Город, которым мы стали - Нора Кейта Джемисин

лучшие строчки, потому что засыпала прямо в процессе.

И тогда она уж точно не думала, что станет живым воплощением этого дикого, невероятного, дебильного города.

Но есть во всей этой ситуации какая-то поэзия, которая Бруклин по душе, – потому что этот дикий, невероятный, дебильный город дал ей очень многое. В конце концов, именно поэтому она баллотировалась в городской совет: ведь Бруклин верит, что лишь те, кто действительно любит Нью-Йорк, а не просто занимает в нем жилплощадь и эксплуатирует его, должны диктовать, каким ему быть. Превратиться в боро для Бруклин значит в буквальном смысле стать воплощением того, что она и так всегда делала, так что ее это устраивает. Даже больше, чем она думала.

Когда телефон Бруклин начинает звонить, она сразу же понимает, кто это.

– Ты домой вообще собираешься? – нарочито скучающим тоном спрашивает Жожо, как бы давая Бруклин понять, что на самом деле ей все равно. Это нормально. Ей четырнадцать, она считает, что уже почти взрослая, и поэтому совершенно точно не скучает по своей маме.

– Я совсем рядом, по соседству.

– Поэтому я и спрашиваю, собираешься ли ты домой.

Бруклин вздыхает, хотя и с теплотой.

– Малышка, я же тебе уже говорила. Для меня это место все еще остается домом. Просто дай мне немножко побыть здесь, ладно?

Вздох Жожо почти полностью повторяет ее собственный, но Бруклин слышит, что дочь улыбается.

– Ты такая странная, мама. – Затем Бруклин слышит в телефоне шорохи – Жожо встает и что-то делает. Раздается негромкое кряхтение и деревянный стук… А. Так она тоже открыла окно. – Раньше ты, наверное, смотрела на эти виды и придумывала слова для песен?

– Я больше смотрела на небо. Ты закончила то сочинение, которое вам задали по английскому?

– Да, мама. Пять параграфов, все в точности по критериям АОТ[21], – нараспев, со скукой в голосе отвечает она. – Я скучаю по мисс Фаунтейн – она разрешала нам писать на интересные темы.

Бруклин соглашается. Жожо смогла попасть в одну из престижных специализированных школ города – в Бруклинскую латинскую школу. Обучение там старомодное, по мнению Бруклин, даже чересчур – уроки латыни, обязательная школьная форма и множество других особенностей, от которых саму Бруклин стошнило бы в таком возрасте. Но Жожо сама выбрала эту школу, и ей там в целом нравится. А любимая учительница мисс Фаунтейн, как и многие другие учителя города, не желавшие всю жизнь делить тесную съемную квартиру с соседями, ушла в элитную частную школу в Уэстчестере, где ей предложили зарплату в три раза больше. И Бруклин ее ни капельки за это не осуждает. Но ей жаль, что Жожо и другие дети, посещающие их общеобразовательную школу, потеряли хорошего учителя.

– Вот поэтому я и предложила ту программу, о которой тебе рассказывала, – говорит она Жожо. – Чтобы учителя из общеобразовательных школ могли получить доступное жилье.

– Ага… – Ее голос звучит рассеянно, но не потому, что ей неинтересно. Обычно Жожо с куда большим любопытством следит за политической жизнью Бруклин, чем слушает про ее рэперское прошлое, и Бруклин этому только рада. Но сейчас Жожо думает о чем-то другом. Из телефона доносится новый звук, как трубка шуршит об оконную сетку. – А я вот ничего не вижу.

– Так сдвинь сетку, милая.

– Фу, мам, комары же налетят! Заразят меня лихорадкой Западного Нила.

– Значит, тебе придется их прихлопнуть. Небо над городом слишком светлое, малышка. Звезды можно разглядеть, но для этого придется постараться. – Губы Бруклин растягиваются в улыбке. – Ничто не должно стоять на пути между тобой и тем, что ты хочешь.

– Это очередная лекция о жизненных целях? Ты же обещала, что больше не будешь меня поучать.

– Это лекция о звездах. – И о жизненных целях.

Они ненадолго замолкают, пока Жожо гремит рамой с сеткой и наконец сдвигает ее наверх.

– О-о-о. Вот теперь вижу… три звезды в ряд. Это пояс Ориона, да?

– Наверное. – Теперь настал черед Бруклин возиться с окном. К счастью, во время капитального ремонта она заменила старые заедающие одинарные окна, от которых отваливалась краска, на новые двойные, открыть которые гораздо проще. Подняв сетку и высунув голову наружу, она смотрит на небо. – О да. Точно Орион.

Затем она смотрит в сторону, где два дома прижимаются друг к другу торцами. Силуэт ее дочери машет ей рукой во тьме, и она машет ей в ответ.

Но вдруг Бруклин замирает, заметив кое-что еще в темноте, внизу, в мощеном заднем дворике второго дома, где ее отец любит готовить барбекю для всей семьи. В другие времена года его просто занимает старый кованый стол, неудобные стулья и множество мертвых растений в горшках. (Отец постоянно донимает ее из-за них, но Бруклин все время занята. Садоводству нужно уделять время, которого у нее нет.) Она давно помышляет вызвать ландшафтников, чтобы те сделали с двориком что-нибудь интересное.

Однако сейчас на углу двора растянулось странное светящееся нечто.

Бруклин высовывается из окна еще дальше, хмурясь и пытаясь понять, что это такое. Кто-то натянул спутавшиеся лоскуты неоновой ленты? Такую вообще производят? Впрочем, то, что видит Бруклин, светится не так, как вещи, покрашенные люминесцентной краской. Оно совершенно белое и призрачное и, кажется, слегка мерцает, будто бы на самом деле там ничего нет.

Затем оно приходит в движение.

Бруклин сильно вздрагивает и на один ужасающий миг кренится вперед, на подоконник, чуть не вываливаясь наружу. Падала бы она всего один этаж, но люди умирали и от меньшего. К счастью, она успевает схватиться за оконную раму, хотя ее рука вспотела и онемела от охватившего ее холода.

Потому что теперь, присмотревшись, она видит, как по заднему двору, над которым стоит ее дочь, ползет что-то похожее на паука шириной в три фута. У него всего четыре ноги – если их вообще можно назвать ногами. Они не сужаются к концам и не сгибаются, выходя из крошечного тельца в центре. Похоже, все существо просто лежит на земле, распластавшись на бетонном мощении и приняв вид плоского креста. Всего-то. Но когда оно приходит в движение, то смутно напоминает паука – сначала сжимается в одну линию, затем снова разделяется на четыре, как ножницы, соединенные на небольшом закругленном болте. Эдакая потусторонняя версия паука долгоножки, похожая на букву «икс».

Затем через сетчатый забор, промеж усиков соседской одичавшей виноградной лозы, перелезает еще один. Существо на мгновение замирает, приподнимая одну ногу и словно пытаясь понять, откуда дует ветер.

Во рту Бруклин пересыхает. Телефон все еще у нее в руке, и она снова подносит его к лицу.

– Жожо. Отойди от окна.

– Что? – Бруклин видит, как ее дочь, все еще смотрящая на небо, слегка вздрагивает. – Ой! – На мгновение она тоже теряет равновесие, и Бруклин секунду с ужасом думает, что сейчас увидит, как ее единственный ребенок падает на задний двор к этим тварям. Но Жожо точно так же, как и ее мать, хватается за окно и оглядывается по сторонам. – Мам, ты что-то увидела?

– Да. Отойди от окна! Закрой его и отойди. – А еще лучше… – Иди в папину комнату. Разбуди его и усади в кресло.

– Вот дерьмо… – говорит Жожо и тут же исчезает внутри дома. Она умная девочка, когда не умничает, и к тому же самое настоящее дитя Нью-Йорка – она понимает, что, раз Бруклин говорит об опасности, значит, на то есть веская причина. Учитывая обстоятельства, Бруклин закроет глаза на ругательство. Когда Жожо с громким стуком закрывает окно, белые икс-образные пауки на заднем дворе вздрагивают, а затем подходят еще на несколько шагов ближе к дому. Бруклин видит, что их уже трое; еще один только что положил две передние лапы на край деревянной цветочной кадки, за которой он, по-видимому, и прятался. Впрочем, Бруклин уже догадалась, что это за твари. По виду они отличаются от белых перьев, которые угрожали ей на станции метро и окружили Манхэттена в парке Инвуд-Хилл, но от них исходит то же покалывающее, звенящее, враждебное антигородское присутствие, которое, похоже, исходит от всего, связанного с Врагом. Словно с каждым малым пятнышком занятого ими пространства