но и табанить перед тобой не буду. Это только мать на цыпочках перед тобой бегает.

Отец рассмеялся снова, на этот раз веселее:

– Молодо-зелено… Смотри, вот я навалюсь – плохо тебе будет. – И вдруг оборвал: – Ну, хватит, рассказывай! Вон тут в газете опять сводка: торпедными катерами Северного флота потоплены такие-то и такие-то… Это, случайно, не вы?

– Нет, мы скоро пойдем. Дымовых шашек набрали – видно, много огня встретим!

Отец громко выдохнул воздух:

– Хе!.. Никольскому вашему можно довериться, он свое дело отлично знает.

– Это верно, – согласился Сережка и взглянул на часы.

– А я тебя не держу, – неожиданно сказал отец. – Можешь идти, коли ждут.

– Не ждут, но… все-таки. Ты, папа, не рассердишься, если пойду? Ночевать дома буду.

Отец поправил на руке косынку, спросил:

– Может, деньги нужны?

– Деньги?.. А на что они мне?

– Верно, – кивнул отец, – на что они тебе?.. Ну, а впрочем, возьми, вдруг да пригодятся!

– Спасибо, папа!..

В коммерческом магазине он занял очередь в кассу. Офицер морского патруля издали следил за ним подозрительным взглядом: не будет ли этот молодой матрос брать водку? Но Сережка попросил у продавщицы двести граммов конфет, которые нравились ему самому в недалеком детстве. Должны, очевидно, нравиться и Анфисе, – не может быть такого положения, чтобы их вкусы не сходились!..

В дверях магазина совсем некстати столкнулся с матерью.

– Ты что здесь? – с радостным удивлением спросила она. – Отец, наверное, послал?

– Нет, я так…

– А что купил?

– Да вот конфеты…

Мать бесцеремонно раскрыла кулек, вкусно разгрызла на белых зубах одну конфету.

– Какие хорошие-то! Откуда деньги?.. Ну ладно, займи вон ту очередь, а я стану в кассу… ты из дому?

– Да, – упавшим голосом пробормотал Сережка.

Он не посмел не вернуться домой и, чувствуя, как быстро истощается содержимое кулька, покорно шагал рядом с матерью. Отец, встретившись с ним, хитро подмигнул ему глазом:

– Ну, попался?..

Сережка покормил в аквариуме уродливых жителей морских «лугов», послушал разговор родителей, поужинал нехотя – стало еще скучнее.

– Ну, как ты живешь, сынуля?

– Да ничего, мама.

– А грустный почему?

– Так просто…

И отец тоже съел конфету. Тоже похвалил. И опять подмигнул:

– Вкусные!..

Сережка тайком от матери снова прочел письмо: «… вы не приходите несколько дней, и я беспокоюсь. Не может быть, чтобы я обидела вас чем-нибудь…»

«Разве она может обижать? Или разве он может ее обидеть? Да никогда!..»

Посмотрел на часы – половина десятого. Еще полчаса – и уже будет поздно идти к ней.

– Мама, тебе никуда не надо?

– Нет, милый.

– А то бы я сходил.

– Спасибо, но не надо.

Читает отец, что-то пишет мать, а часы – тик-так, тик-так. Взял бы их, проклятые, и разбил! Вот уже десять. Или ложись спать, или – иди…

– Мама, я пройдусь.

– А на улице темно, сынок, холодно.

– Я все-таки пройдусь.

– А со мной посидеть не хочешь?

– Я скоро вернусь…

Когда за сыном захлопнулась дверь, Прохор Николаевич громко расхохотался.

– Ты чего? – удивилась жена.

– Да так, место смешное одно попалось, – ответил он, хотя читал «Основы непотопляемости военных кораблей деревянной конструкции».

* * *

Дверь открыл навигационный смотритель:

– А, пропащая душа! Ну, проходи в горницу.

И, еще не входя в комнаты, Сережка каким-то чутьем понял – ее нету. Сразу опустилось сердце.

Спросил неуверенно:

– Анфиса дома?

– Ушла недавно. Сидела, чего-то нервничала, потом ушла… Говорил я ей: «Не ходи, доченька, посиди со мной», – не послушалась, убежала.

– Куда же, дядя Степа?

– А бог ее ведает! Может, к тете Поле – у той сейчас что ни день, то праздник. Да и матушка Женечки как бы вроде на побывку с фронта приехала – отвели девчонку туда…

Шуршали за окном волны, ревели в туманных далях радиомаяки, позвякивала цепь шлюпочного прикола. «Не уйду, – решил Сережка, – дождусь…»

И потому, чтобы убить время, сознательно затягивал чаепитие, долго выслушивал давно заученные наизусть морские истории – даже смотрителя утомил.

– Ты, сынок, посиди, коли хошь, – сказал Хлебосолов, – а я уж прилягу. Ох-хо, косточки мои!

Прилег старый моряк и заснул. Анфисы все не было и не было. Отчаяние сменилось глухим раздражением против нее. Потихоньку взял у дяди Степана табаку, свернул цигарку, выкурил.

Потом бушлат натянул, осторожно вышел. Сумрачно шагал по хрустящей гальке. «Где она?» – думал.

И совсем случайно встретились лицом к лицу на темной пустынной улице.

– Анфиса!

– Ой, Сережа!.. Сереженька!..

Взялись крепко за руки и, ничего не говоря друг другу, долго шли куда-то – все против ветра, все против ветра!..

Глава четвертая

Корни

– Я ухожу, – горестно сказал обер-лейтенант.

Суттинен хлестанул себя плетью по голенищу сапога и – ни слова в ответ.

– Я ухожу, – повторил Штумпф. – Почти год были вместе… Нам есть что вспомнить!

Суттинен – сквозь зубы:

– Нечего вспоминать! Все осталось там, за пограничным столбом. Мы уже топчем, Штумпф, милую землю Суоми!..

Да, огляделся он, это, конечно, уже не дремучие топкие болота потерянной Карелии. Вон торгует ларек с суррогатным пивом, вон девочки маршируют на богослужение, и впереди колонны – учительница; хоть бы значок «Лотта Свярд» догадалась снять, дура!.. А по холмам – домики: сами красные, окошки белые, разрисованы, словно пасхальные пряники.

– Суоми… – протяжно вздохнул лейтенант.

На дворе соседней усадьбы пьяный капрал возился с лохматыми домашними медвежатами. Мальчишки подбадривали вояку свистом, а хозяин усадьбы, старый финн в синем жилете, сидел на крылечке, равнодушно сосал медную трубку.

– Суоми, – наконец отозвался Штумпф и, помолчав, грустно заговорил: – Мне уже нельзя оставаться здесь. Русские поставили вам жесткие условия: к пятнадцатому сентября – ни одного немца на вашей земле.

– Ты, я знаю, – сказал Суттинен, подумав, – ты уйдешь сам, а вот ваша Лапландская армия… скажи, уйдет ли она?

– Конечно, нет! – улыбнулся Штумпф. – Мы не такие дураки, чтобы пожертвовать Лапландией, этим важным плацдармом. И вам, лейтенант, может быть, еще придется драться с нами!

– А ты, Штумпф, будешь драться против нас?

– Я солдат фюрера, – ответил советник.

– Я тоже солдат, – закончил Суттинен и, повернувшись, крикнул в сторону капрала: – Эй, эй!.. Берегись!..

Позванивая массивной цепью, на двор усадьбы вышла темно-бурая медведица с маленькими заплывшими гноем глазками.

Глухо рыча и оскалив пасть, полную желтых зубов, она встала на задние лапы и пошла прямо на капрала.

– А вот я тебя! – азартно крикнул капрал, скидывая с себя мундир с орденами. – Я не боюсь, херра луутнанти, – добавил он, смеясь, – у моей матери две такие, даже пострашнее были!..

Цепь натянулась и рванула медведицу за горло обратно. Но капрал уже схватился с ней в обнимку – только взметнулась рыжая пыль. И замелькали в этой пыли руки человека и длинные, свалявшиеся в грязи космы на «штанах» зверя…

– А вот я тебя!.. А вот!.. – покрикивал капрал.

– Пошли в дом, – сказал Суттинен, – я тоже когда-то любил бороться. Мой отец специально для меня держал медвежат.

Они поднялись на крыльцо, и в этот же момент из тучи пыли вырвался капрал, держась окровавленными пальцами за голову.

– Ухо, – простонал он, – две войны отвоевал, а тут… Откусила, сатана перкеле!..

– Ха-ха-ха, – рассмеялся Штумпф. – Ох-ха-ха!.. Ухо!..

Медведица, подгоняя детенышей шлепками лапы, не спеша уходила со двора. Старый финн в синем жилете так же спокойно сосал трубку. За свою длинную жизнь он видел много всякого, и – что ухо?!

– Иди, иди, – сказал он капралу, – я тебя не звал на мой двор… Сам пришел.

Садясь в горнице на лавку, Штумпф перестал смеяться и сказал:

– Будем мы воевать или нет, а сейчас давай выпьем.

– Хорошо, только немного. Ты же знаешь: я не пью после того случая… Нэйти!

Вошла румяная молодая крестьянка.

– Обед можно подавать, – сказала певуче.

За столом, когда одна бутылка опустела, Суттинен заговорил как-то горячо и поспешно:

– Скажи, во мне еще не потеряно человеческое? Солдаты зовут меня собакой. Я сам чувствую, что бываю иногда подлецом. Но, скажи, я могу еще стать человеком?

– Давай выпьем, – предложил Штумпф и, когда выпили, строго посоветовал: – Меньше пей, и будешь человеком.

Суттинен быстро пьянел, его мысли путались, он пытался ухватиться хоть за одну из них.

– А все – она, она, она! – трижды выкрикнул он, едва не плача.

– Водка? – спросил Штумпф.

– Зачем водка? Женщина. Водка пришла потом, сначала была женщина…

– А я не знал.

– Ох, если бы ты знал!