Психология недоверия. Как не попасться на крючок мошенников - Мария Конникова

Собственная исключительность служит в глазах мошенника оправданием любой аферы. По словам Майкла Шермера, это верно и для таких людей, как Джона Лерер, и для таких, как Лэнс Армстронг. «Раскаяние Лерера было в чем-то похоже на тот момент из шоу Опры, когда Лэнс признался в употреблении допинга, – то есть никакого раскаяния на самом деле не было». Не было и чувства вины, зато была уверенность в собственном праве так поступать и еще сожаление о том, что ты попался. «Такие люди, как Стивен Гласс и Джона Лерер, – бледные копии Мэдоффа, однако все они относятся к одной категории. Как сказал Лэнс, все велосипедисты принимают допинг во время гонки. Его поймали – что ж, жаль, но это было единственное, о чем он жалел».

* * *

В тюрьме Фрэмптону было плохо. У него обострились проблемы с легкими, прокуренный воздух камеры вызывал у него постоянный кашель, поднялось давление – словом, жизнь за решеткой не способствовала укреплению здоровья. Но, несмотря на то что пребывание в тюрьме было, по его словам, «унизительным для человеческого достоинства» и с его сокамерниками обращались «как со скотом», он не прекращал научную деятельность: пользовался установленным в Вилья Девото компьютером, чтобы продолжать свои исследования и следить за полевыми испытаниями, в том числе за открытием бозона Хиггса.

Он продолжал по частям выкладывать свои работы в ArXiv, интернет-хранилище предварительных научных публикаций. Он продолжал консультировать по телефону двух студентов-выпускников. Он даже находил время писать рецензии на статьи для некоторых журналов.

В октябре 2012 года Фрэмптона перевели под домашний арест, и он переселился в дом старого друга. Его адвокаты убедили судью, что пребывание в камере Вилья Девото усугубило и без того серьезные проблемы с легкими.

Тем временем Университет Северной Каролины задержал выплату Фрэмптону ежегодного жалованья размером 106 835 долларов. Фрэмптон подал протест. Более восьмидесяти профессоров подписали петицию в его поддержку. По их мнению, это происшествие ставило под угрозу систему пожизненного преподавания в целом. Однако руководство университета стояло на своем: денег не будет.

Судебные слушания продолжались три дня. Сторона обвинения одну за другой предъявляла улики против Фрэмптона. И его положение становилась все более серьезным. Суд рассмотрел сообщения, которыми он обменивался с мнимой Денизой. В них он выражал беспокойство по поводу «ищеек». И обещал позаботиться об «особенном маленьком чемоданчике». «В Боливии он ничего не стоит, но в Европе за него дают миллионы», – гласило одно из сообщений, отправленных им любимой. Другое: «Понедельник прибытие изменилось. Не рассказывай кока-банде». И еще одно: «Хочу знать, кому ты больше веришь – плохому парню агенту и боливийским друзьям или хорошему парню, своему мужу?» Фрэмптон сказал, что это были просто шутки – откровенно говоря, довольно плоские, но в тот момент они, по его словам, казались уместными и смешными. Кроме того, надо принять во внимание, что в те дни он регулярно не высыпался. Еще одной уликой был нацарапанный на обороте салфетки расчет уличной стоимости наркотиков. Но он сделал его уже после того, как его задержали, доказывал Фрэмптон. У него вообще есть такая привычка – подсчитывать все, что попадает в его поле зрения.

21 ноября 2012 года, почти через год после ареста, Фрэмптона признали виновным в контрабанде наркотиков и приговорили к четырем с половиной годам тюрьмы. «Я потрясен и не могу поверить в случившееся, – сказал он Raleigh News and Observer через день после вынесения приговора. – Это вопиющая судебная ошибка. Если бы это случилось в Соединенных Штатах, меня, несомненно, оправдали бы».

Вскоре после приговора он получил еще одну плохую новость: проректор Университета Северной Каролины Брюс Карни сообщил ему, что он будет уволен. Фрэмптон потребовал вынести этот вопрос на обсуждение преподавательского комитета.

* * *

Почему Фрэмптон продолжал считать, что для него должны сделать исключение? Почему он с таким очевидным легкомыслием относился к обстоятельствам, которые, на взгляд стороннего наблюдателя, были не чем иным, как прямым доказательством его вины? Действительно ли он верил, что его действия можно будет списать на шутку, а университетское руководство поступится правилами, чтобы позволить ему сохранить за собой пост? Такое поведение выглядит в лучшем случае как наивность, а в худшем как невежество, но в контексте момента оно становится вполне понятным. Власть истории не имеет ничего общего с логикой: она заключается в нашей неспособности здраво рассуждать в данный конкретный момент. Когнитивное искажение превосходства не просто делает нас более уязвимыми перед историей, которая на трезвый взгляд кажется малоправдоподобной. Оно окрашивает наши оценки и принятые нами решения.

В одном из своих ранних исследований психолог Цива Кунда, много лет посвятившая изучению мотивированной когниции (процесс формирования наших представлений о мире под воздействием когнитивных искажений восприятия), обнаружила, что, когда на кону стоит собственное будущее, способность людей делать разумные выводы резко снижается. Она давала студентам читать описания людей, более или менее похожих на них самих. Прогнозы, сделанные студентами относительно личного и профессионального успеха этих людей, сильно разнились. Чем больше было найдено сходства, тем менее объективные суждения выносили студенты, предрекая этим персонажам успешный брак и блестящую карьеру, даже когда для этого не было никаких видимых оснований. Студенты, заключила Кунда, осмысливали данные посредством когнитивного искажения самовозвышения.

Более того, это искажение проявлялось не только в гипотетических оценках. В другом исследовании Кунда дала студентам статью о роли потребления кофеина в развитии фиброкистоза молочных желез. (Она сказала студентам, что статья взята из научного раздела New York Times, но в действительности это был отрывок из статьи в научном журнале, где далее эти утверждения оспаривались другими исследователями). Затем она попросила студентов оценить, каков их риск получить это заболевание в течение ближайших пятнадцати лет, и сообщить, насколько убедительной им кажется сама статья. Обнаружилась интересная закономерность. Женщины, употреблявшие умеренно или много кофе, признали, что входят в группу высокого риска, но при этом были настроены по отношению к статье скептически. Им нужны были дополнительные доказательства – на их взгляд, исследование было в лучшем случае голословным. Однако остальные участники – мужчины и женщины, употреблявшие мало кофе, – посчитали статью вполне убедительной.

О чем это говорит? Когда дело касается нас самих – наших привычек, нашей жизни, наших решений, – устоявшиеся убеждения вытесняют объективные данные. Мы систематически неверно оцениваем факты, опираясь на сложившуюся картину, и, если получаем данные о том, что какие-то наши привычки или качества представляют для нас угрозу, вместо того чтобы подумать, как изменить поведение, мы ставим под сомнение эти данные. Говоря о мошенничестве – если я нарисую портрет идеальной мишени и вы узнаете в нем себя, то вы скорее подумаете, что это я плохой исследователь, а не вы – хорошая мишень. Ну нет, скажете вы. На самом деле совсем не это делает человека жертвой афериста. Уверен, эта девушка не провела никакого исследования, она все это просто выдумала.

* * *

Оглядываясь назад, мы понимаем, что сообщения, которые отправлял Фрэмптон, выглядят крайне сомнительно. Но в то время? «По натуре я не подозрителен, – сказал он газете Telegraph. – И хотя сейчас все это даже для меня выглядит дико, в тот момент мне все казалось совершенно приемлемым. Я действительно ни о чем не подозревал, пока меня не арестовали». Это объяснение не так уж притянуто за уши, как может показаться. Мы не смотрим на мир объективно. Мы видим ту версию, которая лучше всего подходит к нашим желаниям. А поскольку история, которую рассказывает мошенник, посвящена именно тому, какую выгоду мы получим из этого предприятия, заглотить ее нам совсем нетрудно. Тут мы полностью солидарны с мошенником – мы этого заслуживаем.

Когда Фрэмптон оценивал свои шансы на успех с Милани, он совершенно не задумывался о том, что он до сих пор ни разу не видел ее воочию, что она словно растворялась каждый раз, когда он пытался сблизиться, что вместо своей милой будущей невесты он общался на улице с каким-то подозрительным типом. Его гораздо больше занимали сообщения, полные любви и обожания, фотографии, мысли о совместном будущем. В этом блаженном угаре болтовня о наркотиках казалась не более чем ничего не значащей болтовней.

Когнитивное искажение самовозвышения заставляет нас рационализировать совершившийся факт и уделять больше внимания причинам, оправдывающим наш выбор, чем причинам, ему противоречащим. Своего рода обратное подтверждение: мы хотим совершить какое-то действие (взять сумку для Денизы) и одновременно мы хотим думать, что это правильное решение (именно так поступил бы хороший муж). Поэтому мы постфактум отбираем те данные, которые помогут обосновать наше решение, хотя в тот момент, когда мы делали свой выбор, мы не обращали на них внимания. С этой сумкой все в порядке. Совершенно нормально захватить пустую сумку для девушки, которую ты никогда не встречал. Совершенно нормально взять эту сумку у незнакомца на темной боливийской улице. Она всегда шутила со мной, поэтому сообщения про кокаин – это тоже шутки. Я хочу ей понравиться, хочу, чтобы она считала меня «крутым» и «в теме», способным подыграть ей. Женщина моей мечты никогда не причинит мне вред. Разумеется, если она все-таки совершила бы попытку это сделать, ничего у нее не вышло бы, я слишком умен. Я бы сразу догадался. Я могу узнать настоящую любовь, когда ее вижу. Моя настоящая любовь не стала бы подбрасывать мне кокаин. Поэтому я отвечу на сообщение. Ведь никакой опасности на самом деле нет. А она будет любить меня еще больше, когда увидит, каким веселым я могу быть. Может, я и старше, но я умею быть таким же забавным и легкомысленным, как ее ровесники. Я пройду все ее испытания.