Птица в клетке. Повесть из цикла Эклипсис (Затмение) - Тиамат Tiamat

Он был эльфом, совершенным существом с абсолютной памятью и трезвым рассудком. Однако ближайший час или два он запомнил только урывками. Например, он с удивлением обнаружил, что уже полчаса сидит на коленях у Кинтаро, прямо на глазах у слуг, собственного племянника и дочери Кинтаро, что было в высшей степени неприлично. К тому же, Кинтаро при этом умудрялся есть и с набитым ртом что-то бессвязно рассказывать в стиле: «А мы как бац! А они тут фигак! И такая херня пошла!» Следовало прекратить такое недостойное дворянина поведение, но у Итильдина не было никаких сил оторваться от широкой груди Таро, притом что на плечи степняка оперся Лиэлле, и его длинные рыжие кудри ласкали щеку эльфа, губы то и дело касались лба, виска, макушки, и способность здраво рассуждать у эльфа почти трехсот лет от роду отключалась начисто.

Все шумели, одновременно говоря о тысяче разных вещей. Он задавал вопросы и тут же забывал, что ему ответили. Главное, впрочем, он уяснил: кавалер Руатта был спасен и благополучно доставлен в Криду. Где он сейчас, Итильдину объяснять было не надо. Таэсса все порывался уйти и утащить Фэйд, чтобы оставить их втроем, что проистекало вряд ли от деликатности натуры скорее от смущения перед родителем и тем более перед Кинтаро, которого юный полуэльф побаивался с детских лет. Но Фэйд невозможно было бы уволочь оттуда даже впятером, тем более что никто не был против. Альва, уже способный с юмором воспринимать приключения у степных воительниц, рассказывал пикантные подробности, уверял, что Фэйд невероятно пошел бы алый плащ и доспехи из красной стали, и каждые пять минут повторял:

— Единый Боже, вы будто в Арриане родились, сударыня Фэйд, а не в королевском дворце!

На что Фэйд смеялась:

— Если б там было хорошо, в этом Арриане, то почему же Ашурран дала оттуда деру, а, дядюшка?

Таэсса заметно дулся, потому что привык сам быть центром всеобщего внимания. И вообще ему было неуютно в компании своего великолепного отца, с которым его назойливо сравнивали с пятнадцати лет. Тем более что кавалер Ахайре тоже заметно растерялся, увидев вместо серьезного малыша эдакую райскую птицу с шикарным оперением. Но годы придворной жизни у кавалера Ахайре даром не пропали, и навык покорять сердца никуда не исчез. Он поцеловал Таэссе ручку и сказал:

— Мужчины нашего рода всегда славились красотой и изяществом. Но вы, мой прекрасный отпрыск, превзошли всех до двадцатого колена!

Таэсса зарделся от удовольствия, потому что похвала отца прозвучала абсолютно искренне. Галантный кавалер умудрился польстить и Фэйд, добавив:

— Какое счастье, что мы связаны узами крови! Иначе я бы ринулся отбивать вас у принцессы и потерпел бы закономерную неудачу!

Это уже было откровенное вранье, потому что задолго до отплытия в Иршаван кавалер Ахайре совершенно забросил свою привычку к мимолетным интрижкам на балах и приемах. У Итильдина не было никаких оснований полагать, что он снова к ней вернется.

Кинтаро, однако, не забывал держать марку развратного степняка. На Таэссу он поглядывал весьма умильно, всякий раз переводя взгляд с него на Итильдина с Альвой и комично задирая бровь. В конце обеда, когда все встали, чтобы перейти в гостиную, к кофе и бренди, он вдруг с обычным своим нахальством подхватил Таэссу за талию и посадил на столик у зеркала. Итильдина обдало жаром сцена слишком напоминала один старинный эпизод, случившийся в Арислане. Тогда в платье был Альва, а в роли нахала выступал не кто иной, как рафинированный принц Древнего народа. Альва прижмурился мечтательно, и было видно, что на него тоже нахлынули воспоминания. Бесцеремонно поворачивая личико Таэссы туда-сюда, грубый дикарь заявил:

— Какая славная деточка получилась! Прямо рыжий и куколка в одном лице. Может, мне свои силы попробовать, я-то кровным родством не связан!

Таэсса сладко улыбнулся. Его ногти со стразиками впились в руку Кинтаро и почти без труда отвели ее от лица, к заметному удивлению степняка. Он забыл, что Таэсса наполовину эльф и куда сильнее обычного человека, несмотря на кажущуюся хрупкость. А тут и помощь подоспела.

— Только через твой труп, папочка! приветливо сказала Фэйд, ткнув родителю под ребра свой длинный степной кинжал. В ножнах, естественно. Пока что.

Кинтаро, нисколько не обескураженный, заржал и стиснул ее руку в степном пожатии за предплечья, а не за ладони.

— Моя кровь! одобрительно завопил он, хлопая ее по плечу, на что Фэйд постаралась ответить таким же могучим хлопком.

— Дикая степь! прошипел Таэсса осуждающе, лишь с самой легкой, едва различимой самодовольной ноткой.

За кофе стало ясно, что Фэйд с Таэссой все-таки уйдут. Как радушный хозяин, Итильдин должен был предложить им остаться на ужин и вообще переночевать, но у него не повернулся язык. Потому что глаза Таро хищно горели, выдавая, на какой вид удовольствий он настроен после еды и выпивки. А Лиэлле принимал одну соблазнительную позу за другой, как бы невзначай расстегнув две пуговки на рубашке. Только эльфийская выдержка не позволяла Итильдину прижаться губами к открывшейся ямке между ключиц. А потом вдруг оказалось, что он в спальне, и проворные руки Лиэлле расстегивают на нем одежду, а Таро жадно целует взасос и рычит от возбуждения, пытаясь освободиться от штанов. Голова у Итильдина кружилась, перед глазами все плыло, тело горело нетерпеливым, жарким желанием, как будто не было этих двенадцати лет, не было всей предыдущей совместной жизни, как будто они снова в шатре вождя, спасшего Альву из плена, впервые втроем, впервые ощущают жар той любви, что потом их свяжет навеки.

Счастье сродни безумию, прорыву сквозь ткань бытия, падению в бездонную пропасть когда ты вдруг расправляешь крылья, и падение превращается в полет. Ты не знаешь, куда держишь путь, где приземлишься, но все это неважно. Ты вырвался из клетки, твои крылья с тобой, и небеса для тебя открыты.

* * *

На остров надвигалась гроза. Со стороны континента шли низкие тучи, полосами дождя цепляя морскую гладь и превращая в кипящие волны. Прибой шумно бился о скалы, и воздух пропитался влагой. Даронги укутался в плед в старости он стал легко мерзнуть, а согреться потом было трудно. Но он все равно не хотел закрывать окно. Кто знает, сколько ему еще предстоит любоваться буйством стихий и дышать морским воздухом. Все равно, сейчас явится кто-нибудь из монахинь и закроет окно, кудахча об ужасной угрозе сквозняков для здоровья.

Легка на помине! В комнату вбежала Мариэль, бдевшая над дражайшим государем Дансенну уже лет десять кряду, не смыкая глаз. И стало ясно, что случилось что-то из ряда вон выходящее, потому что пожилая толстушка Мариэль бегала только в исключительных случаях. Она так задыхалась, что едва выговорила:

— Ваше величество! Там! Только, ах, не волнуйтесь! Кавалер, ах… Ахайре!

Даронги вскочил с кресла и тут же был вынужден сесть, потому что ноги не держали. Он не спросил, один ли Альва. Чудом было, что мальчик вообще вернулся живым. В глубине души он, наверное, смирился, что Рудра пропал навсегда. Счастье, что судьба не отняла еще вдобавок и Альву, который был ему дороже родного сына.

Через пару мгновений, показавшихся Даронги невыносимо длинными, он вошел, и налетевший с моря ветер разметал его волосы. Волосы цвета меди, глаза цвета листвы, мокрой от дождя, кожа, покрытая нежным загаром. Даронги узнал его сразу. Не мог не узнать. Вскрикнул, хватаясь за сердце, которое остановилось и снова пошло, заколотившись в груди, как бешеное:

— Ты!

Рудра бросился к его ногам, прижался лицом к коленям. Его будто судорогой свело. Горло перехватило, и он молча стискивал талию своего государя.

— Дай же на тебя посмотреть! попросил Даронги, поднимая ему голову. Единый боже, Альва все-таки твоя копия. Тем более сейчас, когда посерьезнел с годами. Понимаю, почему Мариэль обозналась. С Альвой, надеюсь, все хорошо? он понимал, что бормочет бессмысленную чушь, как обычный болтливый старик, но ничего не мог с собой поделать. Любые слова казались бессмысленными в этот миг.

Рудра прижал к груди руки Даронги, сверкая суровыми зелеными глазами:

— Охрана у тебя ни к черту, и магические ограды дерьмо. Я прошел под чужим именем, в чужом обличье, и никто меня не остановил!

Даронги улыбнулся:

— Узнаю своего верного генерала. Бог с тобой, ограда пропускает всех, кто не замышляет дурного.

— А я, между прочим, замышляю! Похитить моего государя из этой унылой богадельни! И немедленно, пока до твоей охраны не дошла весть, что настоящий кавалер Ахайре в Трианессе.

Улыбка Даронги погасла. Он вздохнул и отвел глаза.

— Рудра, мне девяносто восемь лет, если ты забыл, и в богадельне мне самое место. Ценю твой порыв, но задумайся, по пути ли великому чародею со смертным, одной ногой стоящим в могиле.