Последний из праведников - Андрэ Шварц-Барт

Вдруг все кончилось, потоки прекратились. Приподняв веки, Эрни увидел, что стоит на коленях на сухом и твердом тротуаре, поодаль собрались в круг юные гитлеровцы и, наверно, обсуждают какой-то важный вопрос, но Эрни больше обратил внимание на их обескураженные лица, чем на странные слова, которыми они обменивались, изредка бросая колючие взгляды в его сторону. Вольфганг Олендорф стоял, широко расставив ноги, и через этот просвет Эрни был виден восхитительный силуэт его подруги Ильзы, неподвижно стоявшей на месте. Казалось, что девочка остановилась немного передохнуть. Спокойный взгляд зелено-голубых глаз скользнул через тот же просвет по Эрни, но Ильза, видимо, не заметила его, хотя в ту секунду, когда их взгляды встретились. Эрни показалось, что тонкие черты ее лица застыли.

— По-моему, этот еврей — самый-самый еврей из всех, — сказал Рыжий.

— А по-моему, нужно показать его хозяйство Ильзе Брукнер, оно, наверно, у него обрезано, — сказал Вольфганг Олендорф.

— Нет, что вы! Не надо! — испуганно закричал Рыжий.

— А почему не надо? — спокойно осведомился Ганс Шлиманн. — Вытащим дьявола за обрезанный хвостик.

Все как-то натянуто засмеялись и обернулись к Ильзе.

Она, казалось, ничего не слышала, но все-таки покраснела, и взгляд, который переходил с притихших гитлеровцев на Эрни, стал стеклянным. Эрни все еще стоял на коленях, и лучи солнца, проходя между ног Вольфганга, ласкали ему плечо, словно успокоительная влага.

Все происходящее было настолько неправдоподобным, что Эрни не удивился, увидев, как солнце превратилось в колесо с бенгальскими огнями и начало вращаться у самых его прикрытых глаз. И все же какой-то уголок его сознания сосредоточился на опасности. Прислонясь к дому, он поднял веки. Солнце било прямо в глаза. По лицу текли слезы, пот, плевки… Нет, не может быть, чтобы все это происходило на самом деле. Постепенно до него дошел смысл слов, сказанных юными гитлеровцами, и он смущенно отвернулся от Ильзы Брукнер, которая не двинулась с места и только широко раскрыла глаза.

Юные гитлеровцы молча обступили Эрни — он и пальцем не шелохнул: все эти страшные небылицы происходили не с ним, а с кем-то другим, он только смотрел, как вращается огненное колесо. Ничего похожего никогда ни с кем не случалось. Легенда о Праведниках не знала подобных фантасмагорий. Эрни отчаянно перебирал в памяти все истории Праведников в надежде найти пример достойного выхода из этого кошмара наяву. Выхода не было.

Ганс Шлиманн обхватил Эрни руками с таким спокойствием, словно действовал с его полного согласия. А Эрни приподнял локоть, чтобы облегчить Гансу работу.

Рыжий стал на колени и отстегнул ему подтяжки. Эрни опустил глаза и увидел у своего живота рыжий затылок.

Одним рывком Рыжий стянул с него штаны, и Эрни увидел свои дрожащие ноги. Рыжий запустил два пальца под кальсоны. Тут Эрни вырвался из цепких пальцев Ганса Шлиманна и замахал руками над головой — высоко-высоко, прямо под солнцем. Казалось, он не знал, что с ними делать, и лишь хотел показать свое бессилие.

Юные гитлеровцы растерянно посмотрели на эти голые руки, рвущиеся к солнцу, но Рыжий тут же опомнился и стащил с Эрни кальсоны.

Именно в этот момент проснувшийся в Эрни зверь поднялся к горлу, и мальчик в первый, раз зарычал. Припав к ногам Рыжего, он вонзил ему в икру зубы, а ногтями начал раздирать его щиколотку. Рот у Эрни покрылся пеной.

Ганс Шлиманн немедленно стал коленом ему на спину, надавил на глазные яблоки пальцами и оттащил от Рыжего. Эрни снова завыл, вцепился зубами Гансу в руку и повис на ней. Тот проволок его но тротуару метра два, прежде чем ему удалось высвободиться. После этого Ганс отступил еще на несколько шагов, словно страхуясь от зубов Эрни. А тот быстро вскочил на ноги и, прижавшись к дому, рычал, как собака. Слезы сыпались из его глаз, как острые ножи.

— Дерьмо собачье, — сказал Рыжий.

— Собачье и жидовское, — добавил кто-то еще.

— Жидовская собака, — неуверенно подхватил Ганс Шлиманн и, прижимая укушенную руку к бедру, подошел поближе. — Осторожно, она, наверное, бешеная.

Юные гитлеровцы отступили еще дальше, но улыбнулись, как бы показывая, что не принимают всерьез последние слова Ганса. Дело не в том, что с Эрни нельзя справиться, — просто им неохота связываться с жидовской собакой: они же сами только что видели, что она бешеная. Шутка Ганса спасла положение.

— Его надо отвести туда, где убивают собак. — сказал один из Юных гитлеровцев.

— А как их убивают? — спросил другой.

— Укол делают, и они подыхают с раскрытой пастью, — ответил Ганс Шлиманн.

— А в какое место делают укол? В зад? — не унимался первый.

— Смотря каким собакам. — сострил Ганс Шлиманн. — Жидовским — прямо в хвостик.

Юные гитлеровцы, только и ждавшие подходящего повода, расхохотались и пришли в такое неистовое веселье, что забыли, чем оно вызвано. Потом они вдруг опомнились, и Рыжий, подняв камень, запустил его в Эрни. Остальные последовали его примеру, но от злости они все время промахивались. Наконец, Ганс Шлиманн подал знак расходиться.

— Ты идешь? — спросил он Ильзу.

— А ты торопишься? — сказала она сухо.

— Ах, да, ты же любуешься своим миленьким! Поосторожней, он бешеный.

— Я его не боюсь, — сказала Ильза Брукнер и, подмигнув Гансу, шепотом добавила: — Идите, я вас сейчас догоню.

— На углу возле школы? — спросил Ганс, многозначительно глядя на нее.

Увидев, что она принимает его намек, он медленно повернулся и пошел. Вскоре юные гитлеровцы маячили уже в конце улицы, и оттуда доносилась веселая песня, которую они распевали чистыми голосами.

Слезы высохли. Солнечное колесо, перестав вращаться, медленно ушло на место и застыло в бесконечной дали, как свеча в комнате. Над равниной снова запел дрозд, и между кустами заплескалась Шлоссе. Эрни заметил, что его подруга Ильза все еще стоит на прежнем месте. На ней туфли с пуговками, красивый черный передник, а на земле между щиколотками лежат тетрадки. Эрни также заметил, что влажные глаза, скользящий взгляд и гладкость ее волос придают ей сходство с рыбой. На школьном маскараде, когда на ней было длинное платье, она помахивала подолом, как китайская рыбка хвостом. На носу и на руках, в том месте, где начинаются розовые пальцы, тоже были красивые штучки, только непонятно было, что это такое, как они называются. Восхищенный Эрни улыбнулся Ильзе, которая, как зачарованная, не могла отвести от него широко раскрытых глаз, словно любопытство было сильнее ее. Вдруг Эрни перестал видеть эти зеленые огни, тень улыбки еще немного поблуждала у нее на губах, скользнула в ямки, дрогнула и исчезла: девочка теперь смотрела на него, как на чужого, — презрительно и боязливо. Тогда Эрни решил сделать вид, что хочет к ней подойти. Побледнев, она схватила тетрадки и стрелой помчалась вслед за юными гитлеровцами. Пробежав метров двадцать, она обернулась и зааплодировала — хлопка три, не больше. Солнце висело совсем низко, и на его фоне Ильза казалась летящей букашкой с черными крылышками, потому что черный передник развевался по ветру. Потом исчезла и эта точечка.

Солнце снова завертелось вокруг своей оси, набирая скорость. Сверкающие искры летели от этого колеса и разноцветными песчинками уносились в небо. А еще вокруг колеса вились золотистые волосы. Эрни поднял штаны. Зверь рычал у него в груди так громко, словно хотел своим ревом немедленно убить Эрни, который мысленно все еще кусал юных гитлеровцев. И тогда Эрни понял, что познал ненависть.

Дойдя до моста через Шлоссе, Эрни оглянулся: он был один.

Горбатый каменный мостик переходил на другой берег Шлоссе, добродушно, как старый крестьянин. Борода из цветущего плюща спускалась до самой воды. Иногда они с Ильзой стояли здесь, опершись на каменные перила, и наблюдали за нескончаемым течением воды и времени. Плыли по этому течению лини и караси, и Ильза высказывала предположение, что все рыбы уходят в море, иначе куда им деваться? Эрни не возражал, хотя и знал, что редкие сорта рыб, такие, как уклейка, например, остаются как раз на границе пресных и соленых вод.

Сегодня Шлоссе казалась застывшей в своем русле, а вода — прозрачной и пустой, как воздух.

Мальчик свернул с моста на тропинку, которая спускалась слева от парапета и бежала среди ежевики, крапивы и желтых цветов, росших в тени камышей. На средине склона тропинка огибала знаменитую скалу Вотана — германского бога войны, бури, вельмож и королей. Скала выступала из реки на протяжении метров четырех. Раньше, во времена республики, каждое лето по вечерам с нее ныряли рабочие. Скала казалась поднявшимся в этом месте дном, и трудно было поверить, что это просто огромный камень. Можно было еще вообразить, что это срубленный у подножья гранитный дуб, который продолжает жить и без кроны, такие у него мощные корни. Но господин Кремер уверял, что предки язычников принесли сюда эту каменную глыбу с гор, уже на месте отесали ее и она служила им столом, на котором они отрубали головы животным и людям. Кровь стекала к Шлоссе, и река уносила ее к Таунусу, куда в Вальпургиеву ночь приходили ведьмы из Брокена и пили эту кровь. Это был стол жертвоприношений… Теперь юные гитлеровцы и взрослые члены партии иногда по вечерам жгли на этой скале древесные стволы. Жители с Ригенштрассе больше не называли ее камнем, а уважительно говорили: «Скала Вотана». Один берлинский ученый нашел под ее мхом свастику. Газеты утверждали, что ей несколько тысяч лет, а господин Леви-отец тонко замечал, что она не старше грудного младенца.