Дороги Фландрии - Клод Симон

На дорогах Да? Как же так?

Со своей бородкой ответила она И с палкой Я тоже его видел сказал я

Он палку из рук не выпускает. Хотел меня прибить Ух ты чертова потаскуха, крикнул колченогий обернувшись в нашу сторону Да кончишь ли ты чушь плести Иди-ка лучше спать

Дерьмо сказала старуха. Трое солдат сидевших вокруг стола покатились со смеху, на минуту старуха застыла поглядывая на колченогого ожидая когда он соберет свои карты вся скукожившаяся съежившаяся на краешке скамьи ее крохотные выцветшие глазки окруженные розовой блестящей каемочкой вспыхнули злостью ненавистью, Рогач! сказала она (по-прежнему шамкая цедя слова сквозь зубы:) Злыдни они Я совсем одна, потом повторила Рогач! и еще раз Рогач! но они уже начали играть, старуха бросила в мою сторону торжествующий взгляд и опять нагнулась ко мне, Прогнали его с его ружьем, сказала она, Хоть взял ружье, а все равно рогач. Я снова поверх печурки взглянул на него и он снова подмигнул мне

Пускай сколько душе угодно запирает ее в спальне хихикнула она Она еще ближе пригнулась ко мне толкнула меня локтем в бок и маленькие мертвые глазки в желтых потеках беззвучно смеялись Но ключ-то не один добавила она.

Что

Ключ-то не один

Что ты там еще мелешь, крикнул колченогий Пойдешь ты наконец спать или нет! Старуха вздрогнула всем телом поспешно отодвинулась от меня молча съежилась на другом конце скамьи но по-прежнему не спускала с меня глаз подмигивала гримасничала подымала брови а немотствующие ее губы шевелились и я догадался по их движению что она беззвучно шепчет Злыдни, Злыдни, кривя свое мерзкое козье личико)… потом матрас снова щевельнулся под ее тяжестью я по-прежнему лежал с закрытыми глазами стараясь сохранить удержать под сомкнутыми веками этот бескрайний мрак по он из коричневого постепенно перешел в красный потом в пурпуровый потом в черный с фиолетовыми прожилками расплывчатые пятна то стекались в одно то растекались медленно скользя сотнями осколков вроде мохнатых белесоватых солнц зажигались и тухли я знал что она не погасила лампы и смотрит на меня ест глазами с тем обостренным и пронзительным вниманием на которое они способны при случае я зарылся щекой и лбом ей под мышку и мог слышать теперь как в нее входит воздух при каждом ее вздохе потом уходит прочь сердце ее билось еще довольно быстро но биение его постепенно замедлялось, все еще не открывая глаз я скользнул вдоль ее тела бока ее живот мерно подымался и опускался чуть подрагивая как нежное птичье горлышко (как подрагивал тот иавлин вместе с занавеской его изогнутая шея в форме буквы S увенчанная маленькой синей головкой с похожими на раскрытый веер перьями занавеска продолжала еще покачиваться даже после того как она опустила ее подрагивала как нечто живое как та жизнь что скрывалась за этой занавеской, я поднял голову с запозданием всего на какую-то долю секунды и увидел не увидел а только вообразил что вижу половину лица и руку которые тут же исчезли опустив занавеску теперь только один длинный птичий хвост продолжал раскачиваться потом и он тоже застыл в неподвижности, и на следующий день нам тоже не удалось ее увидеть, ночью околела лошадь и утром мы ее закопали в углу фруктового сада где яблони с черными отлакированными дождем ветвями уже растеряли почти все листья и во влажном воздухе с них капала вода: мы взгромоздили ее на повозку а потом столкнули в ров и пока с лопат сыпалась земля погребая ее все глубже и глубже я все глядел на нее костистую скорбную больше чем когда-либо напоминавшую насекомое богомола что ли с передними скрещенными ногами с огромной грустно-покорной башкой исчезавшей мало — помалу под медленной и унылой горкой земли которую мы швыряли лопатами на горькую ухмылку ее длинных оскаленных зубов так будто уже по ту сторону смерти она пророчески посмеивалась над нами сильная неким знанием неким опытом какими мы не обладали, печальной тайной которая есть достоверность отсутствия всякой тайны и всякой мистики, потом снова припустил дождь и когда пришел приказ выступать он хлынул уже сплошной стеной натянув между противоположным склоном лощины и нами серую почти непроницаемую пелену а мы сидели в сарае в полном походном обмундировании лошади были оседланы мы ждали лишь сигнала к отправлению вглядываясь сквозь проемы двери в завесу в серебряный частокол низвергавшийся с крыши прорывавший в земле тоненькую бороздку идущую параллельно крыльцу и чуть впереди него (прямо на вертикали крыши) где выступали вымытые из почвы голые булыжники, воздух был пронзительно холодный и сырой густой голубоватый парок вылетал при разговоре изо рта, на занавеске павлин по-прежнему был недвижен и загадочен, не прерывая беседы мы порой бросали на него украдкой быстрый взгляд, иссиня-белое лицо Блюма под черными волосами походило на таблетку аспирина только горели два пятна черных лихорадочных глаз каску он держал в руке голова его и тонкая шея как-то странно как-то особенно голо вылезали из воротника шинели и в этом военном облачении словно в панцире из грубого сукна кожи портупеи он казался особенно хрупким и слабые не выступим сказал Вак Вот уже целый час ждем об заклад бьюсь не выступим Они нас здесь целый день продержат и потом в полночь придут и велят коней расседлывать а нам спать ложиться не хнычь ты сказал Блюм да я и не хнычу сказал Вак только я не умничаю я ох черт сказал я дорого бы я дал за этот ключ какой ключ сказал Вак Павлин по-прежнему не шелохнулся ключ чтобы отсюда смыться сказал Иглезиа. Мы по — прежнему глядели сквозь частокол дождя на притихший дом на запертые окна закрытую дверь и фасад напоминавший замкнутое лицо, время от времени с огромной орешины срывался лист и мягко планируя ложился на землю почти черный уже изъеденный осенью уже тронутый тлением пари держу что это помощник мэра сказал Блюм а вот и неправда сказал Вак Она его прогнала Когда он вошел к ней в комнату она ружье со стены сняла да ну? сказал Блюм Из-за того что он в ее комнату вошел? да не знаю я ничего сказал Вак Поди да спроси он сам ничего не знает сказал Иглезиа Тогда о чем ты болтаешь ни о чем сказал Вак.

Вак с их слугой дружбу завел сказал Иглезиа с тем типом что на медведя похож медведи всегда между собой договорятся сказал Блюм отцепись от меня сказал Вак ну ладно ладно сказал я Не злись Ты помогал ему картошку копать а он помог тебе узнать что там у них творится Вот и расскажи нам он мне лошадь уморить не помогал сказал Вак верно сказал Иглезиа не обязан ты был на ней ездить и не я ее уморил сказал Вак да заткнись ты сказал я оставь его сказал Блюм Раз ему так веселее Он обер нулся к Ваку: Значит это помощник мэра? поди да сам спроси сказал Вак значит он? это старый друг дома сказал я Лучший друг дома Он их ужасно любит Он их всегда ужасно любил однако ж опа прогнала его чуть не застрелила сказал Блюм у них вся семья охотники сказал я это медведь так говорит сказал Блюм А старуха совсем не то говорила старуха с приветом сказал Вак возможно она что-то путает сказал я Возможно она считает что это еще кто-то другой какой другой? сказал Блюм а я-то думал ты все знаешь сказал Вак значит был и другой? сказал Иглезиа Частокол дождя все струился и струился словно серебряные нити, словно металлические полоски прибитые параллельно к дверям сарая, где-то водосточная труба с грохотом далекого водопада выплевывала полный рот воды: Вот почему он прихватил с собой ружье сказал я Чтобы не дать тому войти куда войти? сказал Вак ого-го сказал Блюм Значит ты так ничего и не понял? В дом ведь он хотел в дом войти ты же сам говоришь у него был второй ключ сказал Вак среди бела дня у всех на виду не таясь имел полное право войти чтобы сержантам показать помещение войти как хозяин значит ты так ничегошеньки и не понял? это свой человек сказал Блюм Ему нравится везде и повсюду лазать ничего не понимаю что вы тут такое плетете сказал Вак Воображаете что такие уж все умники Но я вам говорю вы только тот другой должен блюсти свою семью сказал я кто колченогий это же вопрос чести ух сказал Блюм А я и не знал что честь помещается где-то там внизу между иди ты в… сказал Вак. вот именно это слово я и искал Все время у меня на языке вертелось но только никак не мог его вспомнить У этой деревенщины вид вроде бы безобидный а потом вдруг нате вам а у городских жидков интересно какой вид? сказал Вак сказано тебе заткнись так я тебя и испугался сказал Вак.

Сложное переплетение ручейков врезалось стремительно бежало по светлому песку дороги по краю откоса мало — помалу распылялось сбивалось с пути скользило между крохотными беспрерывными обвальчиками на мгновение преграждавшими путь какому-нибудь ручейковому ответвлению потом ручейки вовсе исчезали не выдержав песчаного штурма поглощенные песком побежденные им и целый мир рушился вместе с ними в немолчном бормотании воды капли спешили друг за дружкой струясь по блестящим сучьям догоняли сливались отрывались от веток скатывались на землю вместе с последними листьями последним богатством лета навеки канувших дней которых уже не найти не найти никогда что же я искал в ней па что надеялся чего добивался от нее от ее тела через ео тело постичь слова звуки столь уже безумные как он сам с его иллюзорными листками бумаги покрытыми черными точечками букв похожих на следы мушиных лапок речи которые произносили наши уста дабы обмануть самих себя жить жизнью звуков столь же лишенных реальности лишенных плотности как и эта занавеска глядя на которую мы верили что вышитый на ней павлин зашевелился затрепетал вздохнул воображая выдумывая то что за ним кроется хотя разумеется даже не видели ни полускрытого лица как бы разрезанного пополам краем занавески пи руки которая эту занавеску опускала жадно ловя слабенькое дуновение сквозняка), она сказала О чем ты думаешь? я сказал О тебе, она снова Нет Скажи о чем ты думаешь, я сказал О тебе ты же сама это отлично знаешь, я положил руку на ее бедро на ее живот это было так словно бы я коснулся легкого пушка птичьих перышек словно бы сама птица была у меня в ладони но также и куст на котором она сидит как в знаменитой английской пословице она сказала Почему ты закрыл глаза, я открыл глаза свет по — прежнему горел она лежала на спине чуть отведя одну ногу а другая согнутая в колене как гора возвышалась надо мной ступня касалась смятых простынь сзади пониже лодыжки кожа была не такая нежная и на пятку чуть оранжевого оттенка набегали три складочки… она сказала О чем ты думаешь отвечай Где ты? я снова положил ей на бедро ладонь: Я здесь, а она: Нет, а я: По-твоему я не здесь? Я попытался расхохотаться, она сказала Да не здесь пе со мной Я для тебя просто солдатская девка словом то что рисуют мелом или выцарапывают гвоздем па стене казармы по обвалившейся штукатурке… я сказал Да замолчи пожалуйста неужели ты не можешь понять неужели ты не можешь себе представить что в течение пяти лет я только о тебе и мечтал, а она: Вот именно, а я: Что вот именно? а она: Да оставь меня, она попыталась высвободиться из моих объятий я сказал Что это с тобой Что на тебя пашло? а она по-прежнему пыталась высвободиться из моих объятий и встать с постели, она заплакала, потом снова сказала Такие вот рисунки солдаты малюют, все эти солдатские разговоры, я слушал их иестихавший спор в этот вечер глядя как надвигается ночь как падает дождь, Блюм сказал что он охотно выпил бы чего-нибудь горяченького, а Вак ему сказал что раз он такой умный пусть постучится в дом и попросит ее сварить немножко кофе, а Блюм сказал что он не любит ружей правда сам за спиной таскает ружье по никогда у него не было желания стать охотником а тем паче дичью и что по всему было видно что колченогому не терпится пустить свое ружье в ход, заключив «В конце концов оп тоже имеет полное право стрелять раз уж все кругом все без разбора палят за здорово живешь Ведь в конце концов это война», но теперь уже я слышал только его голос снова надвинулась тьма и не было видно пи зги и мы познавали мир лишь по этому холоду по этому дождю воде которая теперь словно пропитывала нас со всех сторон, по этому упорному многострунному вездесущему журчанию примешивавшемуся и казалось сливавшемуся воедино с апокалипсическим вездесущим стуком копыт по дороге, и трясясь по ухабам на наших невидимых клячах мы легко могли бы себе представить что все это (поселок сарай молочно-белое видение крики колченогий помощник мэра сумасшедшая старушонка вся эта темная и незрячая и трагическая и банальная запутанная интрига где персонажи что-то провозглашали ругая друг друга проклиная угрожая спотыкаясь ощупью пробираясь в потемках пока не наткнутся в конце концов на какое-нибудь препятствие на какой-нибудь механизм закамуфлированный мраком (и даже не для них предназначенный, даже ие специально на них рассчитанный) который взорвется прямо им в лицо, дав им как раз столько времени чтобы они могли увидеть как сверкнет в последний раз (а возможно и в первый) нечто напоминающее свет) что все это существовало только в нашем воображении: мечта иллюзия а в действительности возможно мы так никогда и не перестанем трюхаться в седле будем вечно трюхаться в этом журчащем мраке все время перекликаясь не видя друг друга… Возможно в конце концов она была и права возможно она сказала правду возможно я все время с ним разговаривал обменивался с этим хлипким теперь уже скончавшимся еврейчиком в течение нескольких лет шутками похвальбой непристойностями словами звуками только для того чтобы пе заснуть обмануть самих себя подбодрить один другого, Блюм теперь сказал: Но возможно это ружье пе было даже заряжено возможно он даже не умел из ружья стрелять Люди ужасно любят из всего делать трагедии драмы романы а я: Но возможно оно все-таки было заряжено такое ведь случается Каждое утро про это в газетах читаешь Тогда давай завтра купим газету может там хоть будет что-нибудь интересненькое