Партизаны в Бихаче - Бранко Чопич

письма писать, а Скендера попросим, чтобы придумал что-нибудь такое… про Мрвицу — птичку-невеличку… Мрвица — красивое имя, как раз для тебя.

— Ни за что, пусть мне за это даже пулемет дадут таскать! На что она мне такая старая, как коза. Ей же никак не меньше пятнадцати лет будет.

— А ты моложе, значит?

— В этом году, когда кукурузу убирали, четырнадцать исполнилось.

Хлопнула дверь дома, Мрвица бегом возвращалась обратно. Она протянула Лияну маленькую плоскую бутылку:

— Держи, я у деда из-под подушки стянула.

Потом она подошла к Джураице, расстегнула ему воротник шинели и повязала на шею белый шерстяной шарф. Расправив его и спрятав концы под шинель, она отошла назад и радостно захлопала в ладоши:

— Ну вот. Теперь ты настоящий жених! Завтра можешь прямо в Ясеницу на парад.

— Какой еще парад? — встрепенулся Лиян.

— Да завтра же общий сбор в Ясенице, разве не знаешь? Говорят, сам товарищ Тито приедет. Зуко Зукич уже всему нашему селу об этом разболтал.

— Джураица, ты слышишь?! — закричал Лиян. — Засиделись мы с тобой у Дундурия, а тут парад, гулянье готовится. Надо нам поспешить, пока время есть.

— Ничего, теперь ему не стыдно будет на какой хочешь парад идти, — довольно проворковала Мрвица. — Всякий увидит, что его девичья рука в путь собирала.

Дар речи вернулся к Джураице только тогда, когда они уже отошли довольно далеко от этого места и домик Мрвицы скрылся за заснеженной рощей.

— Черт возьми, шарф-то и вправду хорош. Тепло, будто у самой печки сидишь.

— Говорю ж тебе, сынок, этот шарф для жениха связан, а вот, вишь ты, у гранатометчика на шее оказался. Просто не знаешь, то ли плакать от умиления, то ли песни петь от радости.

— Ну так давай споем вместе, дядя Лиян!

33

Героев битвы за Бихач в последний раз я видел всех вместе седьмого января 1943 года на смотру Четвертой краинской дивизии в селе Сербская Ясеница.

На лугу перед зданием начальной школы построились бригады: Вторая краинская, Пятая краинская, Шестая краинская. Бойцы ждут, когда прибудет товарищ Тито. За шеренгами партизан, угрожающе задрав к небу стволы, выстроились орудия артиллерийского дивизиона. Рядом — бригадные противотанковые пушки.

Перед строем бригады стоит какая-то маленькая сморщенная старушка и заливается слезами, вытирая глаза кисточками своей сумки. Вытянувшись в строю, Николетина Бурсач тихо говорит стоящему рядом партизану:

— Чего не уведут отсюда эту бабку, черт бы ее побрал, того и гляди, я сам расплачусь. Наверное, у нее кто-то близкий погиб в бою.

— Да вовсе нет, — отвечает тот, — это моя кума Мика. Она, когда видит больше чем одного партизана, начинает ревмя реветь от счастья.

— Ну а раз тут целая дивизия, слез хватит, чтобы Дундуриеву мельницу крутить, — ухмыльнувшись, бормочет Николетина. — Интересно только, что у нее в этой сумке было?

А бабка Мика в своей расшитой, разукрашенной разными кистями сумке, которую вышивала еще будучи девушкой, принесла живого рыжего петуха, решив подарить его Шестой краинской бригаде, а еще точнее — батальону Миланчича. Раз, говорит, командир Миланчич ведет свой батальон через села под нашим Грмечем, пускай мой петух поет вместе с этими молодцами во главе колонны.

А петух, здоровенный, чуть не с саму бабку, сидит себе, связанный, в мешке и сердито вертит во все стороны головой, украшенной роскошным гребнем. Видать, ему не нравится, что тут так шумно и так много народу. Весь штаб в явной растерянности.

— Вот еще не было печали, что нам с живым петухом делать?

К счастью, кто-то вспомнил про повара Лияна из Второй краинской, который был сторожем в деревне бабки Мики и уж чего-чего, а как с домашней птицей обращаться — прекрасно знает.

— Давай, Лиян, выручай, присмотри за этим петухом, пока смотр не кончится.

Лиян запихнул петуха себе в сумку, оставив снаружи только голову, но потом вдруг вспомнил:

— Оно все ничего бы, только как бы беды не случилось, а ну как он, подлец, начнет орать во время смотра перед товарищем Тито?

— Ничего, не бойся! — успокаивает его веселый гимназист Бодрячок, любимец всей роты. — Раньше, во время крестьянских волнений, красный петух был символом народного восстания, а наш товарищ Тито, как ты знаешь, земляк вождя народного восстания Матии Губеца.

— Ага, вот оно что! — понимающе закивал Лиян. — Видишь ты, дело какое, бабка хоть и неграмотная, а ведь угадала, какого петуха на наш парад принести надо. — Лиян любовно погладил петуха по голове и добродушно пробурчал: — Ты небось самому Губецу песни пел, а теперь у нас, его правнуков, оказался. С петухами да поэтами всегда так, только подумаешь — нет его, исчез, а он тут как тут, хвост распушит, закукарекает, даром что в сумке со связанными ногами сидит, как ты, например, несчастье мое краснохвостое.

Не успели командиры благополучно решить вопрос с бабкой Микой и ее петухом, как появилась новая бабья напасть, и не где-нибудь, а в самом тылу дивизии.

Разумеется, это была тетка Тодория. Заметила она за шеренгами построенной дивизии длинные орудийные стволы, пробралась каким-то образом сквозь строй со здоровенным вертелом в руке и стала громко грозить:

— Ага, вот вы где, паразитки, у партизан в плену, однако носы все еще вверх задираете! А помните, как одна из вас мой амбар снарядом разнесла? Ага, делаете вид, будто ничего не знаете, невинными ягнятами прикидываетесь! Ну погодите, ужо я вам спину-то почешу!

Одну пушку Тодория стукнула своим вертелом по длинному стволу, другую ударила по колесам, третью кольнула куда-то в брюхо, но тут перед ней возник сам командир артдивизиона и стал ее увещевать:

— Не надо, испортишь еще чего-нибудь ненароком, это же наши пушки.

— Гм, наши! Ты их еще защищать будешь! Выехали, понимаешь, на парад наравне со всеми, а забыли, как бедной женщине амбар крушили и курей пугали. И хоть бы носы опустили, прости, мол, нас, а они ишь выставились! Стыд и срам!

— Ты права, тетка, — поддержал ее один партизан-артиллерист. — Я хорошо помню, как они нас под Бихачем землей и железом засыпали.

Это препирательство по поводу пушек заглушили восторженные крики собравшихся. Словно деревья под мощным порывом ветра, заколыхались толпы народа, все головы обратились в сторону Подгрмечского шоссе. Там, со стороны Бихача, медленно ехал автомобиль, осторожно минуя недавно засыпанные воронки, изрывшие дорогу Бихач — Крупа — Санский мост.

— Товарищ Тито едет!

В едином восторженном порыве весь Подгрмеч, тысячи рук, тел подались вперед, как одна гигантская живая волна. В этой мощной людской волне были все: разутые и раздетые, те, кто мерзли, голодали, оплакивали погибших товарищей, те,