Генрих IV - Василий Балакин

Диана д’Андуэн, графиня де Грамон (Коризанда)

Генрих IV. Пародийный портрет работы Л. Готье

Вожди гугенотов, чтобы сохранить за собой существенные преимущества, готовы были возобновить войну. Иного мнения придерживались рядовые протестанты Ла-Рошели и южных городов, не желавшие иметь ничего общего с тем, что они называли безбожной войной. С ними были солидарны «политики» и Лану, герой с железной рукой. Военные действия начал принц Конде, которому католики не давали вступить в управление Пикардией. Решив добиться своего с помощью оружия, он 29 ноября 1579 года в результате внезапной атаки захватил укрепленный город Ла-Фер. Дабы сохранить за собой положение вождя протестантов, Генрих Наваррский, не желая отставать от кузена, счел необходимым выступить на его стороне. Кроме того, он решил воспользоваться случаем для сведения старинных счетов с Бироном, положить конец двоевластию в Гиени, стать, как он не без юмора говорил, «хозяином хотя бы на своей собственной мельнице». Прежде всего Генрих договорился о совместных действиях с Ледигьером в Дофине и с Шатийоном, сыном адмирала Колиньи, в Лангедоке. Обеспечив таким образом свои тылы, он 13 апреля 1580 года покинул Нерак, оставив Маргарите письмо, в котором изложил свои планы: запросить помощи у Англии, обратиться с манифестом к дворянам и с протестом к Генриху III и Екатерине Медичи «против несправедливости, вынуждающей его взяться за оружие»; при этом он, достойный сын Жанны д’Альбре, более не уверял их в своей верности центральной королевской власти. Вскоре для него, надо полагать, явилось неприятным сюрпризом то, что многие гугеноты, на долготерпение и страдание которых он ссылался, предпочитали и дальше терпеть и страдать, нежели сражаться за безбожного и распутного вождя.

Генриху на первых порах удалось собрать смехотворную по численности армию — около двухсот дворян и чуть более полутора тысяч аркебузиров. Кампания началась с мастерски проведенной операции. 29 мая 1580 года король Наваррский приступил к осаде Каора, города, входившего в апанаж Марго, но до того времени все еще остававшегося в руках Бирона, так что его действия имели видимость законной акции. Это был хорошо укрепленный город, оборона которого еще более усиливалась благодаря его положению в излучине реки Ло, с трех сторон защищавшей era Обращенный к северу полуостров, образованный излучиной, был надежно защищен линией оборонительных сооружений. Со стороны реки в город вели три каменных моста, имевшие по четыре опоры, над каждой из которых возвышалась башня с воротами. Однако твердыня не устояла под натиском короля Наваррского, который, как писал позднее один из его верных сторонников, герцог Сюлли (тогда еще Рони), героически сражавшийся бок о бок со своим господином, «казалось, одновременно присутствовал всюду, обращаясь к каждому по имени и отдавая приказы командирам, дабы те перебрасывали людей туда, где они больше всего были нужны». Генрих был в первых рядах, рискуя своей жизнью. Город решили штурмовать по южному мосту, считавшемуся наиболее укрепленным, поэтому оборонявшиеся уделяли ему меньше внимания. Решающую роль сыграли военные инженеры и подрывники. Очень кстати для нападавших в ночь штурма разразилась сильная гроза: раскаты грома сливались с грохотом взрывов, разрушавших одно препятствие за другим на пути штурмующих, так что осажденные сообразили, в чем дело, только когда рухнули городские ворота. Когда воинство короля Наваррского ворвалось в город, завязались бои на его узких улицах, продолжавшиеся пять дней, поскольку там были возведены баррикады, а каждый дом оборонялся, словно крепость. Католики поспешили направить войско на помощь Каору, но тем лишь продлили агонию осажденного города. С этого штурма начинается репутация короля Наваррского как крупного военачальника и укрепляется его положение вождя и защитника реформатской церкви.

Сражение у стен Каора явилось главным событием «войны влюбленных». В целом же роялисты под предводительством Бирона, Майенна и Матиньона одерживали верх. На северном фронте Генрих III отвоевал Лa-Фер, чем спровоцировал бегство Конде в Германию. После успеха в Каоре Генрих Наваррский, военные ресурсы которого оказались исчерпанными, был вынужден перейти к оборонительной тактике. И опять герцог Анжуйский выступил в качестве посредника, отправившись в Нерак и заключив 26 ноября 1580 года со своим зятем мир во Фле. Генрих Наваррский получил на шесть лет крепости, предоставленные ему соглашением в Нераке только на шесть месяцев. И опять повторилась давняя история: все участники конфликта (за исключением, может быть, самого Генриха — не зря очередное примирение назвали «миром короля Наваррского»), в силу обстоятельств вынужденные пойти на мировую, выражали свое недовольство, особенно гугеноты, полагавшие, что герой штурма Каора, удовлетворив собственные притязания, плохо отстаивал интересы протестантской партии.

Мелочи жизни

Прилагая усилия к заключению очередного мира в казавшейся бесконечной череде гражданско-религиозных войн, герцог Анжуйский был движим отнюдь не миролюбием и не состраданием к соотечественникам, католикам и протестантам, истреблявшим друг друга в смертельной схватке. Война должна была продолжаться, только в другом месте — в Нидерландах, против испанцев, а для этого ему нужны были гугеноты короля Наваррского. Генрих Бурбон, несмотря на свои амбиции предводителя протестантов в масштабах всего Французского королевства, никогда не забывал, что является отпрыском рода д’Альбре с его притязаниями на корону Наваррского королевства — всего, а не только того жалкого обрубка, который прилепился к северным склонам Пиренейских гор. Поэтому он с готовностью откликнулся на предложение шурина с одной только оговоркой: раз уж тот так сильно ненавидит Филиппа II, то почему бы не напасть на него на территории к югу от Пиренеев? Больше герцог Анжуйский не настаивал на своем предложении, без короля Наваррского бросившись во фламандскую авантюру, самую безумную в его жизни. Правда, среди гугенотов нашлись неутомимые воители, не мыслившие себе жизни без борьбы против ненавистных папистов, такие как Тюренн и Лану Железная Рука, последовавшие за герцогом Анжуйским. Потом Екатерине Медичи стоило немалых усилий, чтобы возвратить этих Дон Кихотов во Францию, пока они не спровоцировали большую войну с Испанией, в которой у французов, как мы помним, тогда не было ни одного шанса на победу.

Генрих же Наваррский благоразумно удалился в Нерак, где своим чередом потекла для него мирная жизнь, украшенная любовными утехами с милой Фоссезой. Она-то и послужила причиной большого скандала в благородном семействе. Нет, не потому, что Маргарита ревновала супруга. Она, как мы помним, вообще была не ревнива, а в тот момент и тем более не обращала внимания на его амурные похождения, поскольку сама до безумия влюбилась в красавца из свиты герцога Анжуйского, Арле де Шанваллона, с которым после короткого романа во Фле вынуждена была жить в разлуке. Все испортила малышка Фоссеза, слишком много возомнившая о себе. Началось с того, что она вдруг занемогла. Врачи, обследовав ее, прописали лечение «больного желудка» на водах. С простодушием, которое любой малознакомый с ним человек принял бы за беспримерный цинизм, Генрих предложил супруге сопровождать свою метрессу. Не ревнивая и придерживавшаяся широких взглядов Маргарита на сей раз все же решила, что ее любезный супруг зашел слишком далеко, и отказалась. Тогда он сам отправился с красоткой, для компании прихватив с собой и свою прежнюю любовницу, мадемуазель де Ребур. Когда курортники возвратились, Фоссеза уже не могла скрывать своего истинного положения, ссылаясь на «больной желудок». Марго предложила, чтобы та приличия ради поехала рожать в деревенскую усадьбу в окрестностях Нерака. Однако Фоссеза, гордая тем, что носит под сердцем ребенка короля, отказалась. Бедняжка возомнила, что непременно родит сына и Генрих, разведясь с бесплодной Маргаритой, женится на ней. Дело шло к развязке, и как-то ранним утром у Фоссезы, спавшей в одной комнате с прочими фрейлинами, начались родовые схватки. Маргарита, поведавшая об этом случае в своих мемуарах, прислала к ней собственного врача, а тот сообщил новость королю. Генрих, не желавший огласки, но и не хотевший оставить возлюбленную в беспомощном состоянии, без стеснения и обиняков обратился прямо к супруге: «Душа моя, кое-что я утаил от вас, но теперь должен открыться. Прошу вас извинить меня и забыть все, что я говорил вам на сей счет. Вы меня очень обяжете, если тотчас же встанете и пойдете помочь Фоссезе, которой совсем худо. Вы же знаете, как я люблю ее. Я прошу вас, сделайте одолжение». Этому человеку в равной мере чужды были и ревность, и чувство такта.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});