Собрание сочинений: В 11 т. Т. 1: 1955–1959 гг. - Аркадий Стругацкий

Вернулся Юрковский, сгибаясь под тяжестью двух объемистых серых тюков.

— Может быть, не будем выключать фотореактор? ― спросил он, ловко распаковывая их и извлекая прозрачный цилиндр, сдвоенные баллоны и еще какие–то приспособления.

— Обязательно выключим. Вот кстати, Алексей Петрович, сейчас вы познакомитесь с миром без тяжести. Советую не покидать кают–компании и не делать резких движений.

— Не понимаю…

— Как только выключат фотореактор, ускорение исчезнет, планетолет станет двигаться равномерно, а раз ускорения нет ― нет и тяжести.

— Вот оно что! ― Лицо Быкова просветлело, и он потер руки.― Очень интересно… А то, знаете, обидно даже: был в межпланетном перелете и не испытал…

— Готово! ― объявил Юрковский.

Он стоял в дверях, закованный с ног до шеи в странный панцирь из гибких металлических колец, похожий на чудовищное членистоногое с человеческой головой. Цилиндрический прозрачный шлем–колпак он держал под мышкой. Быкову уже приходилось видеть межпланетный скафандр на фотографиях и в кино, но он не удержался и обошел вокруг Юрковского, с любопытством оглядывая его.

― Пошли,― коротко приказал Ермаков.

Быков уселся в кресло и молча проводил взглядом товарищей.

Топот ног в коридоре затих, послышался тихий звон закрываемой двери. Дауге крикнул: «Куда трос крепить, Анатолий Борисович?» Затем все стихло.

― Внимание! ― раздался в репродукторе голос Спицына.

В ту же минуту Быков почувствовал, что его мягко поднимают в воздух. Он судорожно вцепился в ручки кресла. Что–то тон ко засвистело, по планетолету пронесся холодный ветерок. Быков шумно вздохнул. Ничего страшного как будто не произошло. Тогда он осторожно разжал пальцы и выпрямился.

Когда через четверть часа Дауге, Михаил Антонович и покрытый белой изморозью Юрковский, цепляясь за специальные лееpa на кожаной обивке стен, вернулись в кают–компанию, Быков, красный, потный и взволнованный, висел в воздухе вниз головой над креслом и тщетно пытался дотянуться до него хотя бы кончиками пальцев.

Увидев это, Юрковский восторженно взвыл, выпустил леер из рук, стукнулся головой о потолок и снова выпорхнул в коридор. Дауге и Михаил Антонович, давясь от хохота, подползли под мрачно улыбающегося водителя «Мальчика» и стянули его на пол.

— Как… тебе показался… мир без тяжести? ― всхлипнул Дауге.― Ис…испытал?

— Испытал,― кротко ответил Быков.

— Внимание! ― рявкнул репродуктор.

Когда вновь был включен фотореактор и все пришло в порядок, Юрковский рассказал о результатах своей вылазки. Контей нер с «Мальчиком» излучает, но не сильно, едва заметно. Крепления не пострадали ― по крайней мере, наружные,― что, собственно, и было самым важным, и сам контейнер не сдвинулся ни на сантиметр.

— Серп Венеры виден простым глазом. А небо… Какая величественная красота! «Открылась бездна, звезд полна! Звездам числа нет, бездне ― дна!» ― продекламировал Юрковский.― Можно подумать, Михаила Ломоносов побывал в пространстве… Вокруг Солнца ― корона, как жемчужное облако! Ну скажите же мне, почему я не поэт? ― Юрковский встал в позу и начал: ― «Бездна черная…»

— «Бездна жгучая»,― серьезно добавил Богдан Спицын, забежавший с вахты глотнуть кофе.

Юрковский поглядел на него с отсутствующим выражением и начал снова:

Бездна черная крылья раскинула,Звезды ― капли сверкающих слез…

…Э–э–э… как там будет дальше?

— Отринула,― предложил Богдан.

— Молчи, презренный…

— Ну, накинула…

— Подожди… минутку…

— Бездны черные, бездны чужие, Звезды ― капли сверкающих слез… Где просторы пустынь ледяные…

― Там теперь задымил паровоз,― закончил Богдан самым лирическим тоном.

И никто не проронил ни слова о злосчастном приключении Быкова в мире невесомости. В планетолете снова воцарились покой, тишина, обычная, почти земная жизнь.

Быков и Дауге сидели в кают–компании за шахматами, когда вошел озабоченный Крутиков.

― Слыхали новость, ребята?

Быков вопросительно взглянул на него, а Дауге, покусывая ноготь, спросил рассеянно:

— Что там еще случилось?

— Связи нет.

— С кем?

— Ни с кем нет. Ни с Землей, ни с «Циолковским».

— Почему?

Крутиков пожал плечами, запустил руку в буфет и достал вафлю.

— И давно нет связи?

— Больше часа.― Крутиков с хрустом раскусил вафлю.― Ермаков с Богданом все перепробовали. Шарили на всех волнах. Пусто, хоть шаром покати. И что удивительно ― обычно всегда наткнешься на чей–нибудь разговор. А сейчас на всем диапазоне мертвая тишина, словно на морском дне. Ни единого звука, ни единого разряда.

— Может быть, аппаратура испортилась? ― предположил Дауге.

— Все три комплекта сразу? Вряд ли.

— Или антенны не в порядке?

Штурман пожал плечами. Дауге пробормотал: «Опять не все слава богу»,― и смешал фигуры.

— Где Володька?

— У себя, наверное…

Быков тронул Михаила Антоновича за рукав:

― Может быть, разладился только прием, и они нас слышат?

― Все может быть. Но вообще ― весьма странно. Вдруг ни с того ни с сего отказали все радиоустановки сразу. Никогда еще такого не бывало. Правда, Ляхов предупреждал… Но… это, понимаешь, как–то тревожно… неуютно как–то…

Быков с симпатией посмотрел на его доброе круглое лицо с маленькими грустными глазками.

― Да… я понимаю, Михаил Антонович.

Действительно, стало очень неуютно. Смутное предчувствие несчастья овладело Быковым. Может быть, потому, что всякая, даже ничтожнейшая неприятность на межпланетном корабле представлялась ему большой бедой. Но и Крутиков, по–видимому, испытывал нечто подобное, а уж его никак нельзя было заподозрить в мнительности новичка.

― Не вешайте носа, друзья! ― с наигранной веселостью воскликнул Дауге.― Пока ничего страшного не случилось, не правда ли? Ну, временно потеряна по каким–то причинам связь. Нодвигатели в порядке, продовольствия достаточно, «Хиус» идет по курсу…

Крутиков вздохнул. И опять Быков понял его. Для них, детей Земли, связь была единственной живой, ощутимой ниточкой, протянувшейся к ним с родной планеты. И обрыв этой животворной ниточки, даже временный, действовал угнетающе. Быков вдруг каждой своей кровинкой ощутил глухое, невероятное одиночество «Хиуса». Десятки и сотни миллионов километров безмолвной пустоты свинцом легли на плечи, отрезали от других миров и от матерински теплой, родной Земли. Десятки и сотни миллионов километров ледяной пустоты… Эти невообразимые пропасти ― вовсе не «ничто». Нет, они живут какой–то своей особой и непонятной жизнью, по каким–то непостижимым законам, сложные, коварные…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});