Начало конца комедии - Виктор Конецкий

И по дурной привычке написал красной шариковой ручкой под заключительным абзацем статьи, что у попа была собака, что поп ее любил, но собака съела кусок мяса и поп...

-- Почему вы здесь курите, молодой человек? --вернул меня в жизнь уверенный девичий голосок. А я и не заметил, что курю. Когда мешанина полусумасшедших мыслей опускается из черепа в сердце, закуриваешь сомнамбулически.

Передо мной стояли два дружинника и дружинница. Каждый из них был в три раза моложе меня.

-- Я не молодой человек -- раз. И почему здесь нельзя курить -- два, если вокруг кубический километр воздушного пространства?

-- Немедленно пройдите в туалет! -- сказала девушка.

-- Молодые люди, зачем мы тратим деньги на строительство таких громадных аэропортов?-- зарычал я. -- Чтобы люди здесь чувствовали себя свободно! Вам это понятно?

-- Образованный! -- поощрительно и зловеще произнес паренек в расклешенных брюках.

-- Образованный, а на книжке пишет! -- с глубоким осуждением высказалась девушка-дружинница.

-- Господи! -- взмолился я. -- Вам-то какое дело, где я пишу?

-- Образованные книжки не пачкают! -- сказала девушка.

Я вполне созрел для небольшой истерики. И, вполне возможно, не улетел бы рейсом 3338, а изучал бы реалии жизни в участке, если бы...

-- Интересно отметить, что этот субчик, который здесь дымит и портит книги, имеет кличку "Сосуд Ведо", -- раздался надо мной скрипучий голос.

Долгий Ящик, капитан-лейтенант запаса Желтинский! Свой брат, бывший офицер корабельной службы, заброшенный в большую науку на манер троянского коня, наша пятая колонна в среде физиков твердого тела! Вот и не верь в символические встречи и прочую мистику!

-- Погаси сигарету, извинись перед товарищами, и пошли регистрироваться! -- приказал Желтинский.

Как хорошо лежала на его плечах меховая шуба, как ослепительно белел среди пушистого меха лед воротничка рубашки, какая солидность лишенного комплекса неполноценности ученого!

Дружинники начали стушевываться, как порфироносная вдова перед молодой царицей.

-- Ты что? С ума сошел? -- спросил я. -- Что ты несешь? Чтобы я стал извиняться перед этими салагами?

-- Молодые люди, не обращайте на моего друга внимания. Позвольте, я извинюсь за него. Член-корреспондент Академии наук приносит вам извинения!.. Сосуд, отдай сигарету! -- он взял у меня сигарету, и мы пошли регистрироваться. Причем Ящик сигарету никуда не бросил. Он докурил ее за меня -- нагло, без всякого стеснения, на лобном месте, у стойки регистрации, в центре зала. И мегеры-регистраторши поздоровались с ним, как с приятно знакомым.

Оказывается, он часто летал на этой линии, потому что последние годы работал и в Новосибирске и в Ленинграде. И теперь возвращался в Сибирь из-под Луги, где навещал "зимнюю школу" физиков.

Когда я, медленно успокаиваясь, в третий раз повторил в адрес дружинников стереотипное: "Черт! Что хотят, то и делают!" -- Ящик не выдержал и прочитал мне короткую нотацию.

-- Интересно отметить, -- заскрипел он, ведя меня за пуговицу к перронному контролю, -- что этот вопль: "Что хотят, то и делают!" -- мы слышим и издаем постоянно. Действительно, нахамит нам кассирша, и мы испускаем этот вопль. А продавщица также воскликнет, если мы попросим книгу жалоб и напишем туда замечание. В простом этом вопле есть вечная жалоба на чужую свободу. Чужая свобода ужасно возмущает и раздражает нас. Вероятно, это потому, что из длинного исторического опыта мы вынесли бесспорное, абсолютное знание, что если где-нибудь увеличивается чья-то свобода, го это стесняет нашу. Но если чужая свобода и не влияет на нашу, ее наличие все равно действует на нас отвратительно. И мы с глубоким пафосом осуждения восклицаем: "Ну, посмотри на них! Что хотят, то и делают!" Но ведь идеал-то у всех один -- именно и делать каждому то, что он хочет. И радоваться надо, что кому-то такое удается! Ты согласен?

Боже мой, какое удовольствие встретить живого ученого, когда совсем уже закопался в книгах! Какое счастье, что четверть века назад мы с ним вместе ловили корюшку тельняшкой в мелководье у форта Серая Лошадь! Ведь я-то знал, что под солидной внешностью и толстыми очками скрывается человек не комнатной биографии. И сами-то очки появились у Желтинского довольно романтическим образом. Еще на военном флоте, будучи штурманом, он подпалил глаза Солнцем при помощи секстана. Он выводил какую-то квадратичную ошибку астрономических наблюдений. Сотни высот Солнца в районе экватора -- тут и Галилей бы испортил себе глаза. Вообще-то глупый штрих биографии, но красивый. И еще: он мог бы согласиться на госпиталь где-нибудь на флагмане, но довел корабль до базы сам -- опять глупо, но красиво.

-- Давай наконец познакомимся. Как тебя звать по-человечески? -спросил я, когда мы оказались в самолете и заняли места друг подле друга. Последнее оказалось возможным, потому что Ящик преподнес стюардессе шоколадку.

-- Леопольд. Леопольд Васильевич, -- проскрипел Ящик, извлекая из кармана шахматную газетку "64".-- Я уже информирован о том, что ты летишь во глубину сибирских руд, чтобы дать там нам представление. Подрабатываешь гастролями? Где реквизит? Поездом отправил?.. Слушай, Сосуд Ведо, ну а какого черта эти-то ребята играют только при огнях рампы, а? -- Он ткнул зальцем в газетку. -- Неужели Фишеру и Карпову не хочется сыграть между собой просто так, вечерком? По гамбургскому счету, без судей и прочей чепухи? Играть ради игры, а?

-- Ты хорошо играешь?

-- Средне, но люблю.

-- А современную молодежь ты любишь? -- спросил я.

Самолет был битком набит молодежью. В Сибирь летел какой-то заграничный танцевально-хоровой ансамбль. Вероятно, это были французы. Длинноволосые, расклешенные, расстегнутые, с дорожными сумками на длинных лямках, -нагловатые, как Фишер, и расчетливые, как Карпов.

-- У меня дочь такая. Как же мне их не любить?

-- Кто она по специальности?

-- Математик. И способная, но в науку не пошла. Преподает в школе. А весь интерес знаешь куда? Никогда не догадаешься! Занимается литературной критикой. Статьи пишет. Разгромила Томаса Манна вместе с Генрихом.

-- Печатается? Первый раз слышу о самодеятельном литкритике. В писатели идут из самодеятельности, а критики фильтруются через учебные заведения.

-- Нет! Кто ее печатать будет... Просто объелась строгой наукой на моем примере, тошнит ее от строгой науки...

Мы замолчали, пережидая форсажный гул турбин. ТУ укладывался на сибирский курс и на потребный угол кабрирования.

Было ноль часов двадцать пять минут по МСК.

Я сосал взлетную карамельку и, как всегда в эти моменты, вспоминал ночную странную даму-танатолога. Была она или приснилась? И вдруг я действительно испарюсь, излучусь, исчезну в момент смерти? Вдруг мне уготована судьба Амброза Бирса? Можете верить или не верить, но такие воспаленные мысли бродят в моей голове.

Гул стал монотонным, и свет вспыхнул на полный накал.

Надо было начинать потрошить попутчика, надо было использовать случай, чтобы подготовиться к собеседованиям с учеными людьми в скором будущем. Но вопросы не возникали. Вероятно, потому, что их было

слишком много, да и время было позднее -- потягивало в сон.

-- Ты в настроении немного пофилософствовать? -- спросил я.

-- Интересно отметить, что современные философы способны только облаивать чужие идеи. Будешь фрукт? -- проскрипел Леопольд, доставая из портфеля апельсины. -- На стойку им талантов уже не хватает. Они мне напоминают дурно обученных легавых. А тебя в философию тянет?

-- По долгу службы тянет. Спасибо, апельсины я не ем. Они стали теперь слишком сладкие. Возможно, я буду задавать глупые вопросы, но мне надо тренироваться.

-- Если ты спросишь, куда и почему разлетаются галактики, то я отвечу, что природа не терпит пустоты, -- сказал Ящик, с удовольствием расковыривая дюймовую шкуру современного апельсина.

-- Несколько вопросов из анкеты "Литературной газеты". Уважаемый Леопольд Васильевич, не наблюдается ли у части ученых определенного пренебрежения к литературе и искусству?

Реакция оказалась мгновенной:

-- Каким дураком надо быть, чтобы задать такой вопрос, а? Если ученый пренебрегает литературой и искусством, то он уже не ученый, а кретин, чего быть не может. Любой ученый знает, что поэзия искусства и природы сохраняет в нас угасающий вкус к жизни, а без вкуса к жизни нет никакого творчества. Научные же сотрудники всех рангов кретинами быть могут, имеют на это право и, интересно отметить, широко этим правом пользуются... Надо точно различать научных сотрудников и ученых. Это главная сложность и тонкость при разговоре о людях сегодняшней науки.

-- Сейчас я представляю широкую публику. Осознайте этот факт, уважаемый Леопольд Васильевич. И скажите, мешает ученым огромность интереса со стороны публики к ходу их работы и к ее результатам?

-- Так же, как футболистам. Если зрители лезут на поле, швыряют в футболистов тухлые яйца или букеты роз, то это футболистам мешает. А если дисциплинированно орут с трибун из-за беговой дорожки, то помогает.