Мы поем глухим - Наталья Андреева

— Видимо, ваши жизни, несмотря на такую разную их продолжительность, связаны меж собой. Алмаз вам отомстил. Барон Редлих никогда не женится на воровке.

— Но разве это я его украла? Я лишь получила его по наследству!

— Вы должны были исправить сделанную вашим мужем ошибку: вернуть драгоценность моей матери. Но вы этого не сделали. Эрвин очень уважает мою семью, в особенности мою мать. А ваше благородство, равно как и происхождение, сударыня, сомнительно. Вам не место рядом с бароном Редлихом.

— И Мари все это знала, когда отправляла меня с вами!

— Я обещал ей, что не трону маленького графа.

— Боже! Мы все ходили по лезвию ножа! Ах, Мари, Мари! Вы ведь и сами могли поджечь наш дом, Арман, и приписать это разгневанным крестьянам! Я беру свои слова обратно, месье Рожер: вы благородный человек.

— Поэтому я хочу, сударыня, чтобы вы сами расстроили помолвку. Я, собственно, за этим и задержал вас здесь, в этой комнате. Я хотел поговорить с вами наедине. Ведь это наша последняя ночь.

— Но что скажет Эрвин?

— Грехи, мадам, надо искупать. Что бы ни сказал барон Редлих, вы можете в его глазах остаться женщиной, которую он когда-то любил. И порядочной женщиной. Со временем боль утихнет, он женится на достойной его девушке, у него будет много детей. Как он того и хочет. Но матерью его детей будете не вы. Решайтесь.

— А то что? Я ведь могу дать вам слово, а потом нарушить его. Я ведь безнравственная женщина, — усмехнулась она. — Обманщица.

— Я все равно найду способ вас уничтожить. Лучше будет, если вы сделаете это сами.

— Что ж… — она встала. — Я, по крайней мере, предупреждена. Спокойной ночи, месье Рожер. Надеюсь, это и в самом деле наша последняя ночь.

— Постойте! — он резко поднялся, подошел и взял ее за руки. — Если вы сейчас останетесь со мной, в моей комнате, я обещаю все забыть.

— Это ловушка, — уверенно сказала Александра. — Вы хотите гарантий моего послушания.

— Почему вы так думаете?

— Вы не можете меня любить. В вас говорит лишь уязвленное самолюбие.

— Да вам-то что за дело, какие именно чувства я к вам испытываю? Я вам предлагаю сделку. Соглашайтесь. Вы ведь согласились на брак с человеком, которого не любили. Следовательно, вам не впервой делить постель с мужчиной, к которому вы не испытываете физического влечения.

— Быть может. Только это будете не вы!

Она резко вырвала свои руки и вышла из комнаты.

— Что ж, — пожал плечами Арман Рожер. — Женщины — странные создания. Даже ценой одной ночи они не хотят купить себе счастье на всю жизнь. А ведь сделка была для нее выгодной!

Сказав это, он сел за стол, приготовил чистый лист бумаги, перо, чернильницу и принялся сочинять письмо барону Редлиху.

Тюрьма Сент-Пелажи пользовалась среди французов дурной славой. После Июльской революции туда стали сажать всякий сброд, исключение составляли лишь шесть комнат, расположенные в павильоне Принцев, выходящем своими окнами на восток. Сама же тюрьма состояла из трех корпусов, которые отделяли друг от друга три двора: двор должников, двор префектуры и двор больницы или политических.

Дворы эти были похожи на глубокие колодцы. В них никогда не было света, каменные стены пахли сыростью и сочились влагой, лишь на самом дне этих колодцев росли несколько чахлых акаций. Во время прогулок заключенным не хватало не то что солнечного света, даже воздуха. Здесь, в этих каменных стенах и в этих сырых дворах, все было настолько мрачно, что могло сломить волю даже самого сильного человека. Отвратительно пахло гнилью и плесенью, тюремные камеры, за исключением привилегированных, напоминали каменные мешки, где находились только железные кровати, привинченные к полу, и не имелось даже стула, чтобы присесть, и стола, чтобы принять пищу, как тому подобает. Побыв в Сент-Пелажи всего неделю, любой впадал в уныние и начинал чувствовать себя похороненным заживо. Это делало подследственных чрезвычайно сговорчивыми, и они довольно быстро для французского правосудия переходили в разряд подсудимых.

Тюрьма Сент-Пелажи составляла такой резкий контраст с весенним Парижем, что, попав туда, в один из внутренних дворов, Екатерина Григорьевна почувствовала дурноту. Так что посланный вместе с ней бароном Редлихом молодой человек вынужден был подставить ей свое плечо. Иначе Кэтти упала бы без чувств из-за нехватки воздуха, хотя она и была женщиной сильной, ко всему привыкшей.

Опираясь на руку секретаря, она, торопясь, миновала сырой и мрачный двор, чтобы попасть в ту часть тюрьмы, которая считалась привилегированной. Попади Кэтти в одну из общих камер и увидь в ней своего обожаемого Сережу, — у нее разорвалось бы сердце. В общей тюрьме находилось более ста человек, в то время как аристократам и поэтам, а также журналистам, оказавшимся под судом, предоставлялись отдельные камеры.

Во времена Луи-Филиппа законы, подвергающие преследованию всех, кто критикует короля и монархию, чрезвычайно ужесточились. Судебные иски к газетчикам следовали один за другим, поэтому в Сент-Пелажи мирно уживались «Революсьон» и «Курье л’Эроп», «Карикатюр» и «Котидьен», то есть издания самой разной направленности, от бульварных до остро-политических.

Все это придавало павильону Принцев особый шарм. Все, кто получал там отдельную камеру, тут же становились поэтами, независимо от того, писали они стихи или нет. Потому что все эти люди начинали воспевать революцию.

В моду быстро вошел обряд так называемой «вечерней молитвы». Перед тем, как двери тюремных камер закроются на засовы, заключенные выносили во двор трехцветное знамя и собирались вокруг него. После традиционного чтения стихов революционных поэтов наступал черед «Походной песни»:

Вперед, сыны Отчизны,Величественный день настал!К оружию, граждане!Формируйте ваши батальоны!Идем, идем,Пусть кровь нечистая напоит наши нивы!

Если бы властям достало ума не собирать всех этих людей под одной крышей, не создавать им условия, невыносимые для жизни, и не давать им сроки или присуждать огромные штрафы, несоразмерные их преступлениям, возможно, что монархия и устояла бы. Самый худший способ погасить костер — это сгрести тлеющие угли в одну большую кучу, а не раскидать их во все стороны. Потому что Сент-Пелажи сделалась одним из очагов, где загоралось пламя грядущего восстания.

Когда Серж Соболинский впервые услышал вечернюю молитву, он поначалу не понял, что происходит. Но люди, собравшиеся вокруг трехцветного знамени, пели так вдохновенно, и глаза их горели таким неистовым огнем, что он невольно призадумался. В конце концов, это было единственное развлечение в мрачной тюрьме, куда упрятал своего соперника барон Редлих.

«Черт возьми! Еще пара недель, и я стану республиканцем!» — думал Соболинский, в очередной раз слушая величественную «Марсельезу».

Благодаря барону Редлиху Кэтти без труда добилась того, чего добиться довольно сложно: свидания с одним из заключенных. Соболинский был не просто привлечен по делу, он находился под следствием, хотя и не был еще отдан под суд. Но его положение все равно оставалось довольно сложным, и исход дела полностью зависел от барона Редлиха.

Поэтому Серж и думал, что участь его незавидная. Когда вдруг открылась дверь тюремной камеры, он решил, что сейчас его повезут в суд, где и вынесут окончательный приговор.

«А ведь барон Редлих меня предупреждал. И даже великодушно предложил мне каюту на корабле, отплывающем в Америку… Но нет! Еще не все кончено!»

И в этот момент в камеру вошла его жена. Екатерина Григорьевна какое-то время стояла молча, осматривая помещение, в котором находился ее муж. Обстановка была как в скромных меблированных комнатах, хоть и бедная, но все ж не совсем такая, как в обычной тюрьме. Кроме кровати имелись стол, несколько стульев с соломенными сиденьями и вся необходимая утварь.

Серж тоже молчал, ошеломленный. Он ожидал увидеть кого угодно, но только не свою законную жену!

— Екатерина Григорьевна? Вы здесь? — выговорил наконец он. — Но как вы меня нашли?

— Какое это имеет значение? Я тебя нашла. Ну, здравствуй, Сережа!

Она подошла к мужу и попыталась его обнять. Тот недовольно отстранился.

— Я, кажется, начинаю понимать, — сказал он. — Неужели это вы скупили мои векселя? Изыскали способ меня вернуть?

— Не я. Барон Редлих. Он хочет продать мне твои долги.

— Ах, вот оно что! — рассмеялся Серж. — Но зачем вам это надо, мадам? Я с удовольствием дам вам свободу. Хотите — говорите всем, что я умер. Да так оно и есть, — с усмешкой кивнул он на зарешеченное окно. — Это ведь все равно что смерть. Я полагаю, что я здесь надолго.

— Я вижу, ты не рад меня видеть. — Екатерина Григорьевна присела на один из стульев. — Садись, нам надо поговорить.