Виноградник Ярраби - Дороти Иден

Гилберт, наполнив снова ее бокал, спросил:

— Миссис Эшбертон, вы действительно считаете, что это вино — лучшее из всех моих вин? Оно было заложено на хранение в двадцать шестом году.

— Мне оно ужасно нравится. Тысячи фунтов хватит?

— Миссис Эшбертон, я, право же, не знаю, что и сказать.

— Не говорите ничего. Вам приходится содержать богатый дом, вы честолюбивы. Мне это нравится. А почему, собственно, вам не быть честолюбивым? Я с величайшим удовольствием буду оберегать вас от лап ростовщиков. Я считаю это своим почетным долгом. А теперь можно и отдохнуть.

С этими словами старая дама откинулась на спинку кресла, закрыла глаза, еще глубже уткнула подбородок в грудь и заснула.

Юджиния в ужасе глядела на нее. Гилберт начал оглушительно хохотать.

— Вот вам действие вина Ярраби. Оно творит чудеса.

— Гилберт, я думаю, вы нарочно подпоили эту глупую старуху. Я думаю, что вы тоже пьяны.

— А что, я не имею на это права? — Глаза его лениво полузакрылись и стали похожи на узенькие щелки. — День был длинный. Ярраби получает передышку. Мне не придется идти выклянчивать деньги у этого скряги управляющего банком.

Его беззаботное лицо настолько не походило на трагическую маску, которую Юджиния видела рано утром, что она невольно подумала, уж не почудилось ли ей это, так же как и его отказ принять от нее выражения сочувствия. Достаточно было миссис Эшбертон произнести несколько рассудительных фраз, и выражение катастрофы на лице Гилберта мигом исчезло.

— Означает ли это, — задумчиво спросила Юджиния, — что миссис Эшбертон навсегда станет нашей гостьей?

— Если она захочет, пусть остается. Дом достаточно велик.

— Не может же быть, чтобы вы потому и пригласили ее, зная, что она богата и подстрахует вас на случай беды?

Гилберт энергично затряс головой:

— Ни в коем случае, даю вам честное слово. Значит, вот как вы обо мне думаете?

— Вы чрезвычайно честолюбивы.

— Да, не отрицаю, и ради осуществления своих честолюбивых планов я использую все имеющиеся в моем распоряжении средства, но не до такой степени, чтобы превращать богатых старух в свою добычу. Бог ты мой, Юджиния, как вы могли обвинить меня в подобных вещах?! Я благодарен миссис Эшбертон за то, что она присматривала за вами во время плавания, да и вообще она мне нравится. С ней весело, она приятный собеседник. Я с радостью принимаю ее у себя в качестве гостьи. А если ей доставляет удовольствие помочь мне спасти мой виноградник, зачем лишать ее этого? Не надо так во все вдумываться, милочка. Не относитесь ко всему так серьезно. Пусть Господь благословит старую даму, а нам надо бы уложить ее в постель.

К счастью, в этот момент миссис Эшбертон открыла плача и стала недоуменно оглядываться вокруг.

— Боже праведный! — воскликнула она. — Похоже, я вздремнула. Наверное, я сегодня перетрудилась. Если вы позволите, Юджиния, пожалуй, я пойду и лягу. Утром буду свеженькая как огурчик.

Она попыталась встать, пошатнулась и ухватилась за Алберта.

— Спасибо, мой мальчик, вино просто замечательное. Вино Ярраби. Может, мне поставить на ночь у постели небольшую рюмочку? Я тогда лучше буду спать.

Спотыкаясь и держась за руку Гилберта, она вышла из комнаты — круглое маленькое суденышко, пускающееся в плавание в сильный шторм. Когда они добрались до середины лестницы, до Юджинии донеслись взрывы смеха. Она продолжала сидеть, неподвижно глядя в свой недопитый бокал, размышляя о том, как красив рубиновой цвет вина, и мысленно прося Бога помочь ей не испытывать к этому напитку такого отвращения, как в данный момент. Желать, чтобы за одну ночь навсегда исчез весь виноградник, чтобы Гилберт занялся вместо этого куда менее сложным делом — разведением овец или крупного рогатого скота, — было, конечно, грешно. И ужасно, конечно, даже думать о том, чтобы распроститься со всей этой австралийской авантюрой и вернуться в Англию.

Впрочем, на последней мысли она не отваживалась задерживаться, боясь, что расплачется; так сильна была охватившая ее тоска по родине.

Глава XV

Кристофер Джон Гилберт Мэссинхэм родился в Ярраби, в провинции Новый Южный Уэльс девятнадцатого ноября тысяча восемьсот тридцать первого года.

Слабый капризный ребенок, на взгляд Гилберта — слишком маленький. Впрочем, это оказалось к лучшему, ибо в противном случае либо он сам, либо его мать могли умереть при родах.

Муки разрешения от бремени были столь велики, что Юджиния изо всех сил старалась не думать о них, не вспоминать. Она с такой силой цеплялась за резное изголовье своей французской кровати, что содрала кожу на руках. Несмотря на то что доктор Ноукс прибыл за несколько дней до родов и во время самих родов ни на минуту от нее не отходил, и хотя миссис Эшбертон тоже постоянно то наклонялась над ней, то исчезала — этакий громадный надувной шар, — ни ему, ни ей не удавалось хоть сколько-нибудь облегчить безумные страдания, продолжавшиеся долгие двадцать четыре часа. Юджинии было стыдно слышать свои собственные крики — миссис Джарвис так не кричала.

Но позднее она загладила свою вину. Она не позволяла Гилберту взглянуть на нее до тех пор, пока не набралась достаточно сил, чтобы дать возможность женщинам расчесать свои волосы и надеть на нее одну из самых своих красивых ночных сорочек.

Он вошел в комнату на цыпочках с таким выражением тревоги и смирения на лице, что Юджиния невольно — с трудом и хрипотцой — рассмеялась.

— Почему у вас такой взволнованный вид, дорогой мой? Я родила вам сына.

Гилберт встал на колени возле кровати и спрятал лицо у нее на груди. Юджиния дотронулась до жестких непокорных волос и, собрав все свои силы, сказала:

— У меня были совершенно нормальные роды. В следующий раз вы не должны так волноваться. Я гораздо крепче, чем вы думаете.

Напряжение, сковавшее все его тело, начало понемногу спадать. Она почувствовала, что в душе смешались и нежность к нему, и торжество по случаю успешно пройденного испытания, и новое незнакомое чувство близости к этому человеку.

— А мне не будет позволено поцеловать папу? — шутливо спросила она.

Это была славная минута, как и та, когда она впервые взяла на руки своего сына. Эти мгновения она продолжала помнить и тогда, когда столь многие ее обиды и тревоги были позабыты.

Приятно было снова надевать красивые платья и изображать из себя матрону, хотя она часто чувствовала себя слишком молодой и неопытной для этой роли.

Наверное, именно ее неопытностью объяснялось то, что крошка Кристофер часто плакал, в то время как пухленький младенец миссис Джарвис всегда был доволен жизнью. Кристофера невозможно было успокоить. Юджиния брала его на руки и шагала взад-вперед по комнате, а когда она уставала, ого носила миссис Эшбертон, тихонечко что-то напевая ему своим хриплым голосом.