Террор - Дэн Симмонс

Сразу по вступлении в новую должность он сделал одно: распорядился перевезти по льду свыше пяти тонн продовольственных припасов и снаряжения на Кинг-Уильям и устроить склад неподалеку от каменной пирамиды Росса. Теперь они не исключали возможности, что Кинг-Уильям является островом, поскольку Крозье — послав к черту чудовищного медведя, — неоднократно отправлял санные отряды обследовать местность. Он сам с полдюжины раз ходил на разведку с санными отрядами, помогая искать наиболее доступные — или по крайней мере наименее труднопроходимые — пути через торосные гряды и барьер айсбергов вдоль берега. Они переправили на берег запасные комплекты зимней одежды, палатки, строительные материалы для будущих лачуг, бочонки с сухими продуктами и сотни консервных банок, а также громоотводы — даже медные прутья кроватных спинок из принадлежавших сэру Джону кают, чтобы использовать оные в качестве грозовых разрядников, — и предметы первой необходимости, которые понадобятся обеим судовым командам, коли придется внезапно покинуть корабли посреди зимы.

Четверых человек утащило обитающее во льдах существо — двух прямо из палатки во время одного из походов с участием Крозье, — но конец походам с гружеными санями положили возобновившиеся сильные грозы и густой туман. Более трех недель оба корабля стояли в густом тумане, под ударами молний, и на лед люди выходили лишь в случае крайней необходимости и на предельно короткое время — в основном охотничьи отряды и команды, прикрепленные к пожарной проруби. К тому времени, когда аномальные грозы прекратились и туман рассеялся, было начало сентября, и опять наступили холода и пошел снег.

Тогда Крозье, несмотря на ужасную погоду, снова стал отправлять санные отряды с грузом на Кинг-Уильям, но после того, как второй лоцман Джайлс Макбин и один матрос были убиты всего в нескольких ярдах перед тремя санями — из-за сильной метели остальные матросы и офицер, второй лейтенант Ходжсон, ничего не увидели, но предсмертные крики слышали до жути отчетливо, — Крозье «временно» приостановил переправку припасов на берег. К настоящему моменту эта вынужденная пауза продолжалась уже два месяца, и к первому ноября ни один мало-мальски здравомыслящий член экипажа не подписывался на десятидневный поход в темноте.

Капитан знал, что на берегу следовало схоронить по меньшей мере десять тонн припасов, а не пять, доставленных туда. Проблема заключалась в том (как он и прочие участники санного отряда убедились той ночью, когда чудовищный зверь разодрал палатку, стоявшую рядом с капитанской, и утащил бы матросов Джорджа Киннарда и Джона Бейтса, не пустись они наутек), что любой лагерь на плоском каменистом, открытом всем ветрам пятачке суши защитить от нападения не представлялось возможным. На кораблях, покуда они не развалились, обшивка корпуса и приподнятая верхняя палуба служили своего рода стенами, превращавшими оба судна в подобие крепости. На каменистом берегу и в палатках, сколь угодно тесно поставленных, потребуется по меньшей мере двадцать вооруженных человек, несущих дозор денно и нощно, чтобы охранять периметр лагеря, и даже тогда этот зверь может напасть на них прежде, чем часовые успеют среагировать. Все, кто ходил на Кинг-Уильям и ночевал там и на льду, знали это. И по мере того, как ночи становились длиннее, страх перед ночными часами в палатках укоренялся в душах людей все глубже.

Крозье отпил еще виски.

Был апрель 1843 года — ранняя осень в Южном полушарии, хотя дни еще стояли длинные и теплые, — когда «Эребус» и «Террор» возвратились на Землю Ван-Димена.

Росс и Крозье снова гостили в губернаторском доме — который старожилы Хобарта официально называли правительственной резиденцией, — но на сей раз пасмурная тень уныния лежала на челе супругов Франклинов. Крозье, счастливый возможностью находиться рядом с Софией, не хотел замечать этого, но даже веселая и жизнерадостная София была подавлена тягостной атмосферой — событиями, заговорами, предательствами, разоблачениями, кризисами, — царившей в Хобарте в течение двух лет, проведенных «Эребусом» и «Террором» во льдах, и за первые два дня своего пребывания в правительственной резиденции он узнал достаточно, чтобы понять причину уныния, владевшего Франклинами.

Похоже, местные мелкие землевладельцы, от имени которых выступал один подлый иуда в лице управляющего колонией капитана Джона Монтегю, на шестом году пребывания сэра Джона в должности губернатора решили, что он просто-напросто их не устраивает, как не устраивает его жена, прямодушная и неординарная леди Джейн. От самого сэра Джона Крозье услышал (на самом деле случайно подслушал, когда удрученный сэр Джон разговаривал с капитаном Россом в своем полном книг кабинете с горящим, несмотря на восьмидесятиградусную жару,[9] камином, где трое мужчин пили бренди и курили сигары) лишь одно пояснительное замечание: что местные жители «обнаруживают известную недоброжелательность и прискорбное непонимание общественных интересов».

От Софии Крозье узнал, что сэр Джон — по крайней мере, в глазах общественности — из «человека, который съел свои башмаки» превратился сначала в «человека, который мухи не обидит» (каковое определение он сам к себе постоянно применял), а затем получил широко распространенное на острове прозвище «размазни и бабы». Последнее, по заверениям Софии, объяснялось неприязнью местных жителей к леди Джейн, а равно попытками сэра Джона и его супруги улучшить положение туземцев и заключенных, которые работали там в нечеловеческих условиях.

– Понимаете, предыдущие губернаторы просто отдавали заключенных внаем для осуществления безумных проектов местных плантаторов и городских предпринимателей, получали свою долю прибыли и держали язык за зубами, — объяснила София Крэкрофт, когда они прогуливались в тенистых садах правительственной резиденции. — Дядя Джон никогда не играл в такие игры.

– Безумные проекты? — переспросил Крозье.

Он остро сознавал, что ладонь Софии лежит у него на руке, пока они идут и разговаривают приглушенными голосами, одни в теплых сумерках.

– Если владелец плантации хочет проложить новую дорогу на своей земле, — сказала София, — предполагается, что губернатор должен дать ему внаем шестьсот изнуренных голодом заключенных — или тысячу, — которые будут работать с рассвета до глубокой ночи, в ножных и ручных кандалах, под палящим тропическим солнцем, без воды и пищи, подвергаясь жестокой порке, коли они упадут или споткнутся.

– Боже мой, — сказал Крозье.

София кивнула. Она продолжала смотреть себе под ноги, на белый булыжник садовой дорожки.

— Управляющий колонии, Монтегю, решил, что заключенные должны вырыть карьер — хотя никакого золота на острове никогда не находили, — и несчастных поставили на эту работу. К тому времени, когда проект закрыли, глубина карьера превышала четыреста футов — он постоянно затапливался, уровень грунтовых вод здесь очень высокий, разумеется, — и говорят, каждый вырытый фут этого мерзкого карьера стоил жизни двум или трем заключенным.

Крозье удержался от того, чтобы снова воскликнуть «боже мой», но, по правде говоря, только эти слова и пришли ему на ум.

– Через год после вашего отплытия, — продолжала София, — Монтегю — этот скользкий тип, эта гадина — убедил дядю Джона уволить местного врача — человека, очень популярного среди приличных людей здесь, — по сфабрикованному обвинению в нарушении служебного долга. Это разделило колонию. Все общественное негодование обрушилось на голову дяди Джона и тети Джейн, хотя тетя Джейн с самого начала возражала против увольнения врача. Дядя Джон — вы знаете, Френсис, как он не любит конфликтовать, а тем более прибегать к каким-либо карательным мерам, вот почему он часто говорил, что мухи не обидит…

– Да, — сказал Крозье, — я однажды видел, как он осторожно выносит муху из гостиной и отпускает на волю.

– Дядя Джон, прислушавшись к совету тети Джейн, восстановил врача в прежней должности, но тем самым заимел заклятого врага в лице Монтегю. Перебранки и обвинения стали публичными, и Монтегю, в сущности, назвал дядю Джона лжецом.

— Боже мой, — сказал Крозье.

А подумал он следующее: «На месте Франклина я бы вызвал этого негодяя Монтегю на поле чести и там отстрелил ему яйца, прежде чем вышибить мозги».

– Надеюсь, сэр Джон уволил мерзавца.

– О да, — сказала София, печально усмехнувшись, — но от этого положение только усугубилось. Монтегю вернулся в прошлом году в Англию на том же корабле, с которым туда отправилось письмо дяди Джона с уведомлением об увольнении, и, на нашу беду, оказалось, что Монтегю является близким другом лорда Стенли, министра по делам колоний.

«Да уж, губернатор действительно попал в хороший переплет», — подумал Крозье, в то время как они приблизились к каменной скамье в дальнем конце сада.