Антикиллер-2 - Данил Корецкий

– Кто такой Чебанян? – Пастряков уже не скрывал раздражения.

Бывший комитетчик молчал. Он понял, что допустил очередную ошибку. Смешивать уровни компетентности нельзя. Тут должна быть строгая субординация. Нижестоящим можно приводить в пример тех, кто стоит выше, но наоборот – никогда.

– Сергей Николаевич, – строго официальным тоном заговорил зам. губернатора. – Я вас не понимаю. Я, например, не боюсь этого вашего... как там его? Судимого милиционера. И не понимаю, зачем вы так долго рассказывали мне о его сомнительных делишках. Кто он такой? Он даже не руководитель самостоятельного подразделения! Почему мы должны с ним возиться? Доложите Ивану Васильевичу Крамскому – это его епархия, пусть разбирается. И сообщите генералу мое мнение: таким людям не место в органах!

Павел Сергеевич сделал паузу, чтобы сказанное отложилось у подчиненного в голове.

– Вы меня поняли?

– Так точно! – по давней офицерской привычке отчеканил тот. Не то чтобы уставной оборот так въелся в плоть и кровь, просто он заметил, что военные фразы нравятся гражданским начальникам. Причем тем больше, чем более далеки они от жестких и тяжких реалий воинской службы и чем меньше к ней приспособлены.

Пастрякову четкий ответ понравился. Он смягчился.

– А что с этим... За которого просит Андрюша Хорошилов?

Каргаполов потупился:

– Тут, Павел Сергеевич, шансов практически нет никаких. Это же тот Киршев, который на женщин нападал. В черных колготках, помните? Восемь убийств и три покушения. С изнасилованиями... К расстрелу приговорили... Теперь не исполняют, значит, будет двадцать лет сидеть. Что с ним сделаешь?

– Андрюша помочь просит. Говорит, не он это... Оговорил будто себя, потому что били...

Пастряков отвел глаза в сторону. Разговор был ему крайне неприятен. Но если Лыков когда-то полезет в эту историю, пусть знает, что его верный зам и близкий друг старался, не боясь испачкаться в дерьме.

– Как помочь... Психом признать? Тогда в особую психушку переведут да тяжелыми препаратами заколют. И все равно лет десять должен просидеть... Только столько там и не проживешь... Не знаю...

– Ладно! – подвел итог Пастряков. – Крамской это знать должен. Будешь с ним про милиционера говорить и этот вопрос задай.

Румянец на щеках Каргаполова приобрел нездоровый багровый оттенок, на лбу выступил пот.

– Извините, Павел Сергеевич, но я с генералом об этом говорить не могу. Не мой уровень. Я даже намекать на это права не имею. Это же такое дело, такое дело...

Вскочив, он заходил по кабинету. Пастряков никогда не видел исполнительнейшего крепыша-боровичка в таком волнении. И никогда не слышал от. него столь категорического отказа. Заподозрить Каргаполова в неисполнительности он не мог – тот был многократно и всесторонне проверен. Человекинструмент. Что скажешь, то и сделает. Видно, действительно тут вопрос особый... К тому же он не руководитель...

– Хорошо, Сергей Николаевич, успокойтесь. Я сам переговорю с Иваном Васильевичем. Можете быть свободным.

Выйдя в приемную, Каргаполов как подкошенный упал в кресло. Где-то глубоко в нем еще сидела крохотная частица офицера контрразведки, и эта частица вопила сейчас во весь голос:

«Совсем охренели! Никаких краев не видят! Маньяка-убийцу освобождать затеялись... И я об этом должен начальнику УВД сказать! Так, мол, и так, вы своего Коренева из милиции выгоните, а смертника Киршева освободите, вас об этом сам Павел Сергеевич Пастряков просит! Ну педерасты! Зажрались до сала в мозгах, оборзели от безнаказанности!»

– Вам плохо, Сергей Николаевич? Может, врача? – участливо наклонилась к нему Софья Павловна, секретарь заместителя губернатора.

– Сердце прихватило, – голос звучал хрипло и слабо.

– Сейчас я вам валидольчика... Или сразу нитроглицерин?

– Спасибо, валидола достаточно... Прохладный вкус мяты под языком привел его в чувство.

– Сейчас я доложу Павлу Сергеевичу, пусть вас на машине отвезут домой...

– Ни в коем случае! – испуганно вскочил Каргаполов. – Все уже прошло, а у меня много работы!

Софья Павловна недоуменно наклонила голову. Она хотела сделать как лучше, но чуть все не испортила.

Свои чувства и ощущения надо сохранять внутри – иначе можешь в мгновенье ока вылететь из команды, брезгливость и свободомыслие здесь не поощряются. А вылетев, утратишь все возможности, и что тогда? Остаток не то чекистского менталитета, не то простой порядочности вряд ли поможет сохранить тот уровень жизни, к которому привык, вряд ли сможет обеспечить семью...

– Я вас прошу: ничего не говорите Павлу Сергеевичу. Пожалуйста, Софья Павловна!

– Хорошо, хорошо, – женщина кивнула. Вряд ли она поняла, что происходит.

Каргаполов пошел к своему кабинету. Постепенно он успокаивался. В конце концов, делать нечто вопиющее, вызывающее бурный протест крохотной частицы прежнего Каргаполова, заставляют нечасто. Можно перетерпеть. Сейчас он даже гордился своим порывом. У Пастрякова небось ни одна самая гнусная мерзость не вызовет подобных чувств.

Но он ошибался. Павел Сергеевич тоже был вне себя.

«Дожили! Ни партийной, ни простой, человеческой совести не осталось! Да где это видано – душегуба из тюрьмы спасать! Раньше партбилет на стол за такого родственника да с должности поганой метлой... А теперь? Кто меня поймет? Крамской поймет? Вчера я его за убийства в центре города распекал, а сегодня убийце прошу снисхождение сделать! Потому что так, видите ли, губернатор хочет! Даже не губернатор, а зятек его... Но теперь они семья, значит, заодно! Пригрел какого-то босяка, дочку за него отдал, а я должен в этих мерзостях ковыряться! Какими глазами на людей смотреть? Какой мы им пример подаем?»

Но и Павел Сергеевич в конце концов успокоился. Есть вещи, с которыми он, как порядочный человек, согласиться не может. Но если вынуждают – куда деваться? Есть дисциплина, есть субординация, есть, наконец, корпоративность! Если руководители области друг друга не поддерживают, дело кончается плохо. Поэтому стоит ему заартачиться, и Лыков сразу выкинет из команды, и повод найдет солидный, не подкопаешься, не оспоришь. И потом, спорить хорошо, пока ты у власти, как только власть отобрали – поджимай хвост и дуй куда подальше. Иначе вообще все отберут, да еще и в тюрьму упекут! Мало, что ли, примеров... Но все от губернатора зависит, а не от зама. Он – человек Системы и против нее идти никак не может. Значит, он ни в чем и не виноват!

Дав выход своему гневу и успокоив сам себя, Пастряков вернулся к текущим делам. Придвинув телефон, он стал набирать номер мэра города. За две недели не проложить семьсот метров теплотрассы – это просто безобразие!

Глава шестая.

СУРОВАЯ БАНДИТСКАЯ ПЕХОТА

Мы – «Боинги», нас так зовет молва,

Пусть называет, если ей охота.

Мы ж просто – уголовная братва,

Суровая бандитская пехота.

Нас грузят, словно «Боинг», до краев:

Хавиры, башли, цепуры с крестами,

Крутые тачки, шмары и рыжье –

Чтоб веселее в небеса взлетали.

Идем за строем строй, за рядом ряд,

Наводит жуткий страх стальная стая...

Но, как известно, «Боинги» горят –

Они обычно долго не летают...

Александр Сидоров. Марш «Боингов»

На похороны Ермолая Север отстегнул три тысячи баксов. Он не говорил, на что именно, просто дал деньги, вроде как долю бригады Шакала. Но Шакал решил, что надо устроить красивые бандитские похороны, чтобы все видели, какая у них в бригаде дружба и как чтут погибших. Боксер и Погонщик, у которых тоже убили пацанов, поступили по-другому: мертвых погребли как обычно, а живых собрали на базе отдыха с сауной, набрали жратвы, водки, привезли девчонок и три дня оттягивались на полную катушку.

Пример приятелей не изменил намерений Шакала, возможно, потому, что ему нравились гангстерские фильмы, в которых элегантные, в черных фраках и крахмальных сорочках друзья погибшего с суровой молчаливостью исполняли последний обряд, и всем было ясно, что месть врагам еще впереди.

На лакированный ореховый гроб денег не хватило, зато наняли настоящий похоронный «Кадиллак» – точь-в-точь, как в кинушке «Однажды в Америке». Правда, на этом сходство и кончилось: роскошный катафалк катил впереди, за ним две старые, будто со свалки «бэшки», Чича с Реготуном на мотоцикле без номеров и раздолбанный желтый ритуальный автобус, набитый в доску пьяными родственниками и соседями из Рыбнинского района. Ни одного фрака или даже приличного костюма: голь да нищета, крестьянские рожи родни и дебильные лица друзей, наглядно подтверждающие тезис о вреде пьяного зачатия.

Сам Шакал надел джинсы, тесный, еще школьный пиджак, не очень мятую клетчатую рубаху и одолженный у соседа широченный галстук. Дома ему наряд понравился, но сейчас, на фоне общего убожества, он почувствовал себя клоуном, с дурацкой марлевой нашлепкой на зашитой щеке. Его затея провалилась, красивым обряд не получился и получиться не мог: даже если купить гроб за десять тонн «зеленых» и пристроить в хвост «Кадиллаку» десяток крутых тачек, то где взять людей с мужественными лицами чикагских гангстеров? И куда деть расхристанную деревенскую родню? Шакал уже жалел о своей непрактичности и злился, думая, что умнее было поступить так, как Боксер и Погонщик.