Горняк. Венок Майклу Удомо - Питер Абрахамс

— Слышу, — отозвался Мэби.

На листе картона, стоявшем перед ним, уже наметились прямая спина и круглый зад Кэйт.

— А что сказал Майкл? — спросила Лоис.

Мэби не ответил.

— Видите, — улыбнулась Лоис.

— Да, — сказал Удомо.

— Я слышала, что с вашим появлением группа ожила. На днях мне звонил Том и сказал, что вы прямо находка. В его устах это высокая похвала. Чем вы занимались все это время? Ричард как-то заходил к нам и говорил, что вы не могли прийти, потому что очень заняты.

— Я печатал восковки, — ответил он.

«У него усталый вид, — подумала она. — Зато теперь он не так скован, не прячется в свою скорлупу».

Майкл посмотрел на свои руки, потом на нее.

— Том был прав, — сказал он, — это тяжелая работа.

— А как ваши занятия?

— Подвигаются. Только они на втором плане.

— Остальные помогают вам?

— Помогают, когда есть время. У них свои дела. — Сколько восковок вам нужно напечатать?

— Пятьдесят шесть. Одиннадцать я уже сделал.

— Господи! Как можно так нагружать одного человека!

Он улыбнулся застенчивой мальчишеской улыбкой.

— Так ведь это же была моя идея.

«О господи», — подумала Лоис. Она чувствовала свою беспомощность и старалась отогнать это чувство, победить его. В конце концов их дело! Пусть будут освободителями, если им так хочется.

— Ну зачем вам это?

Он уловил бессильный протест в ее голосе и пристально посмотрел на нее. И снова, как в тот вечер, она всем своим существом ощутила, какая могучая сила таится в нем.

— Я должен, — спокойно ответил он.

Она наклонила голову и стала помешивать рагу.

— Вот что, — сказала она, — принесите-ка мне часть этих восковок. Мы с Джо вам поможем. Одна машинка у нас есть. Может, вы достанете еще одну?

— Вы поможете мне?

Она побоялась взглянуть на него. Сейчас он, конечно, весь раскрылся, глаза сияют, сейчас он прекрасен! Это можно сказать и не глядя.

— Я же сказала, что помогу, — ответила она сдержанно.

— А когда можно принести?

— Завтра, после уроков.

— Ты слышишь, Мэби! — Он был вне себя от восторга. — Она нам поможет! Я прямо расцеловал бы вас, Лоис. — До него вдруг дошло значение сказанного, и он осекся.

Он медленно повернул голову и пристально посмотрел на нее. Она встретила его взгляд спокойно, не дрогнув. В конце концов ему первому пришлось отвести глаза, и он уставился мимо нее в пространство. Но и она не чувствовала себя победительницей. «Ты дура, Лоис, — сказала она себе с горечью, — безмозглая дура!»

— Что такое? — рассеянно спросил Мэби.

— Ничего, потом, — сказала Лоис. — Кончайте скорее, пока рагу не превратилось в кашу.

В большой, ярко освещенной комнате воцарилась тишина. Скрип угля по картону, негромкое бульканье рагу на огне лишь делали ее ощутимей.

Удомо думал: я назвал ее по имени и я правда хочу поцеловать ее! Я заставлю ее посмотреть на меня. Вкушу ей это. Смотри на меня, женщина! Я хочу поцеловать тебя! Смотри на меня! Смотри! Я хочу поцеловать тебя. Лоис, Лоис, Лоис…

Лоис думала: это форменное идиотство, форменное идиотство! Я слишком стара для таких историй; он не умеет поддерживать разговор, он неловок. Не способен быть нежным. Просто меня тянет к нему.

Посмотри на меня, женщина! Я приказываю тебе.

Совершенно не способен быть нежным.

Лоис! Я хочу! Смотри на меня, Лоис!

Она бросила на него взгляд, мгновенный, мимолетный, и снова отвела глаза. Волнение его сразу улеглось. Едва заметная улыбка заиграла на губах.

Наконец Мэби кончил.

— Хватит, Кэйт. — Он швырнул уголь на стол, потянулся и зевнул.

Девушка слезла с чурбана и ушла за импровизированную ширму.

— О господи. — Мэби глубоко, протяжно вздохнул. — Который час?

— Скоро десять, — отозвалась Лоис.

Мэби плюхнулся на диван между ней и Удомо.

— Давайте-ка лучше есть, — сказала Лоис и прибавила громче: — Кэйт, поужинайте с нами.

— Нет, спасибо. — Голос у девушки был певучий, музыкальный. — Мне пора домой.

Лоис достала из шкафчика тарелки и вилки и стала накладывать рагу. Девушка вышла из-за ширмы. Голая она казалась толстой и приземистой, одетая выглядела подтянуто и изящно. Мэби вскочил, взял со стола конверт и вышел вместе с ней. Когда он вернулся, еда уже лежала на тарелках. Он потушил несколько ламп, и в комнате сразу стало уютнее.

Они сидели рядом на диване, держа тарелки на коленях.

— Хорошо поработали? — спросила Лоис.

— Недурно, — ответил Мэби. — Теперь осталось только вдохнуть жизнь в окаянное дерево. Ну ладно, а как твои дела, Майк?

— Лоис предложила помочь печатать восковки, — сказал Удомо. Оказалось, что произносить ее имя совсем нетрудно.

Мэби взглянул на нее.

— Лоис — ангел, Майк. Другую такую днем с огнем не сыщешь.

— У Лоис крылышки начинают расти, — сказала Лоис.

— Мы все очень любим ее, — продолжал Мэби серьезно.

— Можно, мы возьмем на время твою машинку? — спросил Удомо. — Тогда Джо тоже сможет печатать.

— Конечно.

— Вот спасибо!

— Смотри только, не слишком обременяй Лоис, — сказал Мэби. — Мы очень ее любим. И хотим, чтобы и другие обращались с ней бережно.

— Замолчите, Пол, — перебила его Лоис. — Можно подумать, что я сама не могу о себе позаботиться.

— А разве вы можете, дорогая моя?

Сегодня Мэби, как никогда, был склонен к нравоучениям.

— Не вижу в этом никакой необходимости.

Удомо молчал. Слова Мэби явно предназначались ему.

— А ты как думаешь, Майк, может она о себе позаботиться?

— Не желаю я тут сидеть и слушать, как вы меня обсуждаете, будто я какая-то подневольная африканка… — Рассердиться на Мэби всерьез Лоис просто не могла. Слишком хорошо его знала, слишком была к нему привязана. — Вы устали, Пол, и мы с Майклом тоже. Кончайте и пойдем.

— А я хочу рассказать вам о своем племени.

— Вы мне уже рассказывали.

— Этого ни разу не рассказывал. Вот Майк подтвердит, что я говорю правду. Знаете ли вы, что племя, к которому я принадлежу, считается самым диким, самым отсталым во всей Африке. Даже наши соотечественники-панафриканцы смотрят на нас сверху вниз. Когда жители равнин хотят отозваться о ком-то с пренебрежением, они говорят: «Он хуже всякого горца». Правда, Майк?

— Вы устали, — мягко сказала Лоис.

— Да. — Мэби вздохнул. — Веди ее домой, Майк. И не обращай на меня внимания. Я сам не знаю, что со мной происходит.

Они свернули на Хэйверсток-хилл и пошли вверх по пологому откосу, который постепенно становился все круче. Ночь была ясная и очень тихая. Звезды колко мерцали в черном небе. Месяц из узкого серпа превратился в апельсиновую дольку. Изредка мимо проносились машины, изредка попадались прохожие. Но чаще улицы были пустынны. Они подошли к станции метро «Белсайз парк».

— Здесь вы можете сесть на автобус, — сказала Лоис.

— Я провожу вас до дому, — ответил Удомо.

Они перешли улицу, миновали кошерные лавки[9]. Кафе напротив метро оказалось открытым.

— Давайте выпьем чаю, — сказал Удомо.

Она подумала: «Какой он сегодня тихий. Кажется, он из тех, кто умеет молчать».

Они вошли в кафе. Зная, что он будет рад теплу, она направилась к угловому столику возле электрического камина. Усталая официантка приняла заказ.

Лоис откинулась на стуле и ждала, чтобы он заговорил. Конечно, это глаза делают его лицо хмурым и печальным. Как странно, у всех у них в минуты покоя лица становятся печальными. Может быть, печаль присуща самой Африке и их удел носить в себе частицу этой печали? Может быть, Африка— печальный континент? И не потому, что так сложилась ее судьба, а по своей природе? Она замечала эту грусть у всех африканцев, с которыми ей приходилось встречаться. Но зато уж если они смеются, то, как солнце, озаряют своей радостью все вокруг.

— О чем вы думаете? — спросил он.

Теперь он мог смотреть ей прямо в глаза и оставаться при этом спокойным.

— О вас, — ответила она. — Я хочу сказать — о вас пятерых и об Африке.

— Вы обязательно должны поехать туда когда-нибудь, — сказал он.

— А какая она, Африка?

Лоис знала, сейчас он обязательно улыбнется.

— Такая же, как всякая другая земля, — ответил он. — Только для нас, тех, кто там родился, лучше ее нет на свете.

Официантка принесла чай.

— Вы так и не ответили мне.

Ей казалось, она видит, как воспоминания проходят перед ним. Может, теперь он разговорится.

Он начал говорить медленно, тщательно подыскивая слова, глядя ей прямо в лицо невидящим взглядом.

— Африка? Она немного похожа на сердце. Представьте себе ее очертания. Она похожа на сердце. Африка — это мое сердце, это сердце всех нас — людей с черной кожей. Без нее мы ничто. Пока она несвободна, мы не люди. Вот почему мы должны освободить ее. Или умереть. Вот так!