Венецианская блудница - Елена Арсеньева

– А Лоренцо? – спросила она чуть слышно.

– А синьор Лоренцо был гнусно оклеветан. Фессалоне представил дело так, будто синьор Лоренцо предлагал тому самому негодяю купить письмо, изобличающее его преступление. Сумма, дескать, была слишком велика, завязался спор, потом драка… ну и так далее, все почти как на самом деле, однако же Фессалоне сообщил Байярдо, будто Лоренцо расплатился с ним этим письмом… которое он теперь готов продать. Отец не медлил. Он прислал Фессалоне деньги… не убийцу с ядом или кинжалом, – добавил Чезаре, заметив, как вспыхнули глаза Александры, – а деньги, ибо Фессалоне отправил князю лишь список, оставив у себя подлинник письма, уверяя при этом, что будет хранить его у верного человека, который, в случае его насильственной смерти, сделает тайну Фьоры Байярдо всеобщим достоянием.

– А Лоренцо?! – повторила Александра, еле сдерживая слезы, потому что предчувствовала, что случилось дальше с неосторожным юношей.

– Лоренцо… Синьор Лоренцо тоже получил от отца не яд и не кинжал, а только проклятье – и запрещение носить имя Байярдо. Отец приказал ему покинуть Италию и не пожелал больше видеть. Имя его было забыто в семье.

– Но почему же он не убил Фессалоне?! – воскликнула Александра вне себя от гнева – и осеклась, вспомнив условие, которое выставил «ее приемный отец».

– Вот именно, – кивнул Чезаре. – Вот именно! И синьор Лоренцо (я был вместе с ним) жил во Франции десять лет, пока до него не дошла весть о смерти отца (значит, теперь был снят запрет на возвращение в Рим) и Фьоры. Теперь у синьора Лоренцо были развязаны руки, и он начал охоту за Фессалоне, пытаясь отыскать следы подлинника отцовского письма. Он подкупил одного из слуг в доме Фессалоне и через некоторое время узнал о тайнике. Однако нам ничего не удалось найти на полу в секретной комнате, кроме этих двух размазанных листков (очевидно, там было слишком сыро). Где-то, конечно, есть еще один тайник, там и хранятся драгоценные бумаги, но где он и как открывается, знает только Маттео – и, может быть, вы, прекрасная синьорина.

– Да я не знаю! – заломила руки Александра. – Говорю же вам, я не знаю! Только что казалось, будто вы поверили мне, а теперь… – Она махнула рукой. – Вот увидите: когда вы наконец-то найдете этого Маттео или самого Бартоломео Фессалоне, они вам подтвердят, что я и слыхом не слыхала ни о каких… О господи, что с вами?! – вскричала она, простирая руки к Чезаре, лицо которого сделалось таким… таким…

Ужас был на нем, и ярость, и бессилие, и отвращение! Он с силой ударил себя кулаком в лоб:

– Porca Madonna! Да будь я проклят! Я поверил, я ей поверил, а она…

– Что с вами? – едва шевеля губами, прошептала Александра. – Ради бога…

– О нет, не надо о боге, синьорина! Вы ловко обвели меня вокруг пальца и весьма хитро все из меня выудили. А я-то попался на удочку… но ведь вы так отчаянно кричали, так звали на помощь… Я поверил! Поверил, что вы испугались его вчера в опере и нынче ночью, в кабинете синьора Лоренцо. Вот уж воистину, браво, мертвецы! – захохотал он, однако почти сразу оборвал свой горестный хохот. – Я подумал, что вы испугались этого ожившего мертвеца, думал, что вы, как и все мы, не сомневались… Я и сам не сразу узнал его, только потом уже сообразил. А вы, стало быть, все знали, да?

– Прекратите! – что было мочи закричала Александра, испугавшись, что Чезаре сошел с ума – и она тоже спятит, если послушает его хоть полминуты. – Прекратите этот бред! В чем я не сомневалась? Что я знала? Кого я испугалась? Что вы думали? Говорите толком, ну?

Чезаре медленно покачал головой:

– Porca Madonna! Я думал, вы испугались актера в опере и «негра»-посланника, потому что узнали: это ведь один и тот же человек! Значит, мы его вовсе не убили. Значит, он подстроил свою смерть! – Он вонзился взором в глаза Александры. – Увести вас в опере и убить ночью синьора Лоренцо Байярдо пытался Бартоломео Фессалоне! Он жив – и посмейте сказать, будто вы этого не знали!

***

Она все же посмела. Завела свое привычное: «Но я не знала, клянусь, не знала!» Это было правдой: в письме, хотя и окрашенном оттенком прощания, все же не было ни слова о смерти Бартоломео Фессалоне. А откуда ей было еще узнать об этом? Никто ведь не позаботился ознакомить ее с подробностями жизни Лючии Фессалоне: проститутка, преступница – и все тут! Откуда Александре было знать обо всей этой каше? Да хоть заставь ее проходить испытание водой и огнем, она не признается в ином! Поэтому Александра продолжала с упорством отчаяния твердить эти три слова: «Я не знала!», к которым иногда прибавлялось какое-нибудь четвертое: «правда», «поверьте», «клянусь», «ей-богу», пока Чезаре не сделал вдруг резкий жест, призывающий к молчанию. И она умолкла, наконец-то разглядев, как бледно его лицо в блеклой дымке угасающих свечей, с какой болью зажмурены глаза, как яростно стиснуты худые руки. Чудилось, Чезаре едва сдержался, чтобы не дать им волю! И Александре стало вдруг страшно, так страшно… «Сейчас задушит!» – мелькнула мысль, и она отшатнулась, даже сделала назад шаг и другой, но в это мгновение Чезаре открыл глаза, и Александра обмерла: теперь уж не уйти!

Однако Чезаре не набросился на нее, а только смерил недобрым взором, а потом резко повернулся – и вышел, и Александра услышала, как он крепко запер за собою дверь, как громко щелкнул ключ в замке.

Кинулась к окнам – увы, забраны витыми решетками сплошь, едва ли малой птичке проскользнуть.

Александра готова была зарыдать от злости и бессилия. Эти люди поразительно, бесчеловечно тупы! Она – она сама, Александра Казаринова! – для них не существует. Она – только ожившее отражение Лючии Фессалоне, ее подобие, но обращаются с ней как с оригиналом, принуждая жестоко платить за все ошибки сестры. Да что же ей делать, как доказать, что она – не Лючия, если ей слова не дают сказать?! Да разве они не видят, что она совсем другая, ведет себя совсем иначе!..

«Интересно, в чем?» – спросил внутри ее чей-то ехидный голосок, и Александра всплеснула руками от сознания собственного бессилия. Одно было доказательство – бесспорное, веское! – ее невинность, однако… однако…

Она, может быть, умерла бы в этот миг от стыда, но не успела: снова заскрежетал замок и снова вошел Чезаре, держа в руках ворох какой-то одежды.

– Это вам, – сказал он, с видимой брезгливостью швыряя все прямо на пол. – Одевайтесь.

Александра с удовольствием надела бы что-нибудь более скромное, чем свои обрывки кружев, но не при Чезаре ведь!

– Выйдите, – угрюмо попросила она – и отпрянула от его яростного шепота:

– Одевайтесь, если хотите жить! Ну! А меня не бойтесь! Мне вы не нужны!

Александра вспомнила жуткую сцену, которую ей привелось наблюдать в австрийском постоялом дворе, – и, забыв о стыдливости, помня только свой страх, принялась натягивать белье, рубашку, юбку, чулки и туфли, черный zendaletto на голову – и все это под немигающим взглядом Чезаре.

Да, он смотрел на нее, не отводя глаз, но едва ли видел: взор его был устремлен в какие-то недоступные Александре дали. Однако, верно, Чезаре разглядел там нечто печальное, тягостное, потому что мрачны были его глаза и голос безжизнен, когда он наконец взглянул ей в лицо и произнес:

– Я обязан вам жизнью. Мой господин тоже обязан вам жизнью. Поэтому я не убью вас за вашу ложь и предательство и ему не дам взять грех на душу. Не знаю и не желаю знать, известно ли вам что-нибудь о бумагах семьи Байярдо. Пусть это останется между вами и вашей совестью. Если жив Бартоломео Фессалоне, мы будем искать его и старого Маттео. Они-то все знают наверняка, с ними все ясно, все честно: они враги. Враги, которых все-таки отыщет смерть! А вы… – Он помолчал, вглядываясь в лицо Александры: бледное, как воск, оно казалось еще бледнее под черным кружевом. – А вы сейчас уйдете отсюда, чтобы спасти свою жизнь. Вот деньги. – Он сунул в руку Александре кошель. – Здесь много денег, здесь золото! Вы можете вернуться в Россию и снова выдавать себя за княжну Казаринофф. Вы можете отыскать Бартоломео Фессалоне и предупредить, что на него снова началась охота. Мне все равно, что вы станете делать. Вы умерли для меня!

С этими словами он схватил Александру за руку и повлек за собой. Она была так ошеломлена, что ничего не могла сказать, даже осмыслить ничего не могла: просто бессильно влачилась вслед за Чезаре по темным коридорам и залам, пока он не выволок ее на мраморную террасу. И здесь оттолкнул так резко, что Александра не удержалась и упала на камни. Вдруг пронзило воспоминание: когда она первый раз (три, четыре дня назад? Да нет, жизнь прошла с тех пор!) взошла на эти ступени, ей показалось, будто она слышит биение нетерпеливого сердца, – и она сама задрожала тогда в такт его страстным ударам.

Теперь все вдруг закончилось. Теперь Александра дрожала только от холода и страха. Дворец же безмолствовал. И резные, высокие двери были накрепко заперты для нее.