Всё, что у меня есть - Марстейн Труде

— С мальчиками труднее, — однажды заметила мама, — они не рассказывают о том, что их беспокоит. А девочки наоборот. Вот вы все трое всегда говорили, если вас что-то не устраивало.

На самом деле я считала, что девочки, напротив, более ранимые существа, чем мальчики. Но когда я думаю о своих племянниках, вспоминаю, что они ведут себя иногда неприступно, замыкаются в себе. Или Ульрик. Хотя нет, не надо о нем. Он был такой открытый. Он хотел подарить мне целый мир. Вот он ковыляет мне навстречу неуклюжей клоунской походкой по усыпанной листвой поляне — одна штанина комбинезона задрана выше сапога, — и протягивает мне кленовый лист, который больше его собственной головы. Он дарил мне камешки, маленькие милые штуковины, рисунки; рассказывал, что сказал учитель, во что они играли с приятелем, что узнал о Плутоне, Меркурии, и доверительно сообщал, что у него чешется там, пониже спины.

Мы с Анной Луизой почти не поддерживали отношения много лет, но потом случайно встретились во Фредрикстаде. Это было 17 мая, вскоре после самоубийства Халвора. Майкен исполнилось полтора года, я возила ее в сидячей коляске. Я пришла с Элизой на площадку за школой ради Сондре. Анна Луиза отвечала за «яичную гонку» и раздавала участникам следующего забега яйца и ложки. У одного мальчика развязался шнурок на ботинке, и она с ложкой и яйцом в руке оглядывалась по сторонам. И тут увидела меня.

— Можете подержать немного? — спросила она, обращаясь ко мне.

И тут она меня узнала и воскликнула:

— Ой, Моника!

Мы быстро обнялись, и я взяла у нее реквизит для гонки. Яйцо оказалось треснутым с одной стороны, но, конечно, оно было вареное. Первое, что мне пришло в голову, — рассказать Анне Луизе о Халворе, но я не стала этого делать, рассудив, что здесь и сейчас не самое подходящее место и время; мне нужно было взять себя в руки и сосредоточиться, потому что я чувствовала, что еще чуть-чуть — и я разрыдаюсь. Просто оттого, что я встретила ее. Мое тело было словно заковано в цепи, затянуто в узел. И еще мне пришло в голову, что нельзя давать обещаний, которых не можешь выполнить — как в случае с обещанием покормить чью-то кошку. Я не сводила глаз с ложки и яйца — просто уцепилась за них взглядом, пытаясь загнать слезы поглубже внутрь.

Потом Анна Луиза опустилась на корточки и завязала шнурки тому мальчику. На ней было красное платье с глубоким вырезом. Очень стройная, невозможно поверить, что у нее трое детей. Я вернула ей ложку с яйцом, и мне вспомнилось идиотское выражение, которое не имело ничего общего с ситуацией: «вложить свою жизнь в чьи-то руки». Нашу мусорную свалку сровняли с землей, теперь там дома, кто-то просто там живет. «Майкен! — воскликнула Анна Луиза, повернувшись к коляске. — Боже, как же она выросла! Немыслимо красивая девочка».

Потом ей пришлось вернуться к «яичной гонке». «Нам обязательно надо созвониться», — сказала я, и она энергично закивала головой, а я взялась за ручку коляски и покатила ее со школьного двора. Я нашла Элизу у пруда. Сондре стоял на берегу с удочкой. К концу лески прищепкой был прикреплен надувной мяч с рекламой. Когда он потянул леску, Элиза сказала: «Ой, посмотри-ка, что ты поймал!» Майкен восседала в коляске в своем чепчике и выглядела довольной и не по годам мудрой. Сохраняя молчание, она внимательно разглядывала всех вокруг и наблюдала за тем, кто что делал. О Майкен я думала: она справится с любыми трудностями, что бы ни случилось. Все будет хорошо. Мама и папа пригласили тетю Лив и Бента к себе, они приехали накануне. На Бенте были костюм, галстук и сандалии. Помню, я подумала, как хорошо, что Бент так внимателен к тете Лив, какое счастье, что он есть в жизни тети Лив и она больше не нуждается в маме и папе.

На следующее утро Гейр, как обычно, накрывает на стол, и Майкен сначала хочет на завтрак бутерброд с арахисовым маслом, а потом передумывает и требует мюсли с молоком. Гейр наливает кофе Элизе, мне и себе. Вчера вечером Ян Улав отправился спать, пока Гейр обсуждал со своим компаньоном какие-то неприятности в ресторане, что-то не то с электрикой. Когда Гейр повесил трубку, мы с Элизой убирали со стола. Часы показывали половину двенадцатого.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Я слышу, как Ян Улав кряхтит в туалете, по утрам он надолго там запирается. Сколько раз за все годы мы сидели и ждали Яна Улава на завтрак! Но это не тема для обсуждений, никто никогда это не комментирует. Наконец он приходит, кивает на вопрос о том, будет ли он кофе, и быстро оглядывает стол в поисках того, что положить в тарелку. У меня по телу пробегает дрожь: я улавливаю характерный запах, которым пропитывается воздух вокруг Яна Улава после того, как он наконец выходит из ванной, — запах лосьона после бритья, влажных полотенец для рук, зубной пасты и немного его собственного тела. Сырость во всех ее проявлениях.

Элиза замечает, что, по ее мнению, Майкен и Сондре довольно мирно играют вместе.

— Некоторое девчачье влияние для Сондре даже полезно, — говорит она.

— Передай, пожалуйста, ветчину, — обращается Ян Улав к Гейру.

Когда мы ложились в постель вчера вечером, я испытала чувство благодарности к Гейру, которому удалось побороть тревожность, страх и раздражение по отношению к Элизе и Яну Улаву. Гейр прошептал «справились», и мы тихо рассмеялись, а потом лежали рядом в тишине, и это воспоминание еще теплится в моей душе за завтраком.

— А у Майкен бывают дырки на коленках? — спрашивает Элиза. — Я думаю, эта проблема в основном у мальчиков, они меня просто сводят с ума. Мальчики гораздо подвижнее, чем девочки, и менее аккуратные. Я только и делаю, что ставлю заплатки на эти дырки на брюках, как положено домохозяйке.

Ян Улав просит Элизу передать ему омлет.

— У Майкен то же самое, — говорю я. — Я ставлю такие заплатки, которые приклеиваются утюгом.

Элиза оживляется.

— А они у тебя крепко держатся? — спрашивает она. — У меня вечно отваливаются во время стирки.

Я отвечаю, что у меня они обычно держатся.

— Ты должна объяснить мне, как ты это делаешь, — говорит она. — Потому что у меня отваливаются всегда.

Майкен выходит из-за стола, она почти ничего не поела. Сондре откладывает в сторону бутерброд и смотрит на Элизу.

— Вот что ты должна мне объяснить, — повторяет Элиза.

— Посиди немного, — обращается Ян Улав к Сондре. — Доешь бутерброд.

У Элизы раскраснелись щеки, она выглядит радостной, и мне приходит в голову, что я ошибалась, когда в течение многих лет улавливала легкий упрек себе во всех Элизиных хлопотах, связанных с семейной жизнью, детьми и домашним хозяйством, во всех разговорах о программах стирки, супах на домашнем бульоне, метках на одежде, ланч-боксах с замками, которые плохо держат. Время от времени она пыталась поднять стандарты домохозяйки — варила спагетти до состояния аль денте, пыталась подогнать льняной костюм Яна Улава, заставляла Стиана заниматься на фортепиано и готовила пиццу с моцареллой. «У него есть музыкальные способности», — говорила она про Стиана, который едва начал говорить, утверждала, что он любит петь. Но лично я не замечала, чтобы у Стиана присутствовала какая-то музыкальность. Он пел не больше других детей, все дети поют. Возможно, в конечном счете для нее было важно делиться со мной любыми пустяками, что давало ей возможность сблизиться со мной, словно она хотела, чтобы и я изменила свое отношение к такой жизни.

Когда мы с Майкен проснулись на следующее утро после вечера с Ивонной, Анна Луиза сидела на веранде в пальто и курила. На столе прямо перед ней стояла миска с овсяными хлопьями и молоком.

Она сварила кофе, я усадила Майкен перед телевизором, взяла чашку с кофе и пошла к Анне Луизе.

— Я не спала всю ночь, — сказала она. — Или спала, но проснулась в пять, потом лежала и ворочалась до шести, потом встала.

Небо уже просветлело, но большая часть сада все еще оставалась в тени. Маленькая яблоня, которая еще недавно пестрела желтыми и оранжевыми листочками, уже облетела.