Иначе не выжить - Анатолий Ковалев

Теперь, вспоминая тот давнишний вечер откровений, Светлана Васильевна улыбнулась своему наивному испугу. Конечно, она не раз слышала от подруг и даже читала о том, как насилуют, но представить в роли жертвы маму никак не могла.

Мама ей казалась женщиной сильной, мужественной, способной дать отпор любому.

Татьяна Витальевна не стала вдаваться в подробности. Сказала только, что человек этот был наверняка уголовником и каких-то южных кровей, весь волосатый, наверно, армянин или Бог знает кто еще.

Факт изнасилования ей удалось от бабушки скрыть. Заявления в милицию не подавали, и никто не разыскивал насильника. Мать больше никогда его не видела. И беременность ей тоже пришлось скрывать до последнего месяца.

– Решение родить ребенка я приняла самостоятельно, без чьих-либо советов. Да я просто знала, что бабушка потащит меня на аборт, если узнает. Вот так…

Она хотела тогда сказать что-то еще, но не сказала. Теперь Светлана Васильевна с высоты своих тридцати пяти лет (Татьяне Витальевне в тот памятный вечер было немногим больше) могла бы спокойно досказать то, что мама недосказала: «Да, я родила тебя, несмотря ни на что, и мы пьем чай с облепихой, и нам хорошо вместе, опять же несмотря ни на что. А с кем ты будешь пить чай, когда меня не станет?» Нет, мать никогда не отличалась жестокостью. Милосердие проявила к ней, начиная с самого зачатия, и тогда, на кухне, за облепиховым чаем, тоже пощадила.

Светлана прикрыла форточку. Стало зябко то ли от сырости, то ли от воспоминаний. Прошла в гостиную. Маме не очень понравилась ее новая квартира, хотя она ее всячески хвалила. Светлану Васильевну не обманешь.

Она видит, когда нравится, а когда нет. Конечно, матери хотелось приехать в их старую хрущевку, с кухонькой-клетушкой, на которой было так тесно, но уютно пить чай за душещипательными разговорами. Но дочь возжелала модерновой, двухэтажной, богатой квартиры! Что тут плохого? И все-таки не понравилось.

У них с мамой теперь вообще мало общего. Их разделило время, их разделили страны. Она не так милосердна, как мать, а подчас и вовсе беспощадна.

Иначе не выжить. Ведь окружают ее чаще всего не люди, а псы! Настоящие псы! Как это объяснишь маме?

Светлана сняла с книжной полки томик Хименеса, которого за ужином читал Геннадий, уселась в кресло, но стихи не лезли в голову, не отвлекали от мыслей.

Зачем она в такой грубой форме съязвила насчет отца-уголовника? Совсем никаких тормозов! Ведь это не Пит Криворотый, не Поликарп перед ней! Это мама!

Что она увезет с собой в маленький чилийский домик на берегу Тихого океана?

Воспоминание о жестокосердной дочери-хамке? Больше нечего.

С того памятного облепихового чая они никогда не касались этой темы, наложили негласное табу. И вот на тебе! Сорвалась!

Слезы сменились покаянием. Она рассказала матери о своей жизни здесь без нее. О кровожадном времени, которое наступило в их стране, в их любимом городе. О гибели своего мужа Андрея, о самоубийстве Димы Стародубцева – ее первого мужчины, ее последнего любовника, ее вечной Голгофе!

Мать была потрясена услышанным и предложила ей немедленно оформлять документы на отъезд.

– Ты поедешь со мной! Я тебя здесь не оставлю! Это уму непостижимо! А этот Геннадий… Он хоть и прекрасный человек, но разбивать семью никуда не годится! Даже нечего думать! Мы едем в Чили, к Луису! И без разговоров!

– Мама, ты, наверно, забыла, что мне уже не шестнадцать лет, – остановила ее внезапный порыв дочь, – я давно сама принимаю решения. И не бегаю за советами к бабушке. Чужие советы мне всегда вредили.

– Неужели ты хочешь остаться в этой погани?

– Мне и здесь хорошо.

На этом они пожелали друг другу спокойной ночи.

Светлана отложила Хименеса. Она никогда не слыла большой любительницей поэзии. Сегодня же вообще ничего не лезло в голову. На душе – тьма кромешная, почище той, что за окном. В такие минуты всегда хочется излить кому-нибудь душу.

Она набрала телефон Балуева. Он долго не подходил, а Светлана все ждала, пока наконец эти тягучие сигналы ее окончательно не достали. Она бросила трубку на рычаг. Он крепко спит? Он уехал к любовнице? Или?..

Геннадий наглел с каждой минутой. Он заказал самый настоящий буржуйский ужин на две персоны, с жу-льенами, рябчиками, тушенными в вине, салатом из омаров, ананасами в шампанском или наоборот и, конечно, с немалым количеством водки. Разделить с собой трапезу он заставил толстозадую секретаршу Пита, любительницу спортивного стиля одежды. Она недолго упиралась. Запах рябчиков сломал ее железобетонную волю и развеял в прах субординацию. Уже после третьей рюмки водки она перешла на «ты» и называла его не иначе, как «мой птенчик». «Твой рябчик!» – поправлял Балуев и совал ей под нос крыло или ножку упомянутой дичи.

Он сам был не рад, что затеял эту игру. Он рассчитывал, что секретарша уснет, но не тут-то было. Чем больше она пьянела, тем сильней пробуждались в ней животные инстинкты. Баба пыталась на него забраться, постоянно расстегивала ширинку на брюках и все вокруг слюнявила. Получая очередной отказ в ласке, она резко вскидывала вверх обе руки и восклицала: «О-о! Боже мой! Где же Зигфрид?»

Видно, в подобном состоянии она воображала себя Брунгильдой – героиней безвозвратно забытой «Песни о Нибелунгах»…

Время шло, а Брунгильда не унималась. Он долго присматривался к ней, не притворяется ли. Но, убедившись, что она действительно абсолютно потеряна для современности, набрался смелости и позвонил своему шоферу.

Он явно поднял его с постели, потому что тот никак не мог врубиться, с кем говорит, так что Балуеву на миг показалось, будто все сошли с ума: и он, и шофер, и Брун-гильда.

– Я им не сказал, что слежу за девчонкой! – пришел наконец в себя оболтус. – Они ничего не поняли. И я постарался поскорее убраться оттуда, чтобы не заподозрили! Вы уж извините, что не дождался вас, Геннадий Сергеевич! Но время-то было позднее…

– Ты ее не видел? – не дал ему договорить Геннадий.

– Не-а.

– А парень этот? Федор? Не показывался?

– Что-то похожее мелькало на пятом этаже. Знакомая рожа. Но очень быстро исчезла. Поэтому не берусь утверждать точно.

– Погоди-ка! А я тебе разве говорил, на каком этаже живет девка?

– Не-а. Такого не было. Точно.

Даже такая туманная, непроверенная информация порадовала Геннадия.

Если Федор жив, надо продолжать бороться.

Шофер пожелал ему «спокойной ночи» и растворился в гудках. Брунгильда опять подбиралась к его брюкам, и, вспомнив пожелание шофера, Балуев усмехнулся.

Он влил в нее еще пару рюмок водки и тут же пожалел об этом: баба начала самозабвенно выблевывать рябчиков и омаров прямо на ковер в кабинете Пита.

– Могла бы это сделать в аквариум, – пошутил Балуев.

– О-о! Боже мой! – Она вытянула вперед руки исделала несколько неуклюжих движений в сторону аква-риума, но не дошла – свалилась на пол.

* * *

– Будет здорово, если ты еще обоссышься! – подсказал ей Геннадий Сергеевич.

В ответ он услышал уже надоевшее:

– Где ты, Зигфрид?

Еще через пару минут Брунгильда истошно захрапела.

Пошел третий час ночи, когда он набрал будапештский номер Мишкольца.

Была опасность, что тот окажется в поместье сына в Сарваше, туда труднее дозвониться. Но Балуеву повезло. Трубку снял Владимир Евгеньевич.

– Что случилось? – сразу почувствовал неладное шеф: хотя в Будапеште был только одиннадцатый час, в такое время помощник никогда не звонил.

– Я говорю с тобой из резиденции Пита. Он взял меня в плен.

– Дай ему трубку, – спокойным голосом попросил Мишкольц.

– Его тут нет. Я воспользовался его отъездом.

– Ты опять во что-то сунулся? – догадался Володя.

– Называй как хочешь, но под тебя сильно копает Поликарп. Если ты до конца недели не появишься, тебя красиво подставят. Криворотый тоже не дремлет, готовится к новой войне. Похоже, он хочет о чем-то с нами договориться, но, возможно, это ловушка. Сам понимаешь, настало время возвращаться. Не сегодня завтра здесь начнется заваруха.

После затяжной паузы Мишкольц произнес:

– Через восемь часов я буду в офисе. Постарайся до этого времени продержаться.

– Хорошо, – вздохнул Гена.

– Кто там у тебя храпит? – поинтересовался напоследок шеф.

– Охрана Пита, которую я споил! – похвастался Балуев и крикнул на прощание:

– Сэрвус! До скорой встречи!

Он распахнул настежь окно, потому что запахи в кабинете становились навязчивыми.

– Пит надолго запомнит эту ночь! – сказал он то ли рыбкам в аквариуме, то ли Брунгильде, храпящей на все лады, то ли дождику за окном.

По дороге в резиденцию Пит чувствовал себя превосходно. Кто бы мог подумать, что он такой ловкач? Был неприметной серой мышью, тенью двух боссов и вот наконец выделился! И выделится еще круче – дайте срок! Его имя еще прогремит! Жаль только, на телевидении не сможет показаться из-за этого бесовского шрама! Он-то к нему давно привык, а вот телезрители могут испугаться! Правда, господин Клейнер обещал избавить его от этой штуковины. Нет проблем! На американский манер выражается теперь бывший босс Потапов!