Варвар в саду - Збигнев Херберт

Хотя нынешний дворец является всего лишь не слишком удачной имитацией, дефекты архитектуры вполне компенсирует окружение: парк, лес, широкий зеленый ров, в котором плавают прожорливые карпы. Вид их вечно разинутых ртов может пробудить аппетит даже у аскета. Правда, во Франции не слишком много гастрономических аскетов, а Шантийи связано с Вателем{234}, который вошел в святцы чревоугодников и гурманов. А дело было так: 23 апреля 1671 года Людовик XIV со своим двором приехал в Шантийи, которое тогда принадлежало Великому Конде. Гостей прибыло много — пять тысяч человек, — что требовало целой армии слуг и поваров. Командовал ими «controleur general de la Bouche de Monsieur le Prince»[97] по фамилии Ватель. Поначалу все шло хорошо, но в один прекрасный день на два стола (а всего их было шестьдесят) не хватило жаркого. Бедный Ватель не мог снести такого позора и закололся собственной шпагой. О чем со смаком и пылающими от волнения ланитами повествует мадам де Севинье{235}.

Галерея в Шантийи достойна Лувра, хотя стили и эпохи тут так перемешаны, что с первого взгляда трудно в них разобраться. К тому же коллекционеры-герцоги (надо полагать, по невнимательности) понаразвешивали среди шедевров невероятную мазню XIX века. И тем не менее без этой коллекции наши знания, особенно о французской живописи XV и XVI веков, были бы неполными. Назовем всего лишь портреты Корнеля де Лиона{236}, богатое собрание рисунков и картин Жана и Франсуа Клуэ{237}, Часослов Этьена Шевалье, иллюминированный Жаном Фуке{238}, и одну из самых великолепно иллюстрированных, причем не только французских, рукописей «Les tres riches heures du duc de Berry»[98].

Чтобы рассматривать и переживать миниатюры, необходимы особые склонности и способности. Нужно войти в мир, наглухо замкнутый, как стеклянный шар. В каком-то смысле мы оказываемся в ситуации Алисы, которая в Стране чудес открывает золотым ключиком двери и видит самый, быть может, прекрасный на свете сад, но слишком маленький, чтобы в него можно было войти. «Ах, если бы можно было складываться, как телескоп». Любоваться миниатюрами — это для тех, кто способен складываться, как телескоп.

История сохранила только имена иллюминаторов рукописи — Поль, Жан и Эрман, и еще известно, что они из города Лимбурга, то есть из Фландрии, которая в XV веке принадлежала могучим бургундским герцогам, большим ценителям искусства.

Выше мы обозначили «Les tres riches heures» как миниатюры, что абсолютно точно в инвентаризационном смысле, но в аспекте художественном все выглядит совершенно иначе. Мы подходим к рубежу, где живопись покидает страницы рукописей и рождается станковая картина. Чтобы это произошло, недостаточно вырвать страницы из книги и развесить их на стенах. Этому действию должно предшествовать «внутреннее» развитие миниатюры. Она должна обрести такую интенсивность цвета, чтобы можно было выразить всю изменчивую материю мира. Необходимо, чтобы она засияла собственным светом, независимым от окружения, и, наконец, чтобы обрела определенные границы и глубину. Одним словом, необходимо, чтобы она обросла онтологической плотью и со ступени простейшего бытия перешла на более высокий уровень развитых структур. Миниатюра братьев из Лимбурга предвещает этот перелом. Линеарная перспектива наивна и очаровательно беспомощна, но построение пространства цветом убедительно до такой степени, что взгляд, ни разу не запнувшись, входит в глубь картины.

Июль. На переднем сочно-зеленом плане — стрижка овец. Взор пробегает через желтый прямоугольник зрелых хлебов, перескакивает через речку и — столкновение с твердой жемчужной стеной замка под темно-синей крышей. За коническими горами и золотыми холмами лазурь — глаз бесконечности.

Пейзаж придан жанровым сценам не как декорация, но как партнер — действующее лицо драмы, причем у братьев Лимбург поразительная любовь к подробностям. Под знаком Скорпиона и Весов идет пахота. Борозды ровно разделены и заплетены, как косички. В бороздах вороны ищут червей. А поскольку картинка размером не больше ладони и на ней еще надо было поместить замок со всеми башнями, червяков изобразить не удалось, что, надо думать, весьма огорчало художника, так как у него была поистине фламандская жажда правды жизни.

Но Сасетта, где Сасетта, я ведь пришел сюда ради Сасетты! Какая это радость — найти «свою» картину на своем месте. Она небольшая и почти заглушена висящими вокруг полотнами. А называется «Обручение св. Франциска с бедностью». Двое монахов (св. Франциска узнаешь по нимбу) стоят перед тремя стройными девушками — серой, зеленой и пурпурной. От ладони святого к ладони девушки, стоящей посередине, идет движение, нежное, как тончайшая нить. Вверху слева эти три мистические девы улетают на небо естественно и без резких движений, лишь выгнувшиеся назад ступни говорят о полете. Белый каменный замок справа до того легкий, что его мог бы унести мотылек. Тосканский пейзаж — серо-зеленый, потому что дело к вечеру. Кроны деревьев лежат в пейзаже по отдельности, как ноты. Небо опускается слоями, как у восточных художников, — на самом верху холодная синева, но над линией мягко модулированных холмов уже появилась невесомое и безбрежное мерцающее сияние.

Ежели оценивать произведение по принципу, как оно «продвигает» искусство вперед, то картина Сасетты просто скандально анахронична и доказывает полную слепоту художника ко всему, что «ново». Действительно, он живет в середине Кватроченто, а пишет так, будто на дворе тринадцатый век. Тело строит из растительных волокон, а не из плоти и костей, как полагалось бы в эпоху Мазаччо и Донателло{239}. У него полнейшее презрение к законам гравитации, а по причине тончайшего линеаризма он оказывается к византийцам ближе, чем любой другой художник из Флоренции или Венеции. И тем не менее трудно оторваться от Сасетты, чьи картины не потрясают взгляд, но исполнены неотразимого очарования. К счастью, история искусства отличается от учебника геометрии и в ней есть место и для очаровательных художников, таких как Сано ди Пьетро из Сиены, Бальдовинетти из Флоренции или венецианец Карпаччо{240}.

Из дворца по широким ступеням можно спуститься в логичный, регулярный французский парк, замкнутый Аллеей философов, где прогуливались гости принца: Боссюе{241} (его речь на смерть Великого Конде до сих пор сгоняет сон с век лицеистов, но, Боже мой, какое это все-таки великое ораторское искусство!), Фенелон{242}, Бурдалу{243}, Лабрюйер{244} (был учителем внука Великого Конде), Мольер (обязан принцу постановкой «Тартюфа»), Буало{245}, Расин{246}, Лафонтен, мадам де Лафайет{247}, мадам де Севинье — короче говоря, антология французской литературы XVII века. За Аллеей философов справа и слева раскинулся английский парк — крутые тропинки, заросли, полнейшее пренебрежение классицистскими правилами, но зато милые сердцу каскады, острова любви и миниатюрные деревни с мельницами и хижинами, в которых изысканное общество, переодевшись в поселян, переваривало обильные трапезы.

Прежде чем автобус, едущий в Санлис, углубится в лес, можно еще раз увидеть в зеленом обрамлении дворец, отраженный в воде. Он появляется внезапно — как при вспышке молнии.

Санлис

Кто эту бездну придумал

и ввысь ее зашвырнул.

Юлиан Пшибось{248}

Demain, les archers de Senlis doivent

rendre le bouquet a ceux de Loisie.

«Sylvie»[99]{249}

Санлис — город, через который прошла история. Она пожила в его стенах несколько веков, а потом удалилась. Осталась заросшая травой арена, разорванное кольцо римско-галльских стен, которые штурмует дикий виноград, остатки королевского дворца, аббатство Сен-Виктор, преображенное ныне в гомонящий интернат, и собор, один из самых старых в большой веренице готических соборов Иль-де-Франса.

И тем не менее про Санлис отнюдь не скажешь, что это унылый город, что это город безнадежно печальный, как корона, извлеченная из гробницы. Он подобен серебряной монете с изображением некогда грозного императора, которое сейчас можно без всякой опасности вертеть в пальцах, как орех. Город стоит на невысоком холме перед лицом вечных лесов и опоясан Нонеттой.

Мы упомянули, что в Санлисе один из самых ранних готических соборов, и тут требуются определенные пояснения, поскольку хронология в этой сфере ненадежна и вводит в заблуждение. Инициатором — если можно так выразиться — готики был Сугерий, министр и регент Французского королевства, который, будучи назначен настоятелем коронационного собора Сен-Дени (нынче он находится в рабочем предместье Парижа и стал черным от заводских дымов), приступил к реконструкции старой каролингской церкви, расширив ее портал, хоры и подняв свод. При этом были использованы стрельчатые арки и крестово-нервюрный свод, что, по мнению некоторых исследователей, и составляет сущность готики. 19 января 1143 года над городом пронесся сильнейший ураган, выворачивавший деревья и разрушавший дома. Собор же, который еще пребывал в процессе строительства, не был поврежден, что святоши сочли за чудо, а архитекторы — за доказательство конструктивной прочности сводов нового типа. Так была открыта новая эпоха в архитектуре.