Сердце моего Марата (Повесть о Жане Поле Марате) - Анатолий Левандовский

Он, как всегда, появился внезапно. Был теплый майский вечер. Я только что закончил свой нехитрый ужин, как раздался голос мадам Розье:

— Вас спрашивают, мосье Жан!

В следующую секунду я сжимал в объятиях Марата.

После первых приветствий и восторгов я спросил, как рискнул он, зная, что декрет Шатле остается в силе, вернуться во Францию?

Марат расхохотался:

— Слушай, мой мальчик, я не такой ведь дурак, чтобы лезть к дьяволу в когти. Я зорко следил за тем, что тут у вас происходит, и, по видимому, знаю несколько больше, чем ты.

— То есть?

— А дело Дантона? Этот мужественный человек чуть ли не пострадал за меня. Против него, как известно, тоже был издан обвинительный декрет. Я ожидал, чем кончится дело. И что же? Дантон всех их оставил с носом. На пнях вопрос был обсужден в Ассамблее. Патриоты, единомышленники Робеспьера, сумели защитить председателя Кордельеров, и Учредительное собрание оказалось вынужденным отложить этот вопрос, иными словами, сняло его с повестки дня и упрятало под сукно… Но если Дантон может сегодня свободно разгуливать по Парижу, почему не могу делать этого я?.. Короче говоря, отцы-сенаторы, предвидя разного рода празднества и юбилеи, временно подобрели — и ваш покорный слуга получил нечто вроде амнистии.

— Откуда вам это известно, учитель?

Марат хитро подмигнул:

— Мне всегда известно то, что меня интересует и что связано с делом свободы, иначе бы я не был Другом народа. Итак, мы снова обладаем передышкой, которую нужно использовать как можно эффективнее… Но что я вижу?..

Бездумно перебирая газеты на моем столе, Марат наткнулся на фальшивого «Друга народа». Лицо его посерело. Если до сих пор он говорил веселым, оживленным тоном, то теперь голос его дышал яростью.

— Мерзавцы, гнусные пасквилянты, разбойники, достойные виселицы! И ты держишь у себя это дерьмо! Подумай, что они творят! Как позорят мое доброе имя, как извращают идеи! Наемные пачкуны, готовые продаться всякому, кто им заплатит, они заставляют меня краснеть перед моими подписчиками! Но не на такого напали. Я уже предпринял кое-какие шаги. Если понадобится, взбудоражу общественное мнение, обращусь к официальным лицам, даже к полиции, но сотру их в порошок! Они еще попрыгают у меня!..

— Учитель, почему вы говорите «они»? Разве их действительно несколько?

— По крайней мере трое. И один из троицы, представь себе, мой бывший издатель Дюфур! Вот и верь после этого людям… Я облагодетельствовал этого вздорного старика, а он вообразил, будто может тягаться со мной!.. Второй — бывший парикмахер… Недурно?.. Третий — какой-то бездарный адвокат… Но довольно об этом, иначе у меня будет разлитие желчи, или я просто лопну от ярости… Переменим тему. Почему ты не спросишь, как провел я время в Англии?

— Я как раз собирался это сделать, но ведь вы не даете мне вставить слово!

— Поди ты, какой гордый!.. Ну слушай. Поначалу мне было очень плохо… Хуже и быть не может… Тут я, кстати, должен рассказать тебе одну историю к вопросу о непрочности людских отношений. Только что ты услышал о Дюфуре; а теперь узнай нечто не менее вопиющее.

Тебе известно имя Бриссо? Конечно, ты не можешь о нем не знать. Сейчас этот господин пошел в гору, он модный журналист и делает политическую карьеру. А я знал его, когда он был наг и бос в буквальном смысле слова. Я вытащил его из дурной компании, обогрел, накормил и даже думал сделать своим секретарем. Надо признать, что это человек не без таланта; ему недостает лишь устойчивости и честности. Так вот, в те далекие времена Бриссо смотрел мне в рот, называл себя моим учеником и готов был ради меня разбиться в лепешку. Уезжая из Лондона, я доверил тогда ему продажу моих сочинений, с тем чтобы вырученные деньги он положил на мой текущий счет. Поэтому, отправляясь в Англию теперь, я был уверен, что у меня окажется кое-что на первое время. Какое разочарование меня ожидало!.. Когда я на следующий день по приезде в Лондон отправился в банк, оказалось, что для меня там ничего нет, хотя книгопродавцы мои показали расписки Бриссо, из которых следовало, что все деньги за мои труды этот господин получил… Да, милый друг, денежки он получил, но и не подумал положить их на мое имя!..

Марат ответил горькой улыбкой на мой возглас возмущения.

— Я понимаю, всякое может быть; но этот растратчик по крайней мере хоть бы предупредил меня! Теперь же, обманутый в своих расчетах, я очутился в отчаянном положении. Плохо пришлось бы мне, не обнаружь я в британской столице одного старого верного друга, того само го, которому когда-то оставил свое завещание. Это часовщик Бреге, мой земляк, человек голубиной души. Он и теперь помог мне, дал комнату, стол и духовную поддержку, столь необходимую на чужбине! А потом я постепенно возобновил связи с местными патриотическими обществами. Я встречался там с разными людьми и понял, что рядовые англичане сочувствуют французской революции — почти все они увлечены нашими идеями и нашей борьбой против абсолютизма. Понял я также и то, что, если господин Питт сделает глупость и попробует выступить против нас, общественное мнение Англии окажется не на его стороне. Учти, это не просто мои домыслы, но результат заверений, полученных в недрах тех самых патриотических обществ, где в 1776 году я был свидетелем сбора денег и отправки людей на помощь Филадельфии и Бостону.

Именно они помогли выпустить и переправить во Францию известные тебе политические памфлеты и обеспечили средствами на возобновление «Друга народа». Именно от них я узнал, что Испания угрожает Англии войной и Франция, как союзница Испании, должна будет принять участие в этой войне… Тут я бросил все и возвратился в Париж…

Голос Марата становился все более громким. Мой друг словно забыл, что перед ним один скромный слушатель…

— Я должен бить в набат, чтобы не допустить этой войны. Сейчас всякая война, в которой мы приняли бы участие, оказалась бы на пользу врагам революции и во вред ее друзьям. Если же говорить о конкретной, предполагаемой войне, то мы в ней никоим образом не должны выступать на стороне Испании. И именно для пользы самой Испании. Для этой страны было бы лучше, чтобы англичане ее разбили: тогда нынешний кабинет был бы опрокинут, и испанцы, сильные в своей слабости, смогли бы разорвать свои цепи, сбросить иго, перестроить правительство и утвердить конституцию, способную сделать их свободными и счастливыми!

Я с удивлением смотрел на этого необыкновенного человека. Он уже не думал ни о себе, ни обо мне… Он думал о судьбах британского и испанского народов, о политических комбинациях на карте Европы, но в первую очередь о революционной Франции и о том, что следует сделать во благо ее успехам на пути к свободе, равенству, братству.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});