Лаз (сборник) - Владимир Маканин

– Ладно...

– Я тебе ремонтирую телевизор – ты мне делаешь столик. И квиты.

– Ладно. – Тихий сосед вздохнул.

– Вот и поладили... А то я было хотел твою жену в гости зазвать, хотел зазвать ее, завлечь, и пусть, мол, натурой оплатит...

– А?

– Зазову, думаю, ее посмотреть, как работает телевизор (у нас тут в ателье есть уголок укромный), зазову, а там дальше винца по глоточку, музыку можно завести негромко. И прочее. А там – посмотрим, как оно пойдет.

– Что? Мою? – Сосед в ужасе.

– А что такого? Ты думаешь она – нет? Чудак... Все они одинаковы.

– Моя?

– Моя, моя, моя – что ты заладил как попугай. Твоя такая же, как и все прочие... Да не робей. Я же раздумал. Мы ведь с тобой договорились – ты мне столик раздвижной сделаешь.

* * *

Две молодые женщины (девушки, как к ним обращаются на улице и в троллейбусах – девушка, оторвите билетик) сидят и обсуждают грядущий вечер. Они обсуждают, кого позвать. И кого не позвать.

– Петю?.. Зачем тебе Петя? Зануда твой Петя.

– Не хочу Петю.

– Да и я не хочу. Просто так сказала. А может, позовем Серегу?

– Серегу само собой. А Петю?

– Петя не человек, а вот Серега человек.

– Серега – ох, какой человек!

Они хихикают. Они подружки, им надо все обсудить. Вечер приближается, а за вечером будет ночь. Серега, конечно, груб, непостоянен и переменчив – неизвестно, на кого набросится. Но мужик. Это точно, мужик. «А ты помнишь, как плакала в прошлый раз Валька?» – и две молодые женщины вновь хихикают. И шепчутся: «Бедная Валька. Он заперся с ней в комнате, шкафом припер дверь». – «И Валька ревела, и муж плакал...» Они шепчутся, посмеиваются, после чего следует вывод на вечер глядя:

– Зовем Серегу!

– Звони ему!

– Звони ты!

Серега, конечно, приходит, когда все уже собрались; его уже и не ждут, но он приходит и сразу же – едва вошел и сел – рассказывает о расчлененке на Боровском шоссе. Врет, конечно. Втискивается в застолье, как всегда, шумно городит чушь и дико при этом хохочет. Женщину-кассира будто бы везли в двух чемоданах и в авоське – в авоське были ее коленки, а все остальное в чемоданах; толстая была женщина, кассирши все толстухи. А коленки, мол, повторяет он, в чемодан не помещались... Девицы да и мужчины тоже смеются несколько нездоровым смехом. Им жутковато. Серега смеется смехом вполне здоровым. Ему хорошо. И стакан в руке:

– Первый мой тост!.. Выпьем за...

Другие званые гости рядом с Серегой, гогочущим и хлобыстающим водку стаканами, потускнели и – съежились. Но это их не уберегло: один ушел с поврежденным глазным яблоком, другой с переломанной ключицей. Чтобы рассказать, что натворил Серега за вечер и за ночь, опять же понадобился бы перечень, отчасти даже неприличный. Жильцы снизу и жильцы сверху не спали всю ночь. Рита и Рая после этой ночи стыдились всех там присутствовавших – и даже меж собой Рита и Рая не разговаривали два дня; они не могли смотреть друг другу в глаза. Началось, конечно, с того, что он их обеих споил. О Сереге теперь они вспоминали только с ужасом. Втихую друг от друга они плакали ночами, уткнувшись в подушку. Они жили в этой квартире давно и дружно – у них был общий хлеб, общая заварка к чаю и общий сахар.

* * *

Есть гипотеза, подкрепленная фактами и историческими сопоставлениями, предполагающая, что древний грек Ахиллес был изначально тавро-скифского происхождения. Он жил где-то на юге; пусть не без колебаний, но я в эту гипотезу верю. И в поддержку ее мог бы выстроить свой ряд доказательств и рассуждений.

Серега тоже тавро-скифского происхождения, и тут сомнений нет. Миловидные и с добрым нравом славяне подмешались в его кровь гораздо позднее и исправить его (лично его) уже не смогли. Давным-давно в незапамятные времена в тех же южных краях жил предок Сереги, лучше сказать, праотец его, и именно он споил Ахиллеса. Таковы факты.

Известно, что праотец Сереги по-приятельски приходил к Ахиллесу в жилище, пил с ним, спаивал его; Ахиллес вскоре падал под стол, а праотец Сереги скорее всего от скуки – делать-то нечего – уводил одну из его жен к себе. Или даже не уводил; если от выпитого тяжело было идти, он располагался с нею здесь же. Выражаясь языком современным, в жилище Ахиллеса тоже имелись все удобства. Это была повседневная картинка: утро, похмелье, Ахиллес кое-как протрезвеет, увидит происходящее на постелях и горько заплачет; именно от общения с праотцем Сереги Ахиллес стал слезливым. Это подтверждает Буало:

Он плачет от обид. Не лишняя подробность,Чтоб мы поверили в его правдоподобность.Буало. «Поэтическое мастерство»

Праотец приходил вновь и вновь – войдя к Ахиллесу, он отшвыривал ногой его любимую черепаху, а рукой похлопывал плачущего Ахиллеса по плечу: «Не кисни... Это, брат, все хреновина. Пойдем-ка лучше со мной». – «Опять пить?» – «Гулять. Сначала погуляем...»

– Я не могу больше гулять, – всхлипывал Ахиллес. – Я не могу больше пить. И, кстати, имей совесть: все мои дети на тебя похожи.

Праотец Сереги только смеялся:

– Ты же пить не умеешь!

– Ну и что?

– А то, что с моей помощью хотя бы дети твои пить научатся. Если они похожи на меня лицом, то будут похожи и сутью – резонно?.. Не плачь, Ахилл. Им это пригодится в жизни.

И они начинали сызнова; праотец споил Ахиллеса вусмерть, и уже очень скоро молодого юношу отправили на принудительное лечение. Праотец, как истинный друг, навещал его почти ежедневно в больнице. И изумлялся: «Совсем, что ли, нельзя пить?» – «Ни капли». – «Ну ты даешь!» – и вскоре он стал незаметно приносить Ахиллесу водку. Он приносил ее в грелке; именно тогда утвердилась эта практика, дошедшая отчасти и до наших дней.

Лечение не продвигалось. Врач нервничал. Врач сказал Ахиллесу:

– Меняйте место проживания. Я бессилен.

– Уехать?.. А как же мои жены, дети – жаль их терять.

– А здоровье? А жизнь молодую – не жаль терять?

После долгих колебаний и уговоров Ахиллес уехал – это и спасло. Отбыв в далекую Грецию, он совсем бросил пить, после чего и стал там известным героем. Именно оптимистический финал и вывод, какой может извлечь отсюда молодежь, дают мне моральное право присоединиться к тавро-скифской гипотезе.

Известно, что пять или шесть столетий спустя – это была уже эпоха Рима – один из последующих праотцев Сереги был взят в плен легионерами Квинтилия Вара. Это было, разумеется, до печальной истории в Тевтобургском лесу. Римляне с интересом присматривались к захваченным пленникам. Люди им были незнакомы. Нравы непонятны. Именно о следующем праотце, взятом в плен, после тщательного наблюдения за ним Тацит писал как о самом непонятном и самом счастливом человеке:

...Он достиг высшего счастья на земле —отсутствия всяких желаний.Тацит. «О германцах»

В Институте травматологии Серега лежал в больничной палате напротив меня, койка против койки, и я не покривлю душой и не скажу о нем хуже, чем есть. Что да, то да: он был мужественный человек. Мы все валялись там с переломами позвоночника, особых пояснений тут не нужно: травма широко и печально известна.

– ...Едва ли он будет жить, – сказал профессор о Сереге; он сказал это после двух кряду сложнейших операций в поясничном отделе травмированного, после воспалительного процесса вдоль позвоночного столба и после чудовищных пролежней.

Серега стал жить.

– ...Жить будет, но не будет мочиться. Паралич тазовых органов. Тяжелейший случай, – сказал профессор месяц спустя.

Во вторник утром Серега выдал фонтан.

Серега был лежачий, неподвижный, прикованный к постели собственной спиной, – и вот все забегали, заметушились от случившегося события, а он лежал на спине, смотрел на свой великолепный фонтан и смеялся. Обычно в таких случаях плачут от радости.

Фонтан бил. Прибежал профессор и пожал лежачему Сереге руку. Это напоминало открытие нефти в Тюменской области. Скважина работала бесперебойно в течение десяти минут; случай с Серегой, или, как они выражались письменно, – с больным Б., стал научной сенсацией и обошел мировую медицинскую прессу.

– Выжил, – радовались медицинские сестреночки.

А лечащий врач вздыхал:

– Выжить-то выжил... Но ходить не будет. Инвалидная коляска до конца дней.

Ровно неделей позже Серега почувствовал прилив сил и потребовал, чтобы его поставили на ноги. «Ну живей, живей! – покрикивал он на сестреночек. – Шевелись, команда!» Они поднимали его и ставили, как поднимают и ставят упавший столб. Серега был несгибаемый, он был загипсован от шеи и до колен. Когда его подняли, он стоял и шатался на месте, а сестреночки его страховали.

Сестреночки любили дежурить возле него и ночью: он знал тьму анекдотов. Одна из сестреночек забеременела и позже родила. В то время он мог только лежать на спине или же стоять, держась руками за спинку кровати. Он еще не ходил. Но не прошло и месяца, а он уже стал передвигаться на костылях, выходить из палаты, бродить по этажу и таскать у сестреночек спирт, отливая его из большого сосуда. К морфину он относился со здоровым презрением.