История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 2 - Джованни Казанова

Глава VII

Я делаюсь вольным повесой. Великое счастье сваливается на меня в моем униженном положении, и я становлюсь богатым сеньором.

1746 г.

Получив воспитание, целью которого было направить меня по пути, достойному молодого человека, соединяющего основательные познания в литературе со счастливыми задатками ума, способного противостоять превратностям судьбы, я, несмотря на это, в возрасте двадцати лет оказался в положении презренного прислужника высокого искусства. Я преклоняюсь перед человеком, достигшим совершенства в этой области, но посредственность здесь можно лишь терпеть. Я стал оркестрантом в театральном оркестре, где не мог требовать к себе ни уважения, ни понимания, и где должен был ожидать лишь насмешек от тех, кто знал меня ранее сначала доктором теологии, затем священником, наконец, военным, и видел участником блестящих и высоких собраний.

Я был готов ко всему, но не мог оставаться равнодушным к сквозившему отовсюду презрению. Я бросал ему вызов, потому что знал, что поддаться означало проявить трусость, и я не мог на это согласиться. В том, что касается общественного мнения, я заставил умолкнуть свои амбиции. Довольный тем, что ни от кого не завишу, я шел вперед, не обременяя себя мыслями о будущем. Предназначенный к церковному поприщу, не видя иного пути, кроме лицемерия, я не боялся этого; став военным, я должен был сохранять спокойствие в обстоятельствах, к которым не был готов. Мне казалось, что возникающие жизненные обстоятельства должны порождать соответствующие способности; жалования, которое я получал, служа в войсках республики, не могло мне хватать, потому что мои потребности, благодаря полученному воспитанию, были выше, чем у другого. Играя на скрипке, я получал достаточно, чтобы себя содержать, не нуждаясь ни в ком. Счастливы те, кто может чувствовать себя удовлетворенными . Мое занятие не было в почете, но меня это не заботило. Избыв предрассудки, я принял через какое-то время все привычки моих ничтожных товарищей. После спектакля я шел с ними в кабаре, откуда мы шли, всегда пьяные, провести ночь в дрянных жилищах. Когда мы находили их занятыми, мы заставляли оккупантов их освободить, и мы отбирали бедное жалование у несчастных, покорявшихся нашей грубости. При таком насилии мы часто подвергались очевидному риску.

Часто мы проводили ночи, обходя кварталы города, изобретая всевозможные проделки. Мы развлекались, отвязывая гондолы у частных домов и пуская их пустыми по течению большого канала, доставляя себе развлечение прослушивать баркаролы несчастных, не находящих поутру свои гондолы там, где они их привязали.

Мы частенько будили акушерок, заставляя их одеваться и спешить принимать роды у женщин, которые при их появлении полагали их сумасшедшими. То же самое мы проделывали с самыми известными врачами, которых мы лишали отдыха, заставляя спешить к сеньорам, которых мы объявляли перенесшими апоплексический удар, и со священниками, направляя их причащать якобы умирающих, которые на самом деле чувствовали себя хорошо.

По всем улицам, где мы проходили, мы беспощадно срезали шнурки дверных звонков, и если случайно находили дверь, которую хозяева забыли закрыть, мы поднимались ощупью по лестнице наверх и приводили в ужас спящих обитателей квартир, сообщая громогласно о том, что двери их жилища открыты. После этого мы пускались наутек, оставляя все двери распахнутыми.

Однажды темной ночью мы решили разломать большой мраморный стол, имевший вид монумента. Этот стол стоял почти посреди площади Сент-Анджело. Говорили, что во время войны, которую вела Республика против Камбрейской лиги, комиссары платили за этим большим столом деньги рекрутам, поступавшим на службу Святого Марка.

Поскольку мы могли входить на колокольни, для нас было большим развлечением поднять по тревоге все население прихода с помощью набата, возвещавшего пожар, либо обрезать все колокольные веревки. Когда мы переправлялись с одного берега канала на другой, вместо того, чтобы нанять одну гондолу на всех, мы брали каждый по гондоле, и, выйдя на берег, убегали от лодочников, не заплатив им.

Весь город страдал от этих ночных проделок, и мы смеялись над усилиями властей найти нарушителей общественного спокойствия. Нам приходилось тщательно соблюдать секрет, потому что, если бы нас разоблачили, над нами бы позабавились, осудив всех на какой-то срок к галерам Совета Десяти, располагавшегося неподалеку, за двумя большими колоннами малой площади Св. Марка.

Нас было семь, а иногда восемь человек, потому что я очень сдружился со своим братом Франко и часто брал его с собой на наши выходки. Но вот как случилось, что страх обуздал и даже положил конец нашим выходкам.

В каждом из шестидесяти и еще двенадцати приходов города Венеции имелось большое кабаре, которое называлось магазином, где торговали недорогим вином и которое было открыто всю ночь; туда приходили только выпить, в отличие от других городских кабаре, в которых давали также и поесть. Можно было поесть и в магазине, принося с собой, кто что хочет, из колбасной лавки, которая была в каждом приходе и бывала также открыта почти всю ночь. Содержатель лавки предлагал очень плохую еду, но поскольку брал очень недорого, такое заведение было весьма полезно для бедных. Знать и буржуа в магазины не заходили, поскольку там было грязно, такие места посещал только простой люд. Там были маленькие комнаты, в которых стоял обычно стол, окруженный вместо стульев досками на козлах.

Был карнавал, прозвонило полночь, нас было восьмеро — все в масках — бродящих по городу и раздумывавших о том, чтобы сотворить очередную дерзкую проделку. Проходя мимо магазина прихода, называемого Санта Кроче, мы решили зайти выпить. Мы заходим, осматриваемся и видим в комнате только троих мирного вида мужчин, выпивающих вместе с довольно красивой женщиной. Наш вожак, знатного рода венецианец из семьи Бальби, говорит, что дело будет замечательное и необычное — отобрать у этих бедных пьяниц женщину, чтобы распорядиться затем ею для себя со всеми удобствами. Он расписывает нам свой проект в деталях, мы его одобряем, он нас инструктирует, и, скрытые под масками, мы входим в комнату вслед за ним; он, сняв свою маску, поскольку был уверен, что здесь его никто не знает, говорит трем мужчинам, пораженным его словами:

— Под страхом смерти и по приказу начальников Совета Десяти идите немедленно за нами без малейшего шума, а вы, красотка, не бойтесь ничего. Вас отведут к вам домой.

Как только были произнесены эти слова, двое из нашей банды взяли женщину, чтобы отвести ее туда, где наш вожак указал им нас дожидаться, а мы взяли троих мужчин, трепещущих от страха и не помышляющих сопротивляться. Подошел официант магазина, чтобы с ним расплатились, и наш шеф заплатил, посоветовав ему молчать, также под страхом смерти. Мы отводим этих троих на большую лодку; шеф поднимается в каюту на корме, приказав лодочнику перейти на нос. Лодочник подчиняется, не зная, куда плывет — лодка управляется с кормы. Никто из нас не знает, куда шеф собирается отвезти этих бедняг.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});