Душа самоубийцы - Эдвин Шнейдман

Я в целом немногого боюсь в жизни. Большинство из моих страхов относятся к сфере чувств, а не связаны с чем-то материальным. Боязнь одиночества была одной из самых сильных стихий в моей душе. Смерть как таковая мне не страшна. Ведь она совершенно определенно при ходит к каждому человеку в свой час. Мне кажется, что мой страх смерти слишком приближается к тому, что называется «смертью при жизни». И вместе с тем я совершенно не переношу одиночества и постоянно пытаюсь преодолеть его. Мой страх, прежде всего, состоит в том, что поражение в этом стремлении так или иначе настигнет меня, подобно злому року. И именно эта мысль гнетет меня по сей день.

Потребность в принадлежности и дружбе

Противоядием от одиночества является дружба и аффилиация. Наиболее очевидная альтернатива жизни в изоляции (которая не представляет никакого интереса даже для злого Рока) — это любовь к другим людям (но при этом возникает серьезный риск, что их может похитить судьба, а от вас потребуется немалый эмоциональный выкуп). Бедняга Кастро! Он ни с кем не был душевно близок, никого по-настоящему не знал.

С самого начала нашего знакомства я считал, что основным мотивом поведения Кастро была потребность в аффилиации и дружбе, а вторым по значимости — стремление к доминированию, неприкосновенности, сочувствию и пониманию. Более всего он нуждался в том, чтобы пребывать в обществе людей, близких ему по духу. Дружба являлась темой, чаще других возникавшей в его письмах. Он всей душой стремился к ней и тосковал без нее. Фрустрация этой потребности была наиболее значимой для него. Именно из-за нее он и погиб.

Как нам уже известно, психологическая теория потребностей была разработана Генри Мюрреем. В своей работе «Исследование личности» он определил потребность в аффилиации как «положительный тропизм к людям». В каком-то смысле она является противоположностью нарциссизма, представляющего собой потребность в принадлежности, обращенную внутрь себя. В Кастро нетрудно разглядеть выраженный нарциссизм — то, что придавало ему твердость и независимость — так же, как нетрудно увидеть и податливую, тоскующую часть его потребности в аффилиации. Вот что пишет о ней Г. Мюррей:

Аффшиация: проявляется в стремлении сблизиться и с удовольствием взаимодействовать или обмениваться с близким Другим; понравиться и завоевать привязанность катексированного54 Другого; сохранять отношения и оставаться лояльным к другу; иметь товарищей со сходными интересами; принадлежать к группе людей и создавать дружеские отношения; избегать причинения боли и успокаивать недоброжелателей; дружелюбно беседовать, делиться информацией, рассказывать истории, обмениваться чувствами; доверять, делиться секретами; общаться, разговаривать, звонить по телефону, писать письма. Целью потребности в аффилиации является создание приносящих взаимное удовольствие устойчивых отношений гармоничного взаимодействия и обмена с другими людьми: человеком равным себе, младшим воспитанником, учеником или учителем.

Можно увидеть, что отношение Кастро ко мне являлось проекцией, переносом, обыгрыванием и переживанием его потребности в аффилиации. Многие письма, которые он мне писал, начинались со слов «Друг мой», а завершались припиской «Ваш друг». Через несколько месяцев после происшествия он писал:

Те дни были наполнены душевной смутой, которую и словами-то полностью не опишешь. Они были наполнены людьми, которые, перекрикивая шум, взывали ко мне именно тем словом, которое требовалось больше всего: «ДРУГ!» Часто они высоко несли этот символ своего благородства, с гордостью демонстрируя его мне. Но во многих случаях этим они лишь пытались скрыть свое предательство и расставленные сети стремления к личной выгоде.

Кастро напоминал мне стихотворение Эдвина Арлингтона Робинсона «Мех горностая», а также интересную книгу Де Ружмона «Любовь в западном мире» — любопытное исследование средневековых и современных традиций романтической и куртуазной любви3. С моей точки зрения, Кастро почти безнадежно следовал романтической традиции — с ее склонностью к преувеличенным и драматизирующим коллизиям — и насыщал свои собственные фантазии определенными гиперболическими и мифическими образами. Они звучали и в его очаровательной, хотя и излишне чувствительной прозе, и в его навязчивой тяге к светловолосым, голубоглазым мужчинам, носящим одинаковое имя-талисман.

В ходе изложения его истории я воздерживался (и до сих пор стою на этой позиции) от того, чтобы навешивать на него ярлыки. Но называя вещи своими именами, очевидно следует отметить, что он отличался выраженными психопатическими чертами характера. Психоза, конечно, у него не было; можно сказать, что у него наблюдался своеобразный синдром Дон Кихота, волшебника Мерлина или трубадура, неустанно перебирающего струны своей гитары. Как бы там ни было, я совершенно убежден в одном — он был исключительно интересным, удивительно обаятельным и совершенно уникальным человеком.

Печальный постскриптум

На пятом году нашего знакомства был период длиною в несколько месяцев, когда мы не переписывались. Я счел, что у него все обстоит благополучно (ведь наступает момент, когда пациента пора оставить в покое) и что я встречусь с ним, когда он очередной раз поступит в больницу для продолжения реконструктивных операций. Но однажды я был совершенно поражен известием, что его не стало; он погиб от огнестрельного ранения в голову — ровно через пять лет, почти день в день после своей первой попытки. Ему только исполнилось тридцать лет.

Через несколько недель после случившегося я получил письмо от врача-психиатра, работавшей в том отдаленном районе, где он проживал. Она писала:

Он встретил юношу по фамилии Хардинг и полюбил его больше всего на свете, без него он не видел смысла в жизни. Покой ему был нужен больше жизни, хотя и жизнь он тоже любил. Он постоянно фиксировался на мыслях о смерти, и в течение нескольких лет обыгрывал их. Он замечал, что когда-нибудь закончит начатое дело, но только ему самому известно, когда это произойдет. После его смерти обнаружилось, что Хардинг нередко избивал его. У него часто появлялись синяки, которые он объяснял тем, что неловко упал.

Кастро похудел и ослабел. У него не было рта и нижней челюсти, на протяжении пяти лет после попытки застрелиться он не употреблял твердой пищи. (Его ежедневный рацион составляла жидкая питательная смесь «Изокал», которую он вливал через трубку в отверстие, сделанное на животе в области желудка.) Бицепсы и мышцы груди, которые раньше были крепкими и хорошо развитыми, теперь атрофировались. Он был телесно слаб, измучен физической болью и вдобавок истощен эмоционально. Однако хуже всего оказалось то, что он еще раз переживал ссору, отвержение и одиночество — так, как это случилось в его жизни пять лет назад. И на этот раз выстрел оказался смертельным.

В промежутке между этими двумя выстрелами Кастро подвергся нескольким пластическим операциям, в ходе которых у него были взяты кожные лоскуты и костные трансплантанты для реконструкции нижней челюсти и лица. Я знаю, что он дни и ночи страдал от мучительных болей в бедре и груди, откуда брались участки кости, хряща и кожи.

Однажды, возвратившись домой после одной из многих операций, он писал:

Мужество, которое я должен проявлять и проявляю каждый день, доказывает, что оно и раньше существовало во мне. Оглядываясь на свое прошлое и размышляя о том, чего я мог добиться в жизни, я начинаю понимать, что действительно был способен на эти достижения. Ведь теперь все они кажутся такими простыми в сравнении с теми испытаниями, которые я переношу сегодня. Я не жалуюсь на то, что для меня наступили тяжелые времена. Но мне было бы интересно знать, сколько людей, будучи на моем месте, смогли бы перенести то, что мне уже довелось и то, через что еще предстоит пройти. <…> Когда возвращаешься домой, то всегда испытываешь душевное облегчение. Ну, на этом я кончаю и с нетерпением жду Вашего ответа. Желаю Вам крепкого здоровья и благополучия. Ваш друг.

Однажды в День Ветеранов я приколол к лацкану пиджака маленькую орденскую планку, свидетельствующую о медали за боевые заслуги, полученной мной в молодости, во время второй мировой войны, в которой я участвовал в чине капитана. Кастро увидел ее и восхитился. Тогда я сходил в магазин, где продавали военные товары, и приобрел ему такую же планку, а на следующий день вручил ему в качестве награды за мужество, проявленное при лечении в больнице.

Разумеется, немало людей в больнице и по месту жительства работали с Кастро и стремились ему помочь. В их число входила лучшая бригада пластической реконструктивной хирургии, медицинские сестры, социальные работники, работники специализированных агентств, штатные сотрудники правительственных учреждений и Института Брайля, словом, много хороших людей. За исключением редких случаев, когда с ним бывало трудновато (и в этом его можно легко понять), несмотря на массивное повреждение лица, он оставался обаятельным и привлекательным, а в некоторых случаях даже очень трогательным. Все, кто знал его при жизни, были очень опечалены его смертью. Эта глава посвящается его памяти.