Масоны - Алексей Писемский

- Можно! - отвечал сей последний. - Музыка есть ближайшее искусство к молитве, а молитву ни в какие минуты жизни нельзя возбранить.

Таким образом в один из вечеров послышалась игра Музы.

Gnadige Frau, заправлявшая по просьбе Егора Егорыча всем хозяйством, почти прибежала в залу послушать игру Музы и после нескольких отрывков, сыгранных юною музыкантшей, пришла в восторг.

- У вас большой артистический талант, Муза Николаевна! - воскликнула она с вспыхнувшим взором. - Вы изучали генерал-бас?

- Да, немного! - отвечала Муза.

- Но кто же вам преподавал это? - пожелала узнать gnadige Frau.

При этом вопросе Муза заметно сконфузилась.

- Один наш хороший знакомый, - ответила она.

"Наш хороший знакомый" был не кто иной, как Лябьев, о котором я упоминал и который, сверх игры в четыре руки с Музой, успел с ней дойти и до генерал-баса.

- О, генерал-бас надобно долго и прилежно изучать! - продолжала с одушевлением gnadige Frau.

Сама она когда-то очень много и подробно изучала генерал-бас, но, к сожалению, в игре ее всегда чувствовалась некоторая сухость.

Муза, впрочем, недолго поиграла и, почему-то вдруг остановившись на половине одной арии, отозвалась усталостью и ушла к себе наверх. Вообще она была какая-то непоседливая, и как будто бы ее что-то такое тревожило.

По уходе ее, gnadige Frau перешла в гостиную, где беседовали Сусанна, одетая в черное траурное платье, Егор Егорыч, тоже как бы в трауре, и доктор Сверстов, по обыкновению, художественно-растрепанный. Балконная дверь из гостиной была отворена. Она прямо выходила на тенистую и длинную аллею кузьмищевского сада, откуда веяло живительной свежестью, слышалось, что где-то кукушка кукует, а там, в соседних лугах, коростель кричит. Вдобавок к этому в конце аллеи на светлом фоне неба виднелся огромный и красноватый облик луны, как бы выплывающий из сероватого тумана росы.

Беседа между поименованными тремя лицами, конечно, шла о масонстве и в настоящее время исключительно по поводу книги Сен-Мартена об истине и заблуждениях. Сусанна, уже нисколько не конфузясь, просила своих наставников растолковать ей некоторые места, которые почему-либо ее или поражали, или казались ей непонятными.

- Что это такое, скажите вы мне, - говорила она с настойчивостью и начала затем читать текст старинного перевода книги Сен-Мартена: "Мне могут сделать возражение, что человек и скоты производят действия внешние, из чего следует, что все сии существа имеют нечто в себе и не суть простые машины, и когда спросят у меня: какая же разница между их началами действий и началом, находящимся в человеке, то ответствую: сию разность легко тот усмотрит, кто обратится к ней внимательно. Всем, думаю, ведомо, что некоторые существа суть разумеющие, а другие суть токмо чувствующие; человек вместе то и другое".

Прочитав это, Сусанна остановилась и с разрумянившимся лицом взглянула на своих слушателей.

- Это просто объяснить! - отвечал ей первоначально Сверстов. - У человека есть плоть, то есть кости, мясо и нервы, и душа божественная, а у животных только кости, мясо и нервы.

- Следует взять дальше! - дополнил его Егор Егорыч. - Природа расположена по градациям; камень только нарастает, только сочетавается и, распадаясь, стремится - по закону притяжения - сочетаваться снова. Растения тоже растут, и хоть лишены передвижения, но тем не менее живут; животные растут, двигаются и чувствуют. Человек, по затемненной своей природе, чувствует то же, что и они, но в нем еще таится светлый луч рая, - он стремится мало что двигаться физически, но и духовно, то есть освобождать в себе этот духовный райский луч, и удовлетворяется лишь тогда, когда, побуждаемый этим райским лучом, придет хоть и в неполное, но приблизительное соприкосновение с величайшей радостью, с величайшей истиною и величайшим могуществом божества.

- Так, превосходно! - воскликнул Сверстов, заерошив свою курчавую голову.

- Так! - подтвердила и gnadige Frau.

- Теперь я поняла! - сказала Сусанна в ответ на брошенный к ней Егором Егорычем вопросительный взгляд.

- Далее что вам показалось непонятно? - спросил он.

- Далее, я не поняла совершенно, что вот тут говорится о числах четыре и девять! - отвечала Сусанна и снова принялась читать из книги: "Числа четыре и девять я признал за свойственные одно - прямой линии, а другое кривой; потщусь доказать это и начну с числа девяти, с числа линий кривой. Без сомнения, никому не покажется нескладным представить себе окружность, как нуль, ибо какая фигура может быть более подобна окружности, как нуль? Тем паче не должно казаться нескладным принять центр за единицу, потому что в окружности нельзя быть более одного центра. Всякому же известно, что единица, совокупленная с нулем, составляет десять. Итак, можем целый круг вообразить себе якобы десять, окружность с центром вместе".

"Приступим теперь к доводам, почему число четыре есть число прямой линии: прежде всего скажу, что сие слово - прямая линия, принимаю здесь не в общепринятом смысле, означающем то протяжение, которое кажется глазам нашим ровною чертою, а яко начало токмо. Но видели ль мы, что естественный круг растет вдруг, во все стороны, и что центр его вдруг мещет из себя бессчетное и неистощимое множество лучей? Каждый сей луч не почитается ли, по вещественному смыслу, прямою линией? Да и воистину, по видимой прямизне его и по способности продолжаться до бесконечности, он есть линия; но поставляю и антитезу сему положению: мы видим, что самый круг есть собрание треугольников, которые все, по своей вещественной тройственности, трехсторонни и, будучи приведены в союз их с центром, представляют нам совершеннейшую идею о нашей невещественной четверице".

На последнем слове Сусанна прекратила чтение. Егор Егорыч некоторое время тер себе лоб, но потом отнесся к ней:

- Мне будет трудно вам это объяснить... Вы, вероятно, имеете слабое даже представление о треугольнике, но как же я вам растолкую, что собственно круга нет, а это есть многоугольник с микроскопическими сторонами. Впрочем, существенно вы одно запомните, что ни линии, ни точки в вещественном мире нет; первая есть четвероугольник, а вторая все-таки круг, многоугольник, и он в чистом виде существует только в нашем уме; это - прирожденное нам понятие из мира духовного, и Сен-Мартен главным образом хочет показать в этих цифрах, как невещественные точка и линия сливаются с вещественными треугольником и кругом, хотя то и другие никогда не утрачивают своих различий. Впрочем, как бы там ни было, всей этой части учения Сен-Мартена я никогда не придавал особенного значения. - Остроумия, если хотите, много, но и только.

- Кабалистика! - заметил Сверстов.

- По-моему, кабалистические цифры имеют глубокое значение, это уж я знаю по собственному опыту! - произнесла gnadige Frau.

- А именно? - спросил ее Егор Егорыч.

- Именно: тринадцатого числа умерла мать моя, тринадцатого по новому штилю скончался мой первый муж... восемнадцатого мы получили указ о переводе нас из Ревеля.

- Эти цифры собственно апокалипсические! - перебил gnadige Frau Егор Егорыч.

- Да, я это знаю, - продолжала та, - и говорю только, что эти цифры были роковые для меня в моей жизни.

Начавшиеся таким образом беседования стали повторяться каждодневно, а время между тем шло своим порядком: жаркое и сухое лето сменилось холодною и ненастною осенью. В одно утро, когда дождь ливмя лил и когда бы хороший хозяин собаки на двор не выгнал, Антип Ильич, сидевший в своей комнатке рядом с передней и бывший весь погружен в чтение "Сионского вестника"{223}, услыхал вдруг колокольцы, которые все ближе и ближе раздавались, и наконец ясно было, что кто-то подъехал к парадному крыльцу. Антип Ильич оставил свое занятие и вышел навстречу к приехавшему гостю, который с виду оказался молодым человеком и уже всходил по лестнице, будучи весь закидан грязью. Антип Ильич, вероятно, знал этого гостя, потому что, поклонившись вежливо, отворил перед ним дверь в переднюю.

- Егор Егорыч и Юлия Матвеевна у себя? - спросил тот.

- У себя-с!.. Как вас всего измочило!.. Пожалуй, простудитесь! произнес старик с участием.

- Во всю жизнь мою еще никогда не простуживался, - отвечал, усмехаясь, молодой человек, сбрасывая шинель и калоши, причем оказалось, что он был в щеголеватом черном сюртуке и, имея какие-то чересчур уж открытые воротнички у сорочки, всей своей наружностью, за исключением голубых глаз и некрасивого, толстоватого носа, мало напоминал русского, а скорее смахивал на итальянца; волосы молодой человек имел густые, вьющиеся и приподнятые вверх; небольшие и сильно нафабренные усики лежали у него на губах, как бы две приклеенные раковинки, а также на подобную приклеенную раковинку походила и эспаньолка его.

- А тут я ничего? - продолжал молодой человек, показывая на платье свое.

- Тут франты! - говорил Антип Ильич, спеша обтереть немного загрязнившееся платье у гостя.