Идеология национал-большевизма - Михаил Самуилович Агурский

Но на самом деле Устрялов играл ту же роль в войне, начатой Зиновьевым, какую играла Югославия в холодной войне, начатой Китаем против СССР в 1958 г. То, что неудобно было еще сказать против СССР прямо, приписывалось Югославии. Зиновьев нападал на Сталина и Бухарина, но делал это под видом критики Устрялова.

Он объявил Устрялова идеологом новейшей советской буржуазии. Такое обвинение — небольшое изменение его прежних нападок на сменовеховство. Раньше он утверждал, что сменовеховцы добиваются буржуазной реставрации. Теперь же Зиновьев объявлял, что эта реставрация есть частичный факт советской действительности.

По понятным причинам он особо нападает на устряловскую идею «трансформации центра», хвастливо утверждая, что такой трансформации Устрялов не дождется ни на XIV, ни на XXIV съездах партии! Устрялов — опасный классовый враг именно потому, что на словах «приемлет Ленина». Зиновьев упоминает устряловский национал-большевизм, но почему-то старается доказать, что на самом деле это национал-демократизм. То ли национал-большевизм был как-то терпим в руководстве, то ли сам Зиновьев не хотел популяризировать такой термин из-за его потенциальной привлекательности. Но, как бы то ни было, Зиновьев допустил тактическую ошибку, представив национал-большевизм более допустимым, чем национал-демократизм. Зиновьев, целивший, разумеется, прежде всего в Сталина, запутал себя намеками на Бухарина. Устрялов дал для этого повод, расхвалив в одной из статей неосторожный лозунг Бухарина «обогащайтесь!» наряду с заявлением Молотова о том, что партия предоставляет теперь большую, чем прежде, свободу капиталистических отношений в деревне. Прямых похвал Сталину в этом сборнике еще не содержалось. Они пришли позднее.

Зиновьев подчеркивал, что Устрялов надеется на «созидательную буржуазию» и «крепкого хозяйственного мужичка». Он явно опасался заострять вопрос о национальных аспектах взглядов Устрялова, так как мог полагать, что его обвинения могут лишь усилить симпатии к Сталину. Поэтому он эти аспекты всячески смягчил несмотря на то, что в прошлом о них неоднократно высказывался.

Статья Зиновьева оказалась искрой у бочки пороха. Смысл ее был столь очевиден, что она была немедленно истолкована как атака и на Бухарина, и на Сталина накануне очередного XIV съезда партии, который должен был состояться в декабре.

Первым, естественно, оказался спровоцирован Бухарин, перепуганный похвалой Устрялова своему злополучному лозунгу «обогащайтесь!». Он откликается огромной статьей, где стремится показать, что взгляды Устрялова не имеют с ним ничего общего, а то, что Устрялов одобряет НЭП, — лишь тактический маневр для него, направленный в конечном счете на установление в СССР фашистского цезаризма. От своего «обогащайтесь!» Бухарин тут же отмежевывается.

В отличие от Зиновьева Бухарин намеренно обратил внимание на национальные аспекты устряловской идеологии, чтобы отвлечь от себя как можно больше сравнение с Устряловым в области экономической политики. Он был уверен, что полностью застрахован от подозрений в устряловском национализме, так что подчеркивание именно этой стороны его взглядов Бухарину не было опасно, но тем самым он сделал то, чего опасался Зиновьев, — привлек к ним новое внимание тех, кто мог им сочувствовать. Формально Бухарин даже поддерживал Зиновьева, ни словом не касаясь зиновьевских намеков, но лишь за тем, чтобы отвести от себя параллель с Устряловым. Устрялов, согласно Бухарину, стал теперь самым опасным врагом, гораздо опаснее меньшевиков и эсеров. И это вопреки заявлению на XIII съезде партии. Дело в том, что Устрялов пытается использовать против СССР его внутренние противоречия. Он отрицает формальную демократию, как и большевики, но не во имя диктатуры пролетариата, а во имя фашистского цезаризма. Он не видит классового характера советского общества, не понимает разницы между Лениным и Муссолини, его аналогия большевистской и французской революций лишена классовой основы. В отличие от Зиновьева Бухарин весьма точно формулирует основной национал-большевистский тезис Устрялова. «По Устрялову, — обвиняет его Бухарин, — весь наш социализм — пуф. А не пуф новое государство с небывалой широтой размаха своей политики, с чугунными людьми, укрепляющими русское влияние от края до края земли».

По своим причинам и Бухарин хочет исключить из обращения слово «национал-большевизм». Он, правда, упоминает его, замечая, что так называют себя некоторые германские фашисты, но предпочитает называть взгляды Устрялова «национал-евразийскими». Бухарин никак не желает верить в то, что большевизм может вступить в какую-то незаконную связь с национализмом. Он продолжает видеть в политике Сталина, важнейшим сторонником которой он в данный момент является, лишь социальный и экономический аспект, стараясь не замечать того (или не замечая), что «социализм в одной стране» был лозунгом, по существу, национальным, и не тактически, а стратегически.

После выступлений Зиновьева и Бухарина против Устрялова имя последнего не могло не быть дискредитировано, но зато в Москве теперь прислушиваются к каждому слову, сказанному им в Харбине. Его влияние еще более увеличивается.

ЧЕТЫРНАДЦАТЫЙ СЪЕЗД

Сталину тактически невыгодно было представлять свою политику как имеющую национально-русский аспект, и уже по своим причинам он желал исключить его из полемики. На съезде партии, открывшемся в декабре 1925 г., он демагогически свел идеологию Устрялова к идее восстановления «демократической республики», возможность чего предоставлял ему сам Зиновьев, в настоящий момент главный противник Сталина. Сталин, однако, согласился с зиновьевской, а не с бухаринской интерпретацией Устрялова, отказавшись признать, что устряловский национализм представляет какую-либо опасность, как это только что сделал Бухарин.

«Сменовеховство, — сказал Сталин, — это идеология новой буржуазии, растущей и мало-помалу смыкающейся с кулаком и со служилой интеллигенцией... По ее мнению, коммунистическая партия должна переродиться, а новая буржуазия должна консолидироваться, причем незаметно для нас мы, большевики, оказывается, должны подойти к порогу демократической республики, должны потом перешагнуть этот порог и с помощью какого-нибудь «цезаря», который выдвинется не то из военных, не то из гражданских чинов, должны очутиться в положении обычной буржуазной республики. Такова эта новая идеология, которая старается морочить нашу служилую интеллигенцию, и не только ее, а также и некоторые близкие нам круги...».

«Устрялов, — сказал Сталин, — автор этой идеологии. Он служит у нас на транспорте. Говорят, что он хорошо служит. Я думаю, что ежели он хорошо служит, то пусть мечтает о перерождении нашей партии. Мечтать у нас не запрещено. Пусть себе мечтает на здоровье. Но пусть он знает, что, мечтая о перерождении, он должен вместе с тем возить воду на нашу большевистскую мельницу. Иначе ему плохо будет».

Сталин весьма мягко отозвался об Устрялове и в рамках тогдашней фразеологии фактически взял его под защиту. Он обошел молчанием намеки Зиновьева.

Зато сторонники Сталина дружно напали на Зиновьева. Поднимающийся наверх Л. Каганович доказывал, что Зиновьев метил именно в Бухарина, утверждая, что в брошюре Зиновьева содержатся «метко, искусно, литераторски составленные цитаты,