Смешенье - Нил Стивенсон

Даппа:

– Раис – берберийский корсар. Такие, как он, обращают в рабство испанских грандов забавы ради. Я думаю, он встал на нашу сторону.

Мистер Фут:

– Тогда почему он не скажет этого прямо?

Даппа:

– Может быть, он и говорил, а мы не слушали.

Евгений:

– Если таков его план, то всё решится на Мальте. Быть может, он просто не торопится раскрывать карты.

Джек:

– Тогда всё определит письмо, которое доставил француз. И, к слову, сдаётся, мы задерживаем церемонию.

Наср аль-Гураб удалился в тень шканцев вместе с остальными сообщниками, и теперь все нетерпеливо поглядывали в сторону четвёрки. Когда Джек, Даппа, Евгений и мистер Фут подошли, раис пустил письмо по кругу, чтобы все разглядели красную восковую печать. Джек увидел, что она не сломана. Он почти ожидал, что на ней будет оттиснут герб д'Аркашонов, но это оказался какой-то флотский символ.

– Я не умею читать, – сказал Джек.

Когда письмо вернулось к раису, тот сломал печать и развернул бумагу.

– Латинские буквы, – посетовал турок и отдал письмо Мойше, который произнес: «Оно на французском». Вреж Исфахнян, когда послание добралось до него, объявил, что оно не на французском, а на латыни, и передал бумагу Габриелю Гото, который и перевёл письмо – хотя Иеронимо и заглядывал ему через плечо, морщась или кивая в зависимости от качества перевода.

– Оно начинается с описания очень большого недовольства в домах вице-короля и Хакльгебера в день после нашего приключения, – начал иезуит на сабире со своим чудным акцентом, но его слова едва не утонули в хохоте Иеронимо, потешавшегося над чем-то, что Габриель выпустил. Тот подождал, пока Иеронимо уймётся, и продолжил: – Он пишет, что его дружба с нами крепка, и советует не бояться того, что каждый порт в христианском мире кишит сейчас лазутчиками и наёмными убийцами, жаждущими получить награду за наши головы, которую объявил Лотар фон Хакльгебер.

Несколько слушателей обеспокоенно поглядели на Ла-Валетту, проверяя, можно ли достать их оттуда из ружья или даже из пушки.

– Он хочет нас застращать, – фыркнул Евгений.

– Простая формальность, – вставил Джек. – Как это зовётся?…

– Вступление, – подсказал Мойше. Габриель продолжал:

– Он пишет, что получил с быстроходным судном известия от паши, и знает, что всё прошло в точности по плану.

– В точности?! – с лёгкой тревогой переспросил Мойше, изучая лицо аль-Гураба. Раис спокойно выдержал его взгляд и пожал плечами.

– Соответственно он не видит причин отступать от плана. Как условлено, он одолжит нам четыре дюжины гребцов, чтобы мы не отстали от флота по пути в Александрию. Припасы доставят через несколько часов. Тем временем с яхты пришлют шлюпку за раисом и старшим янычаром, дабы те выбрали гребцов.

Тут все заговорили разом, и прошло некоторое время, прежде чем отдельные разговоры удалось соединить в один. Мойше добился этого, ударив в барабан. Все смолкли – звук, которому каждый из них привык подчиняться, напомнил, что они по-прежнему числятся невольниками в конторских книгах алжирского казначейства.

Мойше:

– Если Инвестор не узнает про тринадцать до Каира, то потребует объяснить, почему мы не сказали сразу! – (укоризненно глядя на раиса). – Он поймёт, что мы собирались его надуть, а потом струхнули.

Ван Крюйк:

– Какая нам печаль, что этот паскудник будет о нас думать? Мы не собираемся впредь вести с ним дела.

Вреж:

– Это недальновидно. Власть Франции в Египте – и особенно в Александрии – очень сильна. Он может крупно нам навредить.

Джек:

– Кто сказал, что он вообще узнает про тринадцать? 

 Иеронимо злорадно рассмеялся.

– Началось!

Мойше:

– Джек, он рассчитывает получить свою долю серебряными чушками. У нас их нет!

Джек:

– А зачем отдавать ему хоть что-нибудь?

Ван Крюйк, с мрачным весельем:

– Продолжая скрывать то, что раис скрывал до сих пор, мы сговариваемся нагреть Инвестора на двенадцать тринадцатых его законной доли. Так чего щепетильничать из-за оставшейся тринадцатой части?

Мойше:

– Согласен, что Инвестора надо дурить во всём либо ни в чём. Однако я за открытость. Если просто следовать плану и отдать Инвестору сколько причитается, мы будем свободны и при деньгах.

Иеронимо:

– Если он не решит нагреть нас.

Мойше:

– Но сегодня это не более вероятно, чем было прежде!

Джек:

– По-моему, это всегда было очень вероятно.

Евгений:

– Мы не можем рассказать Инвестору про тринадцать здесь и сейчас. Он объявит, что прежде мы молчали с целью его надуть, и под этим предлогом захватит галиот.

Ван Крюйк:

– Евгений зрит в корень.

 Джек:

– Евгений видит Инвестора насквозь.

Мойше обхватил голову руками и принялся тереть голые места там, где прежде росли пейсы. У Врежа Исфахняна было такое лицо, будто его укачало. Иеронимо вернулся к мрачным предсказаниям, которых никто не слушал. Наконец Даппа сказал:

– Нигде в мире мы не будем так уязвимы, как здесь и сейчас. Самое неудачное время открывать тайну.

Все молча с ним согласились.

– Ладно, – постановил Мойше. – Скажем ему в Египте и будем надеяться, что он на радостях от нечаянно привалившего богатства простит нам прежний обман. – Он помолчал и вздохнул. – Ещё вопрос: зачем ему раис и старший янычар, чтобы забрать гребцов?

– Так принято, – отвечал раис. – Странно было бы, если бы он поступил иначе[20].

– Помните, что мы имеем дело с французским герцогом, а он будет во всём держаться правил, – добавил Вреж.

– Только один из нас может сойти за янычара, – сказал Джек. – Дайте мне тюрбан и остальное.

– Даже если герцог посмотрит мне прямо в лицо, он вряд ли меня узнает, – сказал Джек. – В его доме моё лицо было почти всё время закрыто – иначе бы он не принял меня за короля Луя. Я убрал шарф от лица в последнее мгновение.

– Но если в твоём рассказе есть хоть капля правды, – возразил Даппа, – таких драматических мгновений не видывали в театре…

– К чему ты клонишь?

– За этот миг твоё лицо навсегда запечатлелось в памяти герцога.

– Надеюсь, что да!

– Джек, Джек, – мягко возразил Мойше, – ты должен надеяться, что нет.

Только Мойше, Даппа и Вреж знали, что Инвестор последние несколько лет прочёсывает все бухточки и рифы Средиземного моря в поисках человека, которого мусульмане называют Али Зайбак. Мойше и Даппа отправились вслед за Джеком к мешку с одеждой, изводясь и ломая руки. Вреж был совершенно спокоен.

– Тогда Джек был длинноволосый, заросший щетиной и куда плотнее. Теперь его лицо и голова выбриты, а сам он исхудал и загорел дочерна. Думаю, его вряд ли узнают – если он не станет снимать штаны.

– За каким дьяволом мне их снимать? – огрызнулся Джек.

Подошла шлюпка. Джек и раис спустились в неё. Даппа отправился с ними в качестве переводчика – все решили, что Джеку не стоит обнаруживать знание языка французских бродяг. Шлюпка доставила их вовсе не на «Метеор», но в ту часть гавани, где у длинного каменного пирса стояло не менее десятка французских боевых галер. Два босоногих французских моряка привязали шлюпку к концу пирса. Шёл отлив, так что аль-Гурабу, Джеку и Даппе пришлось выбираться на раскалённый пирс по веревочной лестнице. Здесь их встретил тот же молодой офицер, что утром доставил письмо, – горбоносый, с неправильным прикусом. Он небрежно поклонился. Адъютант представил их офицеру и назвал его имя: Пьер де Жонзак.

– Передай мсье де Жонзаку, что у него невероятно маленькие ноздри, – сказал Джек на самом вульгарном сабире, какой только мог изобразить. – Должно быть, это помогает ему в общении с господином.

– Ага янычар приветствует тебя как воин воина, – неопределённо перевёл Даппа.

– Вырази ему мою радость по поводу того, что он самолично взял на себя ответственность за доставку нас и нашего груза в Каир, – сказал раис.

Даппа перевёл. Лицо Пьера де Жонзака напряглось. Зрачки расширились, а ноздри в то же время сузились, как если бы их связывала верёвочка.

– Он слабо понимает и сильно злится, – уголком рта проговорил Даппа.

– Если мы не выберем хороших гребцов, то отстанем от конвоя. Голландским или калабрийским пиратам достанется груз… – начал турок.

– …о природе которого мы знать не знаем, – подхватил Джек.

– …но которым герцог почему-то очень дорожит, – закончил Даппа, догадываясь, к чему клонит раис. Когда он перевел это на французский, Пьер де Жонзак сморгнул. На мгновение лицо у него стало такое, как будто сейчас он прикажет их выпороть.

Тем не менее офицер повернулся на каблуках и повёл их вдоль пирса. Корпуса французских галер – низкие, как шлёпанцы, и узкие, как ножи, – были не видны с пирса, но на каждой, помимо двух мачт, имелись высокие бак и ют, чтобы поднять пушки и вооружённую команду как можно выше над неприятелем. Надстройки эти, украшенные, позолоченные и расписанные в лучшем барочном духе, словно висели в воздухе, покачиваясь на волнах. Зрелище казалось на удивление мирным, пока все не подошли вместе с де Жонзаком к краю пирса и не заглянули в одну из галер: зловонную канаву, заполненную сотней голых людей, скованных по пятеро за щиколотки и запястья. Многие дремали, но как только наверху показались лица, не спящие принялись выкрикивать оскорбления и разбудили остальных. Теперь кричали все: