Ниже ада - Андрей Гребенщиков

Слова Ани не произвели на Ивана какого-либо впечатления: разговоры о новом конце света велись на Боте постоянно и по популярности уступали лишь обсуждениям пищевого рациона на день. Равнодушие собеседника не укрылось от Хозяйки и, казалось, даже расстроило ее. Впрочем, вида она постаралась не показать.

— Основание моего могильника размывается с двух сторон: изнутри он разъедается токсинами, снаружи — подтачивается подземной рекой. Скоро в мою усыпальницу хлынет вода и разнесет заразу по всему городу, так что не спасут никакие фильтры.

Иван молчал.

— Это все… Когда придет очередь «Белоярки», она лишь сотрясет одну большую братскую могилу. Людей больше не будет. Совсем не будет, понимаешь?

Иван не проронил ни слова.

— Ты что, не слышишь меня?!

Юноша встрепенулся и, недобро глядя на кричащую девушку, раздраженно, выговаривая каждое слово, произнес:

— Думаешь, я буду жалеть о предательской Чкале? Или разоренной, теперь уже чужой Ботанике? А может, о проклятом подземелье, что отобрало у меня и родину, и любимую?! Да мне плевать!

Лицо Хозяйки стало прозрачным, заколебалось, пошло волнистой рябью. Страшная гримаса искривила ее губы в презрительном:

— Что же ты, трусливая тварь, сдаться решил? На память деда плюешь?! Руки на себя, живого, накладываешь? Таким, как ты, конец света не страшен — вы и так дохлые! Я, умирая в саркофаге, задыхаясь, захлебываясь ядовитым дерьмом, всеми забытая, брошенная и преданная, и то ручки кверху не поднимала, слезами от обиды не утиралась. Слышишь, мразь, я, простая уралмашевская девка, никогда не знавшая, что такое семья и родители, не имевшая своего настоящего, единственного дома, боролась! До последнего вздоха боролась, потому-то, может, сейчас здесь и нахожусь и слова напрасные на тебя трачу. Не смогло Небо уберечь мое тело, но душа из объятий смерти вырвалась, презрела все законы вселенной и зубами, когтями, яростью и ненавистью вытащила себя с того света. А ты… ты… ты убирайся! Вали отсюда, слизняк паршивый! Убирайся!!!

Иван остался один. Злые, колкие слова взбешенной Хозяйки Медной а горы растаяли вместе с ней, и вновь перед Ваней лежала лишь бесконечная пустота туннелей. Одинаковых, бессмысленных, ведущих в никуда, Он злился, безумно злился на взбалмошную, психованную Хозяйку. Мысленно спорил с ней, что-то доказывал, начинал кричать вслух, спохватывался и ругал себя.

Было стыдно, ужасно стыдно. Он пытался заглушить стыд и не мог. Это беспощадное чувство давило и жгло, не оставляя в покое ни на секунду.

Преодолевая глупую, но упорно сопротивляющуюся гордыню, он наконец прошептал:

— Аня, извини меня…

И… ничего не произошло.

— Аня, прости меня, я идиот. Тупой, ничего не понимающий идиот.

Тишина. Звенящая, безмолвная.

— Аня, я буду бороться. Ради оставшихся в живых… и ушедших. Ради деда, ради Живчика и его отца, ради Светы и ее смешного братика Тима, ради толстого противного завхоза Василича, ради сварливой поварихи Егоровны, ради отморозка Кирюши… ради всех… — Последние слова сорвавший голос Иван произносил уже про себя, но Хозяйка услышала его и так и улыбнулась одними глазами: «Молодец, вот теперь молодец».

* * *

Вольф с размаху опустил тяжелую руку на плечо закованного в радкостюм Гринько и рывком прижал того к себе.

— Вот уж не ждал, Славик, что буду так радоваться твоему появлению.

Молодой человек, даже сквозь противогаз выглядевший опешившим от горячей встречи, аккуратно выбрался из медвежьих объятий Генриха Станиславовича.

— И я… я рад… очень… — промямлил он подрагивающим голоском.

— Ты не ссы, нормально все будет! Всех врагов победим. За то, что старика не предал, сделаю из тебя настоящего мужика с яйцами в штанах и горячим сердцем в груди. Дедушка Генрих верную службу никогда не забывает.

Пламенное обещание произвело на Гринько незабываемое впечатление — теперь его дрожь стала видна невооруженным глазом даже сквозь толстый «защитник».

Можно было выступать. Команда, за исключением юного и до отвращения цивильного «яйцеголового», получилась весьма боевитой, пусть и в большинстве своем бабской: шесть амазонок во главе с Никитой — и видавший виды, но не забывший армейской выручки «старый конь» Генрих. Могло быть и хуже.

Генерал собрал всех в тесный круг и зычно, громко, чтобы дошло до каждого, заявил:

— Мои преданные волчицы… Ну, и волчонок… Меня трудно застать врасплох, поскольку от жизни давно ничего, кроме форс-мажора, не жду, а потому коварство пришлого гада Краснова не удивило. Враг хитер, но я хитрее. Потому путешествовать по нашему несчастному городу мы будем с ветерком и огоньком, как давно уже никому и не снилось. Идем в Большое Метро! Искать старых друзей и напоминать им, что за ними должок… Зададим врагу перца? Сунем ему под хвост…

Последний оборотец своей непечатностью вогнал Славика в краску, зато привычные к армейскому юмору и крепкому матерку амазонки дружно засмеялись: «Сунем, товарищ генерал!»

— Тогда, девочки… кхм… и мальчик, выступаем. Один верный железный друг давно меня заждался.

Где-то сверху и слева раздался странный, неясный гул. Он нарастал, становясь с каждой секундой все отчетливей.

Старый Вольф быстрее всех распознал природу этого звука и закричал, что есть силы:

— Вертолет! Все за мной, быстро! Укрываемся в ближайшем здании!

Возможно, предосторожность была излишней — висящий в нескольких метрах от земли туман надежно скрывал «волчью стаю». Однако на винтокрылом летательном аппарате, явившемся из далекой эпохи До, могли иметься тепловизоры, датчики движения и прочие давно забытые и вышедшие из употребления механизмы. Генрих Станиславович предпочел понапрасну не рисковать.

К своему удивлению, он понял, что все происходящее — свержение, побег, сбор боевой группы и предстоящее большое и без сомнений сложнейшее путешествие неимоверно возбуждает его, призывает к действию, вдохновляет на нечто за давностью лет превратившееся в тлен. Вольф чувствовал себя вновь молодым — тем безбашенным, сумасшедшим Геной, Генри, Хайнрихом, даже Фрицем — в армии у него была куча кличек, — что упивается адреналином, мечтает о горячке боя, рвется только вперед, не оглядываясь и не задумываясь ни о чем. Бешено ныл палец, лежащий на курке автомата, справедливая, кровавая ярость требовала жертву. Как же хотелось вцепиться в горло врагу, разорвать голыми руками пасть страшному мутанту, срезать длинной очередью набегающие полчища падали. Любой: людской, животной мутагенной — без разницы!

«Я жив, — щерясь, сказал Вольф сам себе. — Снова жив».

Первым зданием, куда они попытались вломиться, оказался некогда знаменитый на весь Свердловск и вылупившийся из него Екатеринбург бар «Хлебушко». Будь у команды в запасе хоть пара лишних минут, Генрих бы обязательно вспомнил те вечера, что провел здесь в теплой компании, распивая казавшийся в ту пору божественным пенный напиток. Но увы, время, как это часто с ним случается, подгоняло и торопило, не давая ностальгии ни малейшего шанса.

Дверь в злачное заведение отворилась на несколько жалких сантиметров и безнадежно застряла, упершись в нечто массивное и твердое, заворчавшее и заухавшее во сне. Любимый несколькими поколениями свердловчан бар отныне принадлежал совершенно иным существам.

Одна из воительниц, оторва Нютка, изготовилась было закинуть внутрь логова гранату, но Никита рывком отдернула подчиненную, молча вскинув указательный палец на барражирующий в тумане вертолет. В следующее мгновение указательный палец вернулся в плотно сжатый кулак, кулак же, в свою очередь, застыл у носа Нюты.

От греха подальше, решили отойти.

Амазонки легко преодолели покосившийся забор, отделяющий бар от пятиэтажки, гордо носящей на торце табличку с бессмысленным набором дат и числительных «8 марта 205а». Генрих ненадолго замешкался, но все же довольно ловко перелез через препятствие. Дольше всех возился Гринько, ни грацией, ни сноровкой не отличавшийся. Наконец сердобольная Ксюша Стрела, утомленная зрелищем его беспомощных кульбитов, перетащила брыкающегося юношу через непреодолимую для него преграду.

Укрылись в подвале, благо двери были раскрыты нараспашку. На первый взгляд дом выглядел покинутым и необитаемым; большего от него и не требовалось.

Гул вертолета затих уже через несколько минут, но предусмотрительный генерал покидать убежище не спешил. «Отдыхаем еще четверть часа, — приказал он. — Потом марш-бросок до цели. По моим расчетам, осталось не больше километра, однако места здесь нехорошие».

На все расспросы о цели Вольф отрицательно качал головой: «Не портите сами себе сюрприз, скоро все увидите». Однако марш-бросок к неведомому сюрпризу пришлось отложить: когда «волки» собрались на выход, никакого выхода не оказалось. Дверной проем исчез.