Гончаров приобретает популярность - Михаил Петров

Он также ставил под сомнение и мою благонадежность, но, убедившись в своей неправоте, исключает и меня. Пожалуйста, я не возражаю. То, что он подозревает Лютову, – вполне резонно, я и сам еще не вполне ей верю. Пока все правильно. Но вот дальше в его списке следует некоторая неясность. Что значат фамилии Крюкова и Стешкина? Кто такая Стешкина, пока не знаю, и потому на время оставим ее в покое. Но какую Крюкову он имеет в виду? Из у нас имеется по крайней мере три. Убиенная Мария Андреевна, ее сестра, на которую он работает, – Зоя Андреевна и, наконец, ее очаровательная дочурка Клара Оттовна. Которую из них он взял на карандаш? Если предположить, что его работодательница автоматически отпадает, то остаются покойная учительница и Клара Оттовна, любезно предоставившая ему литерный номер. Но вряд ли речь идет о дочурке Кларе. Значит, у него были какие-то основания подозревать Марию Андреевну, и, очевидно, не беспочвенные. Впрочем, как бы то ни было, сейчас он свои подозрения снял.

Оставил только Светлану Сергеевну Лютову, мою разлюбезную заказчицу. Что ж, над этим стоит подумать. И обязательно разъяснить неизвестную мне фамилию Стешкина. Она хоть и вычеркнута Носачом, но перепроверить ее надо. Вообще, хотелось бы мне этого или нет, но перепроверить стоит всех перечисленных, за исключением меня и Федько. И начать нужно, скорее всего, с Крутько-старшего. Не понравился этот деревенский мэр мне с первого взгляда, и свечной огарок в граненой рюмке говорит не в его пользу. Да и про самого Носача нужно как можно скорее получить информацию. Черт знает, на какие подвиги его еще занесет. О нем мне должна хоть что-то рассказать Клархен, а если постарается увильнуть – то можно будет делать и в отношении ее определенные выводы.

– Опять пьете? И не стыдно вам? – выходя на кухню, спросил я изрядно косого тестя. – Пожилой человек, а такое себе позволяете – принимать в одиночку!

– Пошамкай, пошамкай, я тебе и остальные зубы в кошелек сложу. Куда собрался?

– Навстречу бурям и опасностям. А вас бы я попросил выяснить, по какому адресу значится телефончик, номер которого я оставил на столе, а также хорошо бы узнать к моему приезду, в каком положении сейчас находится госпожа Лютова.

– После многократных встреч с тобой ее положение, очевидно, интересное.

– Вы хам и солдафон! Я беру вашу машину, потому как моя там примелькалась.

– Откуда тебя на этот раз выковыривать?

– Село Белое, подворье Крутько. Милка спит, лучше ей ничего не говорить.

– Ладно, возьми хоть газовый пистолет.

– У меня просрочено разрешение. Попадусь – будет еще хуже.

– Возьми мой, скажешь, что нашел в бардачке машины.

– Вы настоящий друг, второй после Гитлера. Если будет звонить отец Никодим, то хорошенько его расспросите. Он муж Светланы Сергеевны. Вернусь часов в десять. И еще, Алексей Николаевич, я совсем поиздержался, не могли бы вы…

– Сколько?

– Сколько не жалко.

* * *

Знакомые печальные места! Проезжая мимо церкви, я старался не смотреть в ее сторону, потому как знал – нам еще предстоит встретиться. И дай бог, не так драматично, как в последний раз.

Подворье Александра Трофимовича Крутько было самым добротным в этом умирающем селе. Свежевыкрашенные ворота и новый забор говорили о том, что, несмотря на пристрастие к выпивке, за хозяйством он все-таки смотрит. Лопоухая розовая свинья, заметив, что я подворачиваю к ее воротам, вежливо встала и уступила мне место. На стук дверцы на крыльцо вышел сам Александр Трофимович. Щурясь на закат, он тщетно старался меня рассмотреть, а когда ему это надоело, крикнул:

– Кто там?

– Трофимыч, открывай ворота. Гулевати будем, – подошел я поближе.

– Явился не запылился, – узнав меня, осерчал он. – Губитель Серегин! И какого рожна тебе от меня надо? Одного посадил и меня хочешь, душегуб! Чего пришел?

– За жизнь потолковать, – ненароком звякнув бутылками, пояснил я. – Люблю с пожилыми людьми обсудить актуальные проблемы бытия, равно как и международное положение.

– А я вот как орясиной тебя через горб перетяну, так тебе и будет весь мой сказ, – неуверенно пообещал дед, очевидно прикидывая, какое количество спиртного может плескаться в моем пакете.

– Зачем же так сразу и орясиной?

– А за внучка моего, Серегу, вот зачем.

– Зверь он, Трофимыч, убийца и живодер. Ты сам это прекрасно знаешь. Пять душ на его совести, мыслимо ли дело?

– Да знаю. – Старик досадливо махнул рукой. – И в кого только такой звереныш уродился, ума не приложу. Ну заходи, коли пришел, только не в избу, там бабка лаяться будет, айда ко мне в сарайку, а то в гараж… У меня там все приспособлено.

Сарайка носила функции предбанника и бара и действительно была оборудована со знанием дела, но мне требовалось попасть в саму избу. Поэтому я, по достоинству оценив его золотые руки, пожаловался на холод и попросил познакомить с хозяйкой.

– Как хочешь, только потом не обижайся, – удивился старик и повел меня в дом.

– Федоровна, принимай гостя! – пропуская меня вперед, объявил он.

– На что он мне? – резонно спросила сидевшая на диване строгая старуха в красивой кофте и газовой косынке.

– Антонина Федоровна, это вам от меня, – с поклоном преподнес я ей коробку конфет. – Кушайте на здоровье, а мы с Александром Трофимовичем, если вы не возражаете, немного покалякаем на кухне.

– Ишь ты какой вежливый, – удивилась хозяйка. – Знаю, как вы будете калякать, да уж ладно, садитесь, сейчас я вам сама на стол соберу. Только много не пейте, болеет он потом сильно, а мне завтра к вечеру в город надо.

– Ну что вы, Антонина Федоровна, где уж в нашем-то возрасте много пить, так, только клювики смочим, – заверил я беспокойную старуху.

Я напряженно следил за сервировкой стола. Вот появились традиционные грибочки, за ними дежурные огурчики с капусткой. Сало и самодельный сыр. Графин холодного кваса для запивки. Но все это меня волновало постольку-поскольку, я ждал появления посуды, и прежде всего рюмок, из которых нам предстояло пить. И наконец они появились, но, к глубокому моему разочарованию, в виде современного дешевого хрусталя. Собрав на стол, хозяйка пригубила с нами рюмочку и, сославшись на неотложные дела, оставила нас наедине.

Положение выходило дурацкое. То, ради чего я сюда ехал, было мне уже известно, а вести задушевные разговоры с деревенским закидончиком не было ни желания, ни времени. Хотя имелся один момент, который неплохо было бы уточнить.

Достав из нагрудного кармана портрет Носача, я показал его Трофимычу:

– Не приходилось ли вам встречать эту личность?

– Как же не приходилось? – наполняя рюмки, удивился дед. – Очень даже приходилось.

– И где же?

– А вот где вы сейчас сидите, там и он сидел. Тоже водку приносил.

– На чем он приезжал, на какой машине?

– Ни на какой. Пешком пришел, пешком и ушел, и больше я его не видел.

– А когда это было?

– Дай бог памяти, однако, с неделю назад он пришпандорил.

– И о чем же у вас был разговор? – чокаясь с хозяином, невинно спросил я.

– Известное дело о чем, – интеллигентно выпивая, отозвался мэр, – все о том же. Не дает им покоя церковное серебро-золотишко, спрятанное Алексеем Михайловичем в двадцать втором годе. Все как мухи на мед на него летят и летят.

– А как он представился?

– Назвался Анатолием Васильевичем, сказал, что музейный работник и собирает материалы о нашей церкви.

– И что же вы ему ответили?

– А что я мог ответить, когда и сам-то ни хрена не знаю. А тут недавно слух пустили, что оно под церковью в подвале лежало, да только кто-то его уже увел. Вот и все мои сведения.

– Но вы же говорили о кубышке внучку Сергею?

– Говорил, да только что я ему говорил? Что, дескать, где-то поблизости Алексей Михайлович заховал церковное добро, а он сразу ко мне какую-то свиристелку привез. И она пристала ко мне как банный лист к заднице. Укажи, где поп оклады спрятал, и все тут. Я ей по-русски объясняю – не знаю, и никто не знает, а она все свое талдычит – покажи да покажи. Надоела хуже горькой редьки. Тогда бабка ее и вытурила взашей. А ты, я так соображаю, тоже про тот клад приехал выспрашивать? Тогда зря. Ничего такого я не знаю.

– А кто же знает? – задал я дурацкий вопрос, иногда, правда, дающий неожиданные результаты.

– А тот, кто знал, того уже нет. Сдается мне, что про него ведала наша учительша, внучка Алексея Михайловича, Мария Андреевна.

– А почему ты так думаешь?

– Она больше всех церковь опекала, почти каждый день на утес тот хромала. Бывало, дохромает и сядет, сидит и вроде как думу думает, а сама, наверное, соображала, как половчее церковное добро оприходовать, но ее уже нет.

– Твой внучек, подонок, постарался, калеными щипцами из учительницы тайну вытягивал. Причем, как мне кажется, по твоей, дед, наколке.

– Обижаешь. Ежели и обмолвился я когда, то не нарочно, а просто к слову получилось. Больно нужен мне их церковный хлам.