Жизнь после Пушкина. Наталья Николаевна и ее потомки [только текст] - Татьяна Рожнова

Итак, смею надеяться, что ваше королевское высочество поддержит перед королем мою просьбу о переводе и назначении меня посланником при другом дворе, где бы я мог продолжать службу моему монарху и отечеству, посвящая им все свои силы.

Ваше королевское высочество одобрит меня, смею надеяться, и эта уверенность есть самое лучшее утешение в горе, при обстоятельствах, от которых страдала и страдает моя любовь к семье, а карьере угрожает опасность, именно в ту минуту, когда я менее всего мог этого ожидать. <…>»{304}.

И вот теперь, когда оправдались худшие из прогнозов, Геккерн, выражаясь его языком, «был в отчаянии». Его карьера в России рухнула. Вместе с тем Дантес был под судом, то есть «страдала его любовь к семье». Семье, которую он только что обрел и «которую он должен содержать». Правда, пока Дантес содержался на гауптвахте Петропавловской крепости. А Геккерн собирался уезжать. Неужто без него? Вряд ли. Еще 9 ноября 1836 года барон признался Жуковскому: «Люблю честь моего сына так же, как и его жизнь». Но теперь не только «честь» — сама жизнь Дантеса была в опасности. И Геккерн предпринял отчаянную попытку обелить убийцу. Именно с этой целью он пишет Нессельроде письмо, не выдерживающее никакой критики.

Теперь, когда Пушкин погиб и защитить Наталью Николаевну некому, ее можно вызвать… Нет-нет, не на дуэль — в суд! И допросить. «Пусть она покажет под присягой, что ей известно, и обвинение падет само собой», — пишет Геккерн, прекрасно зная, что, во-первых, Наталья Николаевна уехала полмесяца назад и Екатерина Геккерн приходила с нею проститься; во-вторых, барон понимал, что никто никогда не станет проделывать подобную процедуру, тем более что такого рода инициативу аудитора Маслова суд уже отклонил как оскорбительную для вдовы Поэта.

Таким образом Геккерн, вероятно, рассчитывал повернуть общественное мнение так, чтобы из обвиняемого стать обвинителем, заслужить милосердие императора, ибо, как писал барон, «клевета могла дойти до государя; она могла поселить на мой счет некоторые сомнения в уме августейшего монарха». Защищая себя, Геккерн защищал, естественно, и Дантеса, надеясь на помилование, «так как его участь зависела от милосердия монарха». Именно поэтому он писал: «…подобное предположение плохо вяжется с тем высоконравственным чувством, которое заставляло моего сына закабалить себя на всю жизнь (жениться на Екатерине Гончаровой. — Авт.), чтобы спасти репутацию любимой женщины (Натальи Николаевны. — Авт.)».

А вот одно из писем Дантеса своей супруге из-под ареста:

«Госпоже баронессе де Геккерен.

Надеюсь, мой добрый и превосходный друг, ты будешь крепко спать и терпеливо дожидаться завтрашнего дня и свидания со мной. Я говорил с комендантом: ты его получишь. <…> Обнимаю тебя так же, как и люблю, то есть чрезвычайно сильно. Жорж.

P. S. А ты, любезный друг мой (Луи-Борхард де Геккерн. — Авт.), надеюсь, тоже совершенно обо мне не тревожишься, и я обнимаю тебя так же, как Катрин»{305}.

Так кого же все-таки любил Дантес? Натали? Катрин? Или Луи? И когда он располагал «высоконравственным чувством»: до женитьбы или после? И «любил» ли он? Или все-таки «закабалил себя» и «предпочел безвозвратно себя связать с единственной целью — не компрометировать г-жу Пушкину»?

Какая удивительная перемена в его сердце! И это спустя всего два месяца после свадьбы…

В искренности семейства Геккерн невозможно не усомниться. Дантес так же «искренен» в своем письме Бреверну, как и Геккерн в письме Нессельроде. Поэтому-то, как говорил Вяземский, «Геккерен пустил в ход все военные приемы и дипломатические хитрости».

Действительно, глобальная ложь больше походит на истину. Но ложь была уж слишком явной, и дипломатия Луи Геккерна потерпела фиаско. Он рассчитывал, что его письмо к Нессельроде скомпрометирует Наталью Николаевну, вместо этого оно скомпрометировало его самого.

«Лицо хитрое, фальшивое, мало симпатичное; здесь считают его шпионом г-на Нессельроде — такое предположение лучше всего определяет эту личность и ее характер»{306}, — так Долли Фикельмон в своем дневнике еще 9 июля 1829 г. красноречиво охарактеризовала Геккерна.

Впрочем, не требуется особых усилий, чтобы убедиться в том, что ложь — основной прием семейства Геккерн в достижении цели. Лгут всем и по любому поводу: императору и чиновнику, старым друзьям и молодой жене.

Так, давние тайные отношения Идалии Полетики (троюродной сестры Екатерины Гончаровой) и Дантеса были умело завуалированы последним под «дружбу втроем».

Февраль 1837 года.

Идалия Полетика — Дантесу на гауптвахту.

«Бедный друг мой!

Ваше тюремное заключение заставляет кровоточить мое сердце. Не знаю, что бы я дала за возможность прийти и немного поболтать с вами. Мне кажется, что все то, что произошло, — это сон, дурной сон, если не сказать кошмар, в результате которого я лишена возможности вас видеть.

У нас никаких новостей. Все эти дни была подготовка парада, который происходит в данный момент. Там присутствует много дам — Трубецкая, Барятинская, Раух.

Что касается меня, то я там не была, потому что мне нездоровится, и вы будете смеяться, когда я вам скажу, что я больна от страха.

Катрин вам расскажет о моих „подвигах“. Милую Катрин мне ужасно жаль, потому что образ жизни, который она ведет, ужасен. Она вполне заслуживает того, чтобы вы заставили ее забыть все это, когда уедете и когда ее медовый месяц возобновится.

Прощайте, мой прекрасный и добрый узник. Меня не покидает надежда увидеть Вас перед Вашим отъездом.

Ваша всем сердцем»{307}.

А вот как оценивали дуэльные события современники Поэта.

Николай Михайлович Смирнов (1808–1870), с 11 января 1832 г. — муж фрейлины Александры Осиповны Россет (1809–1882), человек из ближайшего окружения Пушкина, с которым Поэт был на «ты», в своих «Памятных записках» отмечал:

«Барон Гекерен, нидерландский посланник, за несколько месяцев перед тем усыновил Дантеса, передал ему фамилию свою и назначил его своим наследником. Какие причины побудили его к оному, осталось неизвестным; иные утверждали, что он его считал сыном своим, был в связи с его матерью; другие, что он из ненависти к своему семейству давно желал кого-нибудь усыновить и что выбрал Дантеса потому, что полюбил его. Любовь Дантеса к Пушкиной ему не нравилась. Гекерен имел честолюбивые виды и хотел женить своего приемыша на богатой невесте. Он был человек злой, эгоист, которому все средства казались позволительными для достижения своей цели, известный всему Петербургу злым языком, перессоривший уже многих, презираемый теми, которые его проникли. Весьма правдоподобно, что он был виновником сих писем с целью поссорить Дантеса с Пушкиным и, отвлекши его от продолжения знакомства с Натальей Николаевной, исцелить его от любви и женить на другой. Сколь ни гнусен был сей расчет, Геккерен был способен составить его.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});