Острые предметы - Гиллиан Флинн

– Твоя сестра похожа на нас, но в три раза хуже. У нее еще более гадкий характер.

– Как он проявляется?

Кейти достала мягкую пачку сигарет из выдвижного ящика придиванного столика и прикурила от длинной каминной спички. Все так же курит, и до сих пор по секрету.

– Подружки Эммы – эти светловолосые девчушки, уже грудастые, – под ее руководством подчинили себе всю школу. Серьезно, это плохо. Иногда бывает смешно, но в основном плохо. Они каждый день заставляют одну толстую девочку приносить им обед и не отпускают до тех пор, пока она не съест что-нибудь без помощи рук, уткнувшись лицом в тарелку. – Кейти наморщила нос, но больше беспокойства не выразила ничем. – Другую девочку они прижали к стенке и заставили задрать футболку перед мальчиками, чтобы показать, что она безгрудая, при этом говоря непотребные слова. Ходит слух, что они взяли с собой на тусовку Ронну Дил – свою прежнюю подругу, с которой рассорились, – там ее напоили и… ну, скажем, подарили нескольким старшим мальчикам. И стояли за дверью на карауле, пока те с ней развлекались.

– Им ведь всего тринадцать лет! – воскликнула я. Потом вспомнила, что сама творила в этом возрасте. Впервые осознала, насколько это было возмутительно рано.

– Скороспелые девочки. Но ведь и мы отрывались вовсю, когда были немногим старше. – Голос Кейти становился хриплым от табачного дыма. Она выдохнула его вверх и посмотрела на сизое облако над нами.

– Наши выходки не были настолько жестокими.

– Весьма близко к этому, Камилла.

«У тебя – да, у меня – нет».

Мы молча смотрели друг на друга, вспоминая каждая свои подвиги.

– В общем, Эмма много возилась с Энн и Натали, – сказала Кейти. – Хорошо, что твоя мама ими заинтересовалась.

– Я знаю, что мама давала Энн уроки.

– Не только. Она занималась с ними в школе, приглашала к себе домой, кормила после уроков. Иногда она даже приходила во время перемен и сквозь изгородь смотрела, как они играют на площадке.

Представилось, как мама стоит у изгороди, держась за проволоку, и жадно смотрит. Потом – мама в белом, ослепительно-белом, держит Натали под мышкой и прикладывает палец ко рту, приказывая Джеймсу Кэписи молчать.

– Мы закончили? – спросила Кейти. – А то я уже устала от этой темы. – Она выключила диктофон. – В общем, я слышала о том, что у тебя шуры-муры с красавчиком-копом, – улыбнулась Кейти.

Из ее хвоста выбилась прядь волос. Я вспомнила, как она, покрывая лаком ногти на ногах, выведывала, не было ли у меня чего с одним баскетболистом, который был ей небезразличен. При упоминании Ричарда я постаралась не дрогнуть.

– Ох уж эти слухи, – улыбнулась я в ответ. – Одинокий мужчина, одинокая женщина… Моя жизнь вовсе не настолько интересна.

– Джон Кин так бы не сказал. – Она достала еще одну сигарету, закурила, сделала несколько затяжек, изучающе глядя на меня.

На этот раз без улыбки. Теперь мне предстояло принять одно решение из двух – последствия каждого известны наперед. Либо я расскажу ей какие-нибудь пикантные подробности, и она останется довольна. А если Кейти что-то узнает в десять часов, то к полудню об этом будет говорить весь Уинд-Гап. Либо я буду все отрицать – тогда она, вероятно, обидится и больше не захочет мне помогать. Но интервью с ней я уже записала, а на ее доброе расположение мне было начхать.

– А, тоже слухи. Люди могли бы найти себе занятие интереснее.

– Вот как? А я бы этому не удивилась. Ты ведь всегда была не прочь поразвлечься.

Я встала, приготовившись уходить. Кейти проводила меня до двери, досадливо прикусив щеку.

– Кейти, спасибо, что уделила мне время. Рада была тебя видеть.

– Я тоже, Камилла. Приятно провести тебе время в Уинд-Гапе.

Когда я стала спускаться по лестнице, Кейти меня окликнула:

– Камилла! – Обернувшись, я увидела, что она стоит, повернув стопу вовнутрь, как маленькая. Я и в старших классах замечала за ней эту привычку. – Мой тебе добрый совет: возвращайся домой и помойся. От тебя несет.

* * *

Я последовала ее совету и поехала домой. В моем воображении один за другим мелькали образы мамы, все зловещие. «Предзнаменование». Это слово снова загорелось на мне. Я представляла Джойю, худую, косматую, с длинными ногтями, обдирающую кожу с мамы. Маму, с ее пилюлями и зельями, выстригающую мне волосы. Видела Мэриан – такую, какая она сейчас, – скелет в гробу; высохшие белокурые волосы обвязаны атласной белой лентой, как увядший букет цветов. Представляла, как мама ухаживает за этими необузданными девочками. Или, по крайней мере, пыталась ухаживать. Вряд ли Натали и Энн долго это терпели. Адора ненавидела детей, которые противились необычайно настойчивой опеке. Накрасила ли она ногти Натали, прежде чем ее задушить? Или после того, как это сделала?

«Ты с ума сошла – такое думать! Ты с ума сошла – в это не верить…»

Глава пятнадцатая

На веранде стояли три розовых велосипеда с плетеными корзинами на передних крыльях и ленточками на рулях. Заглянув в одну корзинку, я увидела большой тюбик губной помады и косяк в пакетике из-под сэндвича.

Я бесшумно проскользнула в боковую дверь и, мягко ступая, поднялась на второй этаж. Эмма с подругами была в своей комнате; девочки громко хихикали, повизгивая от восторга. Я открыла дверь без стука. Грубо, но мне невыносимо было представить, как они будут метаться, шушукаться и делать передо мной невинные лица. Подружки стояли вокруг Эммы – короткие шорты и мини-юбки, голые ножки-спички. Эмма сидела на полу и возилась с кукольным домиком, рядом тюбик суперклея, волосы собраны в некое подобие прически и обвязаны широкой голубой лентой. Я поздоровалась, девочки снова взвизгнули и заулыбались, чему-то радуясь.

– Милла, привет, – невозмутимо сказала Эмма. Пластыря на ней больше не было, но она выглядела нездоровой; было похоже, что ее лихорадит. – Мы просто играем в куклы. Ну разве не красивый у меня дом? – спросила она слащавым тоном, подражая какому-нибудь ребенку из семейного шоу пятидесятых годов.

Трудно поверить, что это та же Эмма, которая два дня назад угощала меня наркотиками, та же Эмма, которая, как говорят, подкладывает подруг под старших мальчиков, смеха ради.

– Да, Камилла, разве вам не нравится домик Эммы? – эхом отозвалась медная блондинка с хриплым голосом. Все смотрели на меня, кроме Джоудс. Она вглядывалась в кукольный дом, словно хотела уменьшиться и забраться в него.

– Эмма, тебе лучше?

– Да, намного, дорогая сестра, – хихикая, ответила она. – Тебе тоже, надеюсь.

Девочки снова затряслись от смеха. Я закрыла за собой дверь, раздраженная тем, что не понимаю, над чем они смеются.

– Возьмите с собой Джоудс! – крикнула одна из них мне вслед. Джоудс была слаба для их компании.

Я включила в ванной теплую воду, хотя было жарко – так, что даже фарфоровая ванна порозовела; раздевшись догола, я села в нее, поставив подбородок на колени, пока вода поднималась, наползая на меня. В ванной витал запах мятного мыла и сладкий душок вагины порочной женщины. Она была красной, истертой, что было приятно. Я закрыла глаза и плюхнулась в воду, потом опустила затылок, чтобы вода залилась в уши. «Одна». Я вдруг пожалела, что не вырезала это слово, – просто удивительно, почему оно до сих пор не украшало мое тело. Выстриженный Адорой кружок на голове зазудел, покрывшись мурашками, будто предлагая себя для этой цели. Повеяло прохладой, и, открыв глаза, я увидела над собой мамино лицо в обрамлении длинных светлых волос – она стояла, склонившись над ванной.

Я резко села и прикрыла грудь руками, плеснув воды на ее розовый льняной сарафан.

– Милая моя, где ты была? Я безумно волновалась. Я бы сама поехала тебя искать, но Эмме ночью было плохо.

– Что было с Эммой?

– Где ты была вчера ночью?

– Мама, что было с Эммой?!

Она протянула руку к моему лицу – я вздрогнула. Она нахмурилась и снова протянула руку, потрепала меня по щеке, пригладила мокрые волосы. Потом убрала руку с таким ошеломленным видом, словно удивляясь, что рука стала мокрой, и опасаясь, что от этого кожа испортится.

– Мне пришлось о ней позаботиться, – сказала она просто. Мои руки покрылись гусиной кожей. – Лапушка, ты замерзла? У тебя соски затвердели.

Она молча протянула мне стакан голубоватого молока.

«Выпью – и если мне станет плохо, то буду точно знать, что я не сошла с ума, а если нет – значит я мерзкая тварь».

Пока я пила молоко, мама что-то напевала, потом провела языком по нижней губе – похотливое, почти непристойное движение.

– В детстве ты никогда не была такой послушной, – сказала она. – Вечно упрямилась. Может быть, твоя душа надломилась. В хорошем смысле. Так, как было необходимо.

Она ушла, а я еще час сидела в ванне, ожидая, что со мной что-то случится. Заурчит в животе, закружится голова, поднимется температура. Сидела, боясь шелохнуться, как в самолете, когда мне кажется, что стоит сделать резкое движение – и мы штопором полетим вниз. Ничего не происходило.