Тузы за границей - Гейл Герстнер-Миллер

– Я не привыкла держать все в себе. Я предпочитаю всегда говорить начистоту, так что простите меня, если я сейчас скажу что-нибудь… Мне кажется, я очень уязвима во всем, что касается вас, Грег, и это меня пугает.

– Я не собираюсь причинить вам боль, Сара.

Хартманн осторожно коснулся ее щеки, затем вытер слезы, скопившиеся в уголках глаз.

– Тогда расскажите мне, к чему мы идем – вы и я. Мне нужно знать правила.

– Я… – Он замолчал.

Сара следила за тем, как боролись на его лице противоречивые чувства. Грег склонил голову, и его теплое, легкое дыхание коснулось ее лба. Она позволила ему взять ее за подбородок, приподнять ее лицо, глаза женщины закрылись.

Его поцелуй был легким и очень нежным. Как прикосновение крыла бабочки. Сара отвернулась в сторону, и он привлек ее к себе, прижался к ней всем телом.

– Эллен… – начала Сара.

– Она знает, – прошептал Грег. Его пальцы пробежали по ее волосам. – Я рассказал ей. Она не возражает.

– Я не хотела, чтобы это произошло.

– Но это произошло. Ничего страшного не случилось.

Она отстранилась от него и обрадовалась, когда он беспрекословно отпустил ее.

– И что мы будем делать?

Солнце скрылось за холмами; мужчина превратился в тень, в еле различимый силуэт.

– Это решать вам, Сара. Мы с Эллен всегда заказываем двойной номер; вторую комнату я использую как рабочий кабинет. Сейчас я как раз отправляюсь туда. Если захотите, Билли проводит вас. Можете ему доверять, какие бы слухи о нем ни ходили. Он умеет держать язык за зубами.

На мгновение его пальцы снова коснулись ее щеки. Потом он развернулся и быстро зашагал прочь. Сара видела, как он коротко переговорил о чем-то с Рэем, а потом исчез за дверями, ведущими в вестибюль отеля. Билли остался на веранде.

Сара дождалась, когда на равнину опустилась полная темнота и воздух начал остывать после дневной жары, зная, что уже приняла решение, но не уверенная до конца, что хочет исполнить его. Она ждала, смутно надеясь на то, что африканская ночь подаст ей какой-то знак. Потом подошла к Рэю.

– Я хотела бы подняться в номер.

Из дневника Ксавье Десмонда

16 января, Аддис-Абеба, Эфиопия

Трудный день на охваченной засухой земле. Представители местного Красного Креста взяли некоторых из нас взглянуть на одну из их акций помощи голодающим беженцам. Разумеется, всем нам давно было известно о свирепствовавших здесь засухе и голоде, но видеть это по телевизору – одно, а самому попасть в эту атмосферу – совсем другое.

В такие дни я с особенной остротой чувствую собственные неудачи и недостатки. Заболев раком, я сильно похудел (кое-кто из ничего не подозревающих друзей даже говорит мне комплименты по поводу моей фигуры), но пребывание среди этих людей заставило меня стыдиться и того небольшого брюшка, что у меня еще осталось. Они умирали от голода у меня на глазах – а нас ждал самолет, готовый отнести нас обратно, в Аддис-Абебу, в наш отель, на очередной прием с прорвой самых изысканных блюд. Чувство вины было невыносимым – как и чувство полной беспомощности.

Думаю, все мы испытывали одинаковые ощущения. Не представляю, что переживал Хирам Уорчестер. К его чести, вид у него, когда он обходил голодающих, был совершенно больной, а в какой-то миг его так затрясло, что ему пришлось некоторое время отсиживаться в тенечке. Пот так и катил с него градом. Но потом он снова поднялся на ноги с жутким выражением на бледном как мел лице и принялся помогать разгружать провизию, которую мы привезли с собой.

Сколько людей принимали участие в этой операции, сколько людей готовили ее не покладая рук, но здесь все плоды их усилий кажутся каплей в море. Единственная реальность в этом лагере беженцев – истощенные до предела тела с раздутыми животами, мертвые глаза детей и раскаленное пекло, в котором томится эта сожженная, растрескавшаяся земля.

Впечатления этого дня останутся в моей памяти надолго – по крайней мере на весь тот срок, который мне отпущен. Отец Кальмар соборовал умирающую женщину с коптским крестом на шее. Соколица с ее оператором засняли почти всю сцену, но потом она не выдержала и отправилась ждать нас в самолете. Говорят, ее даже вывернуло.

Не забуду я и юную мать – лет семнадцати-восемнадцати от силы, – такую исхудавшую, что у нее можно было пересчитать все ребра, и с глазами древней старухи. К сморщенной пустой груди она прижимала младенца. Ребенок давно умер и уже начал разлагаться, но она не позволяла никому забрать его. Доктор Тахион перехватил контроль над ее сознанием и удерживал ее, а сам осторожно высвободил из рук-веточек маленькое тельце и унес его прочь. Потом отдал трупик одному из спасателей, а сам опустился на землю и заплакал, сотрясаясь всем телом в такт рыданиям.

Мистраль тоже закончила день в слезах. По пути в лагерь она переоделась в бело-голубой летный комбинезон. Она совсем молоденькая, она – туз, и притом весьма могущественный; она, без сомнения, была уверена, что сможет помочь. Когда девушка вызвала ветер, ее огромный плащ, прикрепленный к щиколоткам и лодыжкам, надулся, как парашют, и утащил ее в небо. Необычный вид джокеров не зажег ни искры интереса в запавших, обращенных внутрь себя глазах беженцев. Но когда Мистраль взмыла в воздух, большинство из них – не все, но большинство, – повернулись посмотреть, и их взгляды устремились вслед за ней в раскаленную голубую высь. А потом вновь подернулись мертвенной пеленой отчаяния. Думаю, Мистраль мечтала, что ее власть над ветрами поможет пригнать сюда тучи и вызвать животворящий дождь. Что за прекраснодушная, тщеславная мечта…

Она летала почти два часа, порой забираясь так высоко и далеко, что мы теряли ее из виду, но, несмотря на всю ее силу, ей удалось вызвать всего лишь песчаный вихрь. В конце концов она сдалась, выбившись из сил, и вернулась с запорошенным песком и пылью, милым юным лицом и красными распухшими глазами.

Уже перед самым нашим отлетом произошла жуткая сцена, которая лишь глубже обозначила бездну царящего здесь отчаяния. Высокий парень с рубцеватыми от угрей щеками набросился на своего же товарища по несчастью – впал в неистовство, выбил одной женщине глаз и съел его под бессмысленными взглядами своих соплеменников. По иронии судьбы мы встретили этого мальчика сразу же после приземления – он провел год в христианской школе и знал несколько английских слов. Он казался более сильным и здоровым, чем большинство тех, кого мы видели. Когда Мистраль взлетела, он вскочил на ноги и позвал ее чистым и звонким голосом:

– Джетбой!

Отец Кальмар и сенатор Хартманн пытались поговорить с ним, но его познания в английском языке ограничивались всего несколькими существительными, среди которых были «шоколад», «телевизор» и «Иисус Христос». Этот парнишка вел себя вполне адекватно – при виде отца Кальмара его глаза расширились, он протянул руку и с изумлением потрогал щупальца на лице священника, по-настоящему улыбнулся, когда сенатор похлопал его по плечу и сказал, что мы прилетели помочь им, хотя не думаю, чтобы понял хоть слово. Мы все стояли как громом пораженные, глядя, как его уносят, а он продолжал выкрикивать что-то, размазывая кровь по впалым коричневым щекам.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});