Пташка - Уильям Уортон

Я натягиваю на каркас проволочную ветку и прибиваю гвоздями. У нее квадратные ячейки величиной в четверть дюйма. Я посыпаю пол боковых клеток песком и пересаживаю туда из вольера, что в моей комнате, всех птиц, за исключением Пташки. Самочек я помещаю в левую, а самцов в правую. Они начинают носиться, как очумелые, им нужно все исследовать. То и дело подлетают к проволочной сетке, пытаясь рассмотреть, что там снаружи. Эти птицы впервые видят настоящее небо. Их мир увеличился в миллионы раз. Хотя на самом деле пространство, в котором они могут летать, остается примерно тем же. Иногда к внешней стороне сетки подлетают дикие птицы и заглядывают внутрь. Альфонсо и еще несколько молодых кенаров яростно их отгоняют. Мне бы хотелось что-нибудь такое придумать, чтобы мои канарейки могли летать на свободе, как голуби. Вот было бы здорово, если бы они кружились над моим двором и вообще летали поблизости, пели и садились на деревья, а потом возвращались в клетку, когда я их позову.

Снаружи я крашу вольер в серый и белый цвета. Когда заканчиваю, он становится похожим на настоящий небольшой домик. Поселив птиц в боковые клетки, я начинаю мастерить гнездовые клетки-садки. Я решаю, что буду сажать канареек в гнездовые клетки парами, самца и самку. Ведь разведение канареек — это не только бизнес. Самцы помогают растить птенцов, а если на одного приходятся две самки, то это не так просто.

Я вешаю клетки рядами — один над другим, пять рядов по три клетки в каждом, от пола до потолка — на задней стене центрального помещения. В каждой такой клетке есть два отделения с дверцей посередине. Закрыв ее, я могу отделить самца и птенцов от самки, когда та начнет вить новое гнездо. Кроме того, я делаю автоматические кормушки и поилки, а также устраиваю внизу клеток выдвижные поддоны, чтобы их было легче чистить. Мастерить клетки очень интересно, все равно как сооружать собственное гнездо.

Мистер Линкольн очень помогает своими советами. Он тоже делает клетки сам, и у него есть на этот счет потрясающие идеи, которыми я решаю воспользоваться. По части птиц он настоящий гений. Я делюсь с ним своей мыслью о том, чтобы, разводя канареек, отбирать для селекции лучших летунов. Он смеется так долго, что успевает за это время обойти вокруг своего вольера. У него даже слезы на глазах появляются. Отсмеявшись, он говорит, что моих канареек никто не станет покупать. Вот если бы удалось вывести канарейку, которая не будет летать вообще, тогда мне действительно могло бы что-нибудь перепасть. Люди могли бы обходиться без клеток, сажая их на шесток, как попугаев. Кстати, добавляет он, мои нелетающие канарейки понравились бы и котам.

Изготовление гнездовых клеток я заканчиваю к Рождеству. Самцы в моем вольере поют что есть мочи. Вообще-то для канареек любой звук — музыка. Они поют, когда я стучу молотком, когда пилю что-нибудь или когда лью воду. Шум ветра для них все равно что симфонический концерт.

Работая, я одновременно присматриваюсь, как они летают. Альфонсо у них по-прежнему главная звезда, но есть еще двое или трое освоивших все его трюки: они могут и пикировать штопором, и взмывать вертикально вверх, и резко менять направление полета. А один из них даже придумал новый трюк. Он входит в пике, как бомбардировщик, но не приземляется, а над самой землей взмывает и несется вверх. Каким-то образом ему удается использовать набранную скорость для выхода из пике. Я наблюдаю это раз сто и все-таки не могу догадаться, как он это делает. Конечно, мне видно, что при этом он за какую-то долю секунды успевает изменить наклон тела, да так, что практически встает на хвост, полностью расправив при этом крылья, затем он их приподнимает, захватывая ими воздух, и отталкивается от него. Этот кенар желтый, как Пташка, но вид у него ястребиный, как у Альфонсо. Он не такой забияка, как некоторые из его темных собратьев, но если кто-нибудь на него слишком насядет, он отбивается. Чаще же всего он просто перелетает на другой насест. И он один из тех, кто может летать с максимальным грузом.

Альфонсо Второй, кенар из первого выводка, стал почти таким же забиякой, как его отец. Иногда они устраивают жуткие потасовки. Старику Альфонсо с большим трудом удается отыскать в вольере местечко, где его перехвативший лидерство сынок не считает, что родитель вторгается на его территорию.

Я до сих пор не потерял еще ни одной канарейки. Мистер Линкольн дает мне несколько чудных советов насчет подкормки. Я замачиваю семена и подмешиваю их в яичный корм или кашу. Также я даю канарейкам яблоки, салат и листья одуванчиков.

Считая Альфонсо и Пташку, у меня теперь двадцать птиц — двенадцать самцов и восемь самочек. Единственная пара, насчет которой я не сомневаюсь, что их нужно сажать вместе, это Альфонсо и Пташка. Я мог бы использовать Альфонсо для линейной гибридизации, но он так хорошо ладит с Пташкой, что не хочется разбивать их «семью». Хоть мне и нелегко решиться на такое, но я решаю продать или обменять всех самок. Мне нужна новая кровь: нельзя скрещивать брата с сестрой. Некоторые из самочек такие красивые, что мне ужасно не хочется их продавать. Чувствую себя прямо-таки работорговцем.

Я собираюсь завести пятнадцать пар, так что мне нужны еще три самца, не говоря уже о самках. Приходится поискать месяца два, прежде чем удается найти таких самцов, каких я хочу. Главная трудность в том, что даже в большом вольере трудно разглядеть, насколько хорошо они могут летать. Птицы в них просто не могут развить настоящую скорость.

Один из купленных мной самцов имеет золотисто-коричневый, так называемый «коричный» окрас. Туловище у него удлиненное и изящное, как у Альфонсо, но по типу пения он относится к саксонской породе — это значит, он роллер как бы наполовину.

Другой самец желтый, но у него черные головка и хохолок. Этот хохолок разделяется посередине и словно зачесан на пробор. Вообще у него такой вид, будто на нем шапочка. Он чем-то похож на клоуна. Если двух птиц с хохолками скрестить, то у птенцов головы будут лысыми. Поэтому мистеру Линкольну очень не нравится, что я купил кенара с хохолком. Он не любит фасонистых птиц. Но этот с хохолком здорово умеет летать. Кроме того, он потрясающе может парить. Вообще-то, парение — не для канареек, но этот хохлатый нарезает круги под потолком вольера, словно высматривающий добычу ястреб. А еще у него прекрасно получается глиссада, так что я просто должен был его взять.

Последнего самца я беру у мистера Линкольна. Он отдает мне его почти даром. Считает этого кенара чокнутым. Во время полета он то и дело бьется о стенки вольера. Большинство птиц быстро понимают, что такое клетка и как обходиться с проволочной сеткой. Подлетая к ней, они вытягивают лапки и хватаются за ячейки. Только птенец может удариться головой о стенку вольера.

Оказывается, этот самец не умеет распознавать границ клетки. Он уже взрослый, но постоянно натыкается головой на сетку, словно ее не замечает. В результате ему приходится много времени проводить на полу, приходя в себя после подобных столкновений. Мистер Линкольн говорит, что он родился упрямым тупицей. Я предлагаю отдать за него одну из моих темных самочек, но мистер Линкольн и слышать об этом не хочет. Говорит, что, едва заметив, как эта птица дурит, он тут же подумал обо мне.

Самок я обмениваю одну на одну. Почти всех берет к себе миссис Прево и предлагает мне выбирать самому, каких захочу. Ей нравится, что я собираюсь скрещивать канареек парами. Я провожу две недели в ее вольере, стараясь выбрать ее лучших летуний. Мной разработана целая система. Одолжив в школе секундомер, я минут пять наблюдаю за каждой птицей. Единственное, что я учитываю, это сколько времени из этих пяти минут птица проводит в воздухе. Я трижды устраиваю такой тест всем канарейкам, а затем приплюсовываю баллы за изящество и скорость полета. В результате у меня получается таблица, в которой каждая самка оценена с точки зрения ее летных качеств. Кроме того, я остерегаюсь птиц, которые попросту неуклюжи. Поэтому я смотрю, не оступаются ли они, садясь на насест, и не сталкиваются ли в полете с другими птицами. Когда же им надо приземлиться, втиснувшись в узкое пространство между двумя птицами, они много и бестолково машут крыльями. Вдобавок я избегаю самок, которые любят петь или драться. Все книжки говорят, что это дурные знаки и такие канарейки не годятся для выведения птенцов. Поющие самки могут покинуть гнездо. Составленный наконец список я передаю миссис Прево. В нем оказываются некоторые из ее лучших производительниц, и она не хочет их ни продавать, ни обменивать, но в основном я получаю то, что хочу.

Когда все эти птицы оказываются у меня в вольере, я от восхищения теряю дар речи. Как здорово видеть так много прекрасно летающих птиц сразу. Новые самки летают гораздо больше, чем самцы.