Берег варваров - Норман Мейлер

Я выпустил струю табачного дыма ей в лицо.

— Убей бог, не понимаю, чем мог бы быть вам полезен.

— Ну, ты ведь с ним в друзьях. Можешь дать ему один дружеский совет.

— И что я ему должен по-дружески посоветовать?

Она вновь повернулась ко мне в профиль, представ в неотразимом, по ее мнению, ракурсе, и. бросив на меня испытующий взгляд из-под полуопущенных ресниц, поинтересовалась:

— Майки, ты ведь не окончательно вычеркнул меня из своего сердца?

— Насчет сердца не уверен, но в печенках ты у меня крепко сидишь.

Грубоватая шутка, которую я сам считал практически неприкрытым отказом принимать участие в интригах Гиневры, была интерпретирована ею как раз наоборот. Судя по всему, она твердо вознамерилась посвятить меня в свою тайну, несмотря на явно полученные указания не делиться этой информацией ни с кем. Я понял, что, по крайней мере, выслушать очередную байку Гиневры мне придется.

— Понимаешь, Майки, тут такое дело… Только это между нами. Так вот, у него хранится одна штуковина, ну, в общем, какая-то очень редкая, важная и дорогая вещь, которую он никак не хочет отдать тем, кому этот предмет — или все же назовем его вещью — очень и очень нужен.

— И что же это за вещь?

Гиневра замахала руками.

— Если бы я даже знала, я все равно не сказала бы тебе. А я этого не знаю, честное слово. Можешь себе представить, Майки, я столько лет прожила рядом с этим человеком и так и не знаю, что за секрет он хранит. Но эта вещь, или как ты эту штуку ни назови, — она у него есть, вот только проку ему от этого никакого. Отдай он эту штуковину заинтересованным людям — и у нас жизнь пошла бы по-другому, у нас бы все наладилось, мы оба смогли бы наконец успокоиться, да и вообще… Все ведь так просто. Отдай — и живи спокойно. И что ты после этого скажешь — нормальный он человек?

— А ты никогда не пыталась подумать о том, что у него есть свои причины вести себя именно так и что он, быть может, рассчитывает на твою поддержку в этом деле?

Прямого ответа на мой вопрос я от Гиневры не услышал.

— Майки, я прекрасно понимаю, что просить тебя об этом не совсем честно. В конце концов, мне вовсе не нужно, чтобы ты оказался между мной и ним. Так уж получилось, что ты уже побывал на этом месте, и, как я думаю, тебе это не слишком понравилось. — С этими словами она стала массировать себе руку, словно совершая какой-то ритуал. Скорее всего, ритуал изгнания морщинок с кожи. — В общем, давай договоримся так: я не прошу тебя ни о чем. У заинтересованных лиц свои методы, и скорее всего между ним и заинтересованной стороной будут происходить какие-то переговоры, беседы, может быть, даже дискуссии. Так вот, ты, вполне вероятно, будешь при этом присутствовать, и я прошу тебя лишь об одном: как только тебе покажется, что у него мелькнула хотя бы тень сомнения, а не отдать ли к чертовой матери эту штуковину, — умоляю, просто намекни мне об этом. Пойми ты наконец, мне ведь тоже страшно любопытно, что же он прячет от окружающих все эти годы. — Гиневра подняла перед собой согнутую руку, словно тренируясь держать воображаемую чайную чашку, элегантно отставив при этом мизинец.

— Боюсь, я вряд ли смогу быть полезен в этом деле.

— Слушай, я же не вытягиваю из тебя никаких обещаний, — продолжила тараторить она, — предлагаю оставить этот вопрос открытым. Что скажешь? — Не дождавшись ответа, она снова опустила руку на колени.

Между нами повисло напряженное молчание. Я видел, что Гиневра закипает. Наконец ее прорвало:

— Знаешь, ты кто, Ловетт? Ты просто садист. Самый настоящий садист.

В ответ я лишь рассмеялся.

— Конечно, тебе-то легко, — с горечью в голосе сказала она, — ты ведь даже не представляешь, как мне тяжело. Все, абсолютно все идет не так. Даже Монина, и та настроена против меня. Я подчинила ей всю свою жизнь, а она… Видел бы ты, как она за ним бегает. Ему дела до нее никогда не было, но Монине, похоже, на это наплевать. Видел бы ты эту парочку. Ни дать ни взять — влюбленные голубки. — Покрутив пальцами локон, она привычным движением пристроила его на место с помощью заколки. — Вот и сейчас они где-то шляются.

— Интересно знать где?

— Сначала они погулять ушли, — угрюмо сказала Гиневра, — а сейчас, наверное, уже вернулись и, скорее всего, сидят там, наверху, в его комнате.

— Он же вроде сюда переехал?

— Да, переехал, но все свои деловые встречи он по-прежнему проводит там.

— Деловые встречи?

Нет, действительно, лучшим собеседником для этой женщины был бы попугай.

— Ну, не совсем деловые, ни о каком бизнесе речь не идет. В общем, не знаю, как все это назвать, но у него с заинтересованной стороной есть о чем поговорить.

— И что, у них сейчас там как раз такая встреча?

Скрыть охватившее меня желание присутствовать при таком разговоре было невозможно даже от Гиневры.

— Я думаю, что их беседа начнется с минуты на минуту, ну, может быть, через четверть часа. — Гиневре удалось сыграть подобие безразличия по отношению к той информации, которую она мне предоставляла. — А что, собственно говоря, тебя это так взволновало? Хочешь приобщиться?

— Даже не знаю…

Услышав эту неуклюжую ложь, Гиневра хмыкнула:

— Ну тогда я не знаю, почему ты до сих пор здесь сидишь.

— Может быть, они не хотят, чтобы при их разговоре присутствовал посторонний?

Гиневра пожала плечами:

— Кто их знает. Совсем посторонние — это одно дело, а ты — другое. Что они на это скажут, я понятия не имею.

— А почему ты не там, не с ними?

Гиневра поджала губы.

— Они оба заявили мне, что не хотят, чтобы я присутствовала при их разговорах. Вот я здесь и сижу. — В следующее мгновение ей удалось подавить внешние признаки сжигавшей ее изнутри досады. Впрочем, даже я заметил, что это стоило ей немалого труда. — Господи, ну и сложная же эта штука, наша жизнь, — неожиданно обобщила она сложившуюся ситуацию.

Я встал со стула.

— Пойду поднимусь к ним. Посмотрим, что они скажут.

Гиневра засмеялась:

— Майки…

— Что?

— Веди себя хорошо и не забывай, что именно я посвятила тебя в эту тайну. Нужно уметь платить добром за добро. Ты мне, я тебе… — Ее голос сорвался, она прокашлялась и печально добавила: — Постарайся не забыть о том, о чем я тебя просила.

Глава девятнадцатая

Еще на лестнице я услышал радостный детский визг, доносившийся из комнаты Маклеода. Открыв дверь, я заглянул внутрь и в течение нескольких секунд преспокойно наблюдал за отцом и дочерью, которым до меня не было никакого дела. Монина радостно визжала и то взлетала к самому потолку, то проваливалась почти до самого пола: Маклеод легко и непринужденно подбрасывал ее и ловил в тот самый миг, когда казалось, что ребенок вот-вот упадет и получит травму. Монина при этом делала вид, что вырывается, и от души лупила кулачками и ножками по жилистым сильным рукам отца. Оба они явно были очень довольны тем, как проводят свободное время. Маклеод вдруг перехватил дочку поудобнее и усадил ее к себе на шею. Та с готовностью вцепилась в его шевелюру и заверещала: «В лошадку! В лошадку! Давай играть в лошадку!» Маклеод тот час же изобразил лихой галоп, для чего проскакал по комнате, звучно цокая об пол каблуками. Монина была просто вне себя от счастья.

Затем Маклеод увидел меня, и его веселье мгновенно куда-то улетучилось. Он снял дочь с такого удобного для нее насеста и поставил ее на пол. Затем он поздоровался со мной — не скажу, что очень тепло и приветливо.

— Ну и где вы были? — спросил он меня.

— Да так, заходил вот к вашей жене.

— Ну-ну, — кивнул он, — она сказала вам, что я решил начать новую жизнь?

— Ну, в некотором роде.

Монина вцепилась руками в брючину Маклеода, и он машинально погладил девочку по голове.

— Так вот, я действительно попытался устроить революцию в собственной жизни, а это дело как минимум рискованное.

Я вдруг понял, что Маклеод слегка пьян. В его дыхании чувствовался запах спиртного, а его речь стала чуть более сбивчивой и неразборчивой, чем обычно. Монина тем временем уныло переминалась с ноги на ногу, затем она демонстративно тоскливо зевнула и начала тыкать в матрац пальцем, приговаривая: «Бах, бах, бах».

— Монина, в чем дело? — спросил ее Маклеод.

Девочка упорно смотрела куда-то себе под ноги и делала вид, что не слышит обращенного к ней вопроса.

— Я в этой комнате два года прожил, — сообщил мне Маклеод.

— Долго.

— Очень долго, особенно если у вас маленький ребенок, который растет практически без отца. Существует некий предельный срок отсутствия, после которого наказание за неучастие в воспитании ребенка уже неизбежно. Знаете, Ловетт, а ведь я, бывало, виделся с дочерью буквально раз-другой в месяц. И вот, видите результат: мы ведь с нею абсолютно чужие друг другу люди. — Взяв Монину за руки, он спросил у нее: — Ты любишь палочку?