Счастливая куртизанка - Даниэль Дефо

Вот уже восемь лет — считая с моего возвращения в Англию — как я вела сей неправедный образ жизни, и хоть милорд не находил, к чему во мне придраться, я обнаружила без особого труда, что всякий, кто взглянет мне в лицо, поймет, что мне уже перевалило за двадцать; между тем, могу сказать, не хвастая, что для своего возраста — а мне уже пошел шестой десяток — я весьма и весьма хорошо сохранилась.

Я думаю, свет не видывал такой женщины, как я: прожить двадцать шесть лет, увязая в пороке, и не испытывать при этом ни тени раскаяния, или хотя бы сожаления, ни намека на желание положить такой жизни конец! Верно, за все эти годы привычка к пороку столь крепко во мне укоренилась, что я и не ощущала его как порок, и жизнь моя катилась гладко и безмятежно. Я купалась в золоте, которое, благодаря экономическим ухищрениям, кои мне внушил честный сэр Роберт, изливалось на меня столь обильным потоком, что к окончанию моего восьмого года в Англии я имела две тысячи восемьсот фунтов ежегодного дохода; при этом я его даже не трогала, ибо полностью перешла на содержание милорда ***, из щедрот которого я еще умудрялась откладывать более. 200 фунтов в год; ибо, хоть он и не обязывался выплачивать мне ежегодное содержание в 500 фунтов, как я о том ему намекала, он давал мне деньги столь часто и в таком количестве, что почти всякий год я получала от него по меньшей мере семьсот, а то и восемьсот фунтов.

Здесь я должна немного заглянуть назад, затем что, рассказав так откровенно о всех своих дурных поступках, я должна также упомянуть кое о чем, что, смею сказать, рисует меня и с хорошей стороны. Я не забыла, что, покидая Англию, — а тому прошло уже пятнадцать лет я оставила пятерых младенцев, так сказать, — на произвол судьбы, иначе говоря, — на милость родственников их отца. Старшей в ту пору еще не сравнялось и шести лет, ибо мы были женаты неполных семь лет, когда их отец нас бросил.

Возвратись в Англию, я испытывала большое желание узнать, как сложилась их судьба, живы ли они и, если живы, то каким образом поддерживают свое существование; притом я решилась ни под каким видом им не открываться и оставить тех, кому довелось их воспитывать, в неведении, что на свете есть существо, являющееся их матерью.

Единственное лицо, которому я могла довериться, была Эми; ее-то и послала в Спитлфилдс, где жили старая тетка и та бедная женщина, которая вынудила родственников взять на себя попечение о моих детях; ни той, ни другой она не застала, — вот уже несколько лет как обе покоились в сырой земле.

Тогда Эми решила наведаться в дом, куда она подкинула несчастных детей. Там она застала новых жильцов, от которых никакого толку добиться ей не удалось. Итак, Эми вернулась с ответом, который для меня отнюдь не являлся ответом, ибо не мог меня ни в коей мере удовлетворить. Я послала ее назад, чтобы она порасспросила соседей, что сталось с семьей, проживавшей прежде в доме, где поселились новые жильцы, и если они переехали, то куда и каковы их обстоятельства, а заодно, по возможности, разузнать, что с теми несчастными сиротками, как они живут и где, какое было с ними обращение и прочее.

Из второго своего посольства Эми принесла мне следующую весть: что касается моих родственников, то муж моей золовки, который, хоть и не являясь моим детям родным дядюшкой, был, однако, к ним добрее, умер, оставив свою вдову в обстоятельствах, несколько стесненных; не то, чтобы она нуждалась, но состояние ее оказалось много меньше, нежели то, какое молва приписывала покойному.

Что до несчастных малюток, то двоих из них она как будто продолжала держать при себе, во всяком случае, так было до смерти ее мужа; однако добрые соседи от души жалели бедных сироток; тетушка, как известно, приютила их против воли и обращалась с ними самым варварским образом, держа их чуть ли не на положении слуг, заставляя их выполнять всю черную работу по дому и прислуживать ей и ее родным детям; притом она едва даже раскошеливалась на то, чтобы их одевать по-человечески.

По-видимому, речь шла о двух моих старших дочерях; первой у меня родилась девочка, затем мальчик, за тем две девочки, и наконец самый младший — мальчик.

Задержусь, однако, на печальной истории моих двух старших дочерей, чтобы уже покончить с нею. Как моей Эми сделалось известно все от тех же соседей, девочки, едва достигнув возраста, в котором можно уже самим искать работу, ушли от тетки; иные утверждали, что она их выгнала из дому, но, кажется, дело обстояло не совсем так; однако жестоким своим обращением она вынудила их покинуть ее дом, и старшая поступила в услужение к хорошим знакомым, жившим неподалеку; то была добрая женщина, жена довольно состоятельного ткача, и она взяла мою дочь к себе в горничные; некоторое время спустя, старшая подыскала место для второй сестры и вызволила ее из каторги, каковой было житье у тетушки.

Словом, это скучная и грустная история. Я направила Эми в дом ткача, у которого работала моя старшая, но тут выяснилось, что хозяйка, жена ткача, умерла, и никто не мог сказать, куда девалась ее горничная; говорили, будто та устроилась к какой-то знатной, даме, проживавшей в другом конце города; однако имени этой дамы никто не знал.

Все эти справки заняли у нас недели три или четыре, к исходу коих я была ничуть не в лучшем положении, чем прежде, ибо то, что я узнала, никоим образом удовлетворить меня не могло.

Я послала Эми на розыски того доброго человека, который, как я говорила в начале моей повести, настоял на том, чтобы собрать деньги на воспитание моих детей и заставил взять младшего из приходского приюта. Человек этот был еще жив; Эми удалось также узнать, что мои младшая дочь и старший сын оба померли, но что младший сын, которому к этому времени миновало семнадцать, был, благодаря все тому же доброму попечительству своего дядюшки, подмастерьем, но что ремесло, к которому его определили, было самого низкого разбора, — так что ему приходилось выполнять тяжелую работу.

Подстрекаемая любопытством, Эми тотчас отправилась его проведать; он был с ног до головы в грязи, и видно было, что он работает сверх всяких сил. Узнать его, она, конечно, не узнала, ибо в последний раз, когда она его видела, ему было всего два года.

Однако, разговорившись с ним, она обнаружила, что это славный, смышленый и обходительный малый; что о судьбе его родителей ему ничего не известно, и что он не имеет никаких иных видов на будущее, кроме как зарабатывать себе на жизнь прилежным трудом; Эми не захотела смущать его соблазнительными надеждами, опасаясь, как бы у него не вскружилась голова и он не сделался лодырем; однако она разыскала благодетеля, пристроившего его к месту, и, обнаружив, что это простой добросердечный человек, питавший лучшие намерения, сочла возможным быть с ним несколько откровеннее. Она рассказала ему длинную историю о том, что юноша внушает ей большую нежность, ибо она была очень привязана к его родителям; что она и есть та самая служанка, что привела всех детей к дому их тетушки и убежала; что ей очень хотелось бы знать о дальнейшей участи их несчастной матери, которая тогда осталась без каких бы то ни было средств к пропитанию. Под конец Эми сообщила, что собственные обстоятельства ее поправились и что она в состоянии кое в чем помочь этим детям, если бы только могла их разыскать.

Он выслушал ее со всей учтивостью, какую только могло вызвать столь доброе предложение, и в свою очередь рассказал подробно обо всем, что ему удалось сделать для мальчика; как он его воспитывал, кормил и одевал, дал окончить школу и, наконец, пристроил в ученики. Эми сказала, что он показал себя истинным отцом ребенка.

— Однако, сударь, — продолжала она, — ремесло, в какое вы его отдали, весьма тяжелое, работа изнурительна, а мальчик меж тем худой и слабенький.

— То верно, — согласился он, — но мальчик сам избрал это ремесло и, поверьте, сударыня, мне пришлось из своего кармана выложить 20 фунтов за его обучение[93] и, сверх того, одевать его на свои средства, покуда не кончатся годы его ученичества. Что же до того, что работа трудная, — сказал он, — увы, такова участь бедняги, я же сделал для него все, что мог.

— Что ж, сударь, вы, я вижу, от души хотели ему помочь, — говорит Эми. — И это делает вам честь; но коль скоро я решилась принять в нем участие, я попросила бы вас, если можно, взять его с этой работы, она чересчур для него изнурительна, и я видеть не могу, как ребенок выбивается из сил ради куска хлеба; я надеюсь устроить ему судьбу так, чтобы он мог жить без столь тяжкого труда.

Добрый человек усмехнулся на эти слова.

— Разумеется, — сказал он, — я могу его взять от этого хозяина. Но только тогда мне не видать моих 20-ти фунтов, что я за него уплатил.

— Что до этого, сударь, — сказала Эми, — ваши 20 фунтов не пропадут, — и с этими словами вынимает из кармана кошелек.

Честный попечитель моего сына был заметно поражен; он поглядел ей в лицо с таким пристальным вниманием, что она не могла сделать вид, будто ничего не замечает.