Поездка в Хиву - Фредерик Густав Барнаби

углями уже весело шкварчало готовившееся блюдо.

Не очень аппетитное на вид, оно вряд ли оказалось бы включено в изысканные меню барона Бриссе, но после долгого перехода по зимней степи путник быстро утрачивает все чувства, кроме голода, и к тому времени, думается, я был готов съесть своего собственного прадедушку, будь он прожарен должным образом.

Назар сверлил дымящийся котел прожорливым взглядом. Схватив большой деревянный ковш, он зачерпнул им бурлящую массу, набил пловом рот, а затем с выражением крайнего удовольствия протянул ковшик мне.

Проводник закатал один рукав до локтя и погрузил руку в котел, выхватив оттуда не менее четверти фунта его содержимого, после чего забросил все это в широко раскрытую пасть и проглотил одним махом. 1лаза его от усилия едва не выскочили из орбит. Он снисходительно улыбнулся, указал мне на результат своих кулинарных стараний и медленно погладил живот, давая понять, что блюдо ему удалось.

Туркмен сидел у самой дальней стены кибитки. Из маленькой сумки, притороченной до этого к седлу его осла, он вынимал какие-то небольшие квадратные галеты, приготовленные из муки, соли и жира. На лице его отражалась полная меланхолия, так как промерзшие насквозь галеты были тверже кирпича. Время от времени он помещал одну из них на тлеющие угли и, дождавшись, когда она оттает, протягивал кому-нибудь из нас.

– Yackshe (Хорошо), – обратился он ко мне, не отрывая жадного взгляда от пара, поднимавшегося над бараниной, словно пытался сказать: «Позвольте и мне отведать немножко».

Не обращая внимания на раздраженные взгляды Назара и проводника, не желавших делиться едой, я жестом пригласил его присесть рядом с ними.

Эти два дикаря составляли весьма причудливую картину: зачерпывая руками плов из котла, они то и дело бранились и злобно поглядывали на туркмена, который наверстывал упущенное и ел быстрее, чем они. Мне вручили большую тарелку риса с мясом, оказавшегося, несмотря на грубую манеру его приготовления, очень и очень вкусным блюдом.

Пока все это продолжалось, к нам подъехали три хивинца. Один из них был купцом, возвращавшимся из Оренбурга. Там он продал свои тюки с хлопком и направлялся теперь в Хиву с русским товаром, включавшим ножи, посуду и ситец разнообразных оттенков, какой пользовался большим спросом в ханских владениях.

Это был крепко сложенный сильный мужчина ростом пяти футов и десяти дюймов. Его облачение состояло из стеганого оранжевого халата, туго подпоясанного длинным красным кушаком, и высокой каракулевой шапки черного цвета, конусом украшавшей его голову. С плеч его до самых ног ниспадала громоздкая накидка из овчины, и с учетом черной как смоль бороды, а также пронзительного взгляда темных глаз он мог бы рассчитывать на крупные гонорары в качестве натурщика для любого художника.

С целью обороны хивинец был оснащен длинным одноствольным ружьем. Ствол его, раструбом расширявшийся на конце, покрывали сирийские орнаменты. Оружие выглядело хрупким, и я не мог избавиться от мысли, что при выстреле оно будет опаснее для своего владельца, чем для врага. Короткая, богато украшенная сабля довершала боевой арсенал нашего гостя.

Он путешествовал в сопровождении двух своих соотечественников, прислуживавших ему. Те тщательно следили за товарами своего хозяина и были вооружены подобно ему. Если бы кому-нибудь из лондонских антрепренеров, ищущих для спектакля группу живописных разбойников, удалось заманить эту троицу в их нарядах на свою сцену, он заработал бы на них кучу денег.

Караван купца состоял из двенадцати верблюдов с четырьмя погонщиками и пяти ведомых коней. Сам он управлял отличной серой кобылой, которую впоследствии я попытался у него купить, но ни одно мое предложение не соблазнило владельца расстаться со своим животным.

Он немного говорил по-русски, выучив этот язык, пока торговал в Оренбурге. Я налил ему стакан чаю, и он присел на корточки рядом с огнем. За разговором ему пришла в голову идея объединить наши караваны и продолжить путешествие вместе, дабы уменьшить риск, связанный с возможным нападением киргизских разбойников. Он также уведомил меня о том, что дорога, по которой мы шли целый день, ведет прямиком в Хиву, но в расположенном неподалеку местечке, известном у киргизов под именем Тан-Сулу, от нее отделяется боковая тропа, ведущая в Петро-Александровск.

Проводник мой, однако, явно не одобрял ни вновь прибывшего, ни его плана, заявив, что в Хиву мы не идем, а направляемся в русский форт, поскольку у него имелся твердый приказ доставить меня именно в Петро-Александровск. Назар в то же самое время шептал мне на ухо об опасности, какую могут представлять хивинец и его спутники с учетом их численного превосходства над нами.

Проводнику и Назару со всей очевидностью претила идея слияния караванов, однако истинным их мотивом, я полагаю, служило опасение за еду; окажись аппетит хивинцев еще более ненасытным, чем у туркмена, а мое гостеприимство таким же щедрым – оба они могли остаться без ужина.

Вскоре я принял решение. Оно опиралось на полученные мной от купца сведения о хивинской дороге. При условии, что я смогу убедить его в необходимости спешить наравне с нами, я вознамерился идти дальше вместе.

Услыхав от меня об этом, Назар затряс головой и сослался на двадцать дней, необходимые тяжело нагруженным верблюдам хивинца на то, чтоб дойти до Хивы, даже если проводник не бросит нас. Тут я вспомнил о корме для лошадей, рассчитанном всего на четырнадцать дней, а купец подтвердил, что в Хиву намерен прибыть не ранее как через три недели, поэтому от его предложения пришлось отказаться.

Проведя у нашего костра полчаса, хивинец откланялся, но вскоре прислал слугу с просьбой оказать ему честь и отведать чаю у него в лагере.

Купца и его спутников я нашел в небольшом овраге, примерно в ста ярдах от нашей кибитки расположившимися вокруг огня. От ветра они защитились таким же образом, как и мы, а для пущей надежности возвели еще снежную стену, прикрывавшую их от самых резких порывов. Погонщики разгрузили своих верблюдов и теперь лопатами убирали снег, чтобы их огромные животные могли улечься на сухое место. Если этого не сделать, лежащие на снегу верблюды растопят жаром своих тел снег под собою и застудят животы, отчего, случается, они частенько гибнут. Багаж и седла располагались вокруг очищаемого участка с целью защиты верблюдов от ветра. Среди хивинских погонщиков я увидел и нашего туркмена, который привел трех своих верблюдов в это временное убежище.

Купец предложил мне подушку и самое почетное место на ковре, поближе к огню. Затем он вручил мне жестяной сосуд, напоминавший скорее полоскательницу и наполненный тем, что он называл «чай». Это