Археология оружия. От бронзового века до эпохи Ренессанса - Эварт Окшотт

«Император дал нам эту армию французов: двадцать тысяч пикинеров, среди которых, как он знает, нет ни одного труса. Мужчина должен выносить великие тяготы ради своего лорда; он обязан страдать от голода и холода, приносить в жертву плоть и кровь. Рази своим копьем, а я буду сражаться Дюрандалем, добрым мечом, который дал мне Карл. Если я умру, то мой наследник скажет: «Это был меч благородного вассала».

В то же самое время архиепископ Тюрпин обращался к баронам, готовя их к сражению.

«Бароны, – говорил он, – Карл дал нам это задание; мы должны умереть за своего короля. Христианство в беде – помогите ему. Теперь вы пойдете в бой и увидите перед собой сарацин. Исповедуйтесь в грехах и попросите Господа простить вас. Я отпущу вам грехи, чтобы спасти души. Если умрете, то станете святыми мучениками и завоюете место в раю».

Затем – и эта сцена множество раз повторялась во времена Крестовых походов – воины падают на колени и епископ благославляет их, а в качестве епитимьи во искупление грехов приказывает крушить врага. С точки зрения евангельских идеалов мира, всепрощения и кротости это, Конечно, выглядит несколько странно; но если взглянуть в Библию, то мы увидим, что такие вещи полностью соответствуют ее духу. Очень много времени пройдет до того, как смирение и вправду станет добродетелью – рыцари были горды, воинственны и жестоки, как и положено настоящим воинам. Церковь только освятила их порывы, но не изменила характера. Впрочем, перед ними появился враг, сражение с которым можно было со спокойной совестью назвать богоугодным делом.

В эти годы (1090–1150) рыцарь обязан был выполнить религиозную миссию; с начала своей военной карьеры и до ее конца он считался слугой церкви, и в его кодексе чести на первом месте стояла защита христианства. Этьен де Фужер, епископ Ренна, в своей книге под названием «Livre des Manières» (XII в.) говорит, что св. Петр принес Христу два меча: один для духовенства, чтобы оно наказывало недостойных отлучением от церкви, а другой – для рыцарей, которым положено было убивать врагов церкви. Призванием клирика было молиться, так же как призванием рыцаря – защищать веру; таким образом освящался его меч. Оружие было освящено алтарем, призвано было защищать христиан и после смерти владельца должно вернуться на алтарь. (Как мы увидим позже, этот комментарий опирается на результаты археологических исследований.)

В «Chanson d'Antioche» рыцаря называют «кавалером Иисуса.

В то же время рыцари играли более практическую роль в обществе: они составляли особую касту, созданную для определенной цели. «Рыцарство, – говорит Джон Солсбери, – это вооруженная рука государства. Нужно было тщательно подобрать сильных, дисциплинированных, мужественных воинов, связанных клятвой служить своему королю, но никогда не в ущерб своему долгу защищать церковь. Это во все времена было первоочередной задачей. Винсент Бюве определил: «Задача организованного рыцарства состоит в том, чтобы защищать Церковь, атаковать неверных, почитать духовенство, помогать в беде бедным и хранить покой государства». Таков был взгляд церкви; рыцари считались не придворными или представителями высшего класса общества, а ответственными должностными лицами, вооруженной государственной полицией.

В эпической поэме, о которой мы говорили, речь идет только о войне и нерушимой верности рыцарства своему королю и вассальной присяге, но не о любви к женщине, которая вскоре станет самой характерной чертой рыцарства. «Эти воины, – сказано в одной эпической поэме, – больше думали о хорошем ударе копьем и добром боевом коне, чем о прекрасных дамах». Практически единственное упоминание о женщине в «Песне о Роланде» – это эпизод, в котором его нареченная, прекрасная Ауда, узнает о смерти своего жениха и умирает при этом известии. Когда герой находится на краю смерти и думает о самых дорогих для него вещах, об Ауде он не вспоминает. Роланд тоскует, что никогда больше не увидит прекрасной Франции, что его король Шарлемань потеряет доброго вассала и что прекрасный меч останется без хозяина. Это безразличие к женщине характерно для произведений того времени, но отражает только один аспект рыцарского мышления. Невозможно поверить, что благородные люди не слышали ничего, кроме воинственных песен, что их ушей никогда не касались популярные лирические напевы; поверить в то, что они не интересовались ни любовью, ни чувствами, которые с ней связаны. Среди бесчисленных латинских стихов X и XI вв., написанных во Франции и Германии, мы находим столь же красивые, как и те, которые в XII–XIII вв. писали трубадуры. К примеру, в ужасном, омраченном набегами викингов X в. создана одна из самых романтичных и очаровательных любовных песен всех времен, «Iam, Dulcis Arnica». Из нее я процитирую четыре куплета:

Приди, любимая, приди,Как сердце, ты мне дорога,Приди в ту комнату, что яГотовил только для тебя.

Расставил здесь диваны яИ гобелены натянул.Ходить ты сможешь по цветамИ ароматы трав вдыхать

Бродил один я по лесам,Любил пустынные места,Бежал от суеты людскойИ не хотел глядеть в глаза.

Теперь растаял белый снег,Деревья снова зацветут,И с нежной песней соловьяК душе опять любовь придет.

В то время как северные скальды пели о Беовульфе и ужасных деяниях сыновей Рагнара Лондброка, эту песню исполняли в залах, замках и при дворе по всем землям Франции и Германии. Она бессмертна в том смысле, как никогда не бывают эпические поэмы, поскольку во все времена чувство и образность останутся свежими, когда затрагивают сердца. Дрозд поет даже в грозу, среди молний; огонь, кровь и битва были не единственными вещами, занимавшими людей.

Неизбежное формирование того, что мы назвали бы рыцарственным отношением к женщине, началось в середине XII в. Толчок ему дали поэты юга Франции, в особенности после того, как Элеонора Аквитанская (одна из самых очаровательных женщин Средневековья, которая впоследствии стала женой короля Генриха II и матерью Ричарда Львиное Сердце и его брата Джона) приехала из Прованса в Париж, чтобы на короткое время стать королевой, женой Людовика VII Французского.

С этих пор и впредь женщины стали рыцарским идеалом, а религия и феодальная верность отошли на второй план. Но война, славная и вдохновляющая вещь, способ приумножить богатства, занимала высокое место как любимое занятие благородных мужчин; но влияние любви как основного направления рыцарского духа придало куда более легкий характер даже сражениям, и литературе, и самой жизни. Теперь поэты пели только о совершенствах своих дам, прославляли их милосердие и жаждали добиться благосклонности. Рыцарь сражался самоотверженно (его нельзя было отвлечь от привычного занятия или развлечения), но только для того, чтобы заслужить милость своей дамы, и слово amoureux (от «влюбленный») приобрело большее значение, чем то, которое оно имеет в наши дни, поскольку тогда оно включало в себя целиком весь набор рыцарских добродетелей. На первом месте была вот такая идея:

Нее never were good werryoureThat cowde not love aryghte[23].

«Тот, кто не любит, – человек лишь наполовину». Это основа, потому что больше всего общество нуждалось во влиянии, которое смогло бы сделать грубых мужланов галантными рыцарями. Этого не понимали и жестоко порицали два столпа XIX в., Фримен и Грин. Надо отдать им должное, рыцарство выглядело ужасным, если сравнивать со стандартами их времени, поскольку две его основные стороны одинаково претили обществу Викторианской эпохи: римско-католическая церковь и незаконная любовь. Не надо забывать: да, любовь, о которой пели трубадуры и во имя которой сражались рыцари, не была освящена узами брака. Женатое состояние было не благополучным завершением куртуазной любви, а наиболее серьезным и опасным препятствием на пути к ней. Дам поощряли находить утешение в незаконных отношениях и учили, какими дьявольскими уловками можно обмануть внимание мужей, а рыцари и сквайры должны были, согласно общим ожиданиям, завоевать благосклонность женщины (не важно, замужней или нет) и затем сделать ее смыслом своей жизни. Теоретически считалось, что такая любовь должна быть абсолютно безгрешной; рыцарь не ждал, чтобы дама дарила ему что бы то ни было, кроме оружия, лошадей или денег. Таким образом, рыцарская интрига должна была превратиться (а часто так и было) в колоссальную систему двоебрачия, когда каждая дама имела и мужа и любовника, а каждый истинный рыцарь, кроме женщины, которую брал в жены по деловым соображениям, поклонялся богине, ради которой сражался и каждому слову которой обязан был повиноваться без малейшего колебания. Но случались и исключения – к примеру, в браке Эдуарда III и Филиппы или Черного принца и Джоан Холланд, для которых жены были одновременно и богинями.