Мост Убийц - Артуро Перес-Реверте

Следующая встреча состоялась час спустя у ворот Арсенала. Это величественное сооружение было гордостью Венеции, и вы это уже знаете, господа, как, наверно, и то, что по давней-давней традиции – удивительной, надо признать, и, кажется, единственной в мире – в рождественский сочельник ворота открывались для всех любопытствующих, будь то граждане Серениссимы или чужеземцы, чтобы они могли подивиться этому чуду морской архитектуры: им показывали все, что можно показать без ущерба для государственной тайны Республики. Половины платы за вход – а составляла она полновесную серебряную bezza[25] с персоны – по обычаю опять же предназначалась корабелам и их семьям как подарок к Рождеству. И, как нам сказали, каждый год набиралась немалая сумма.

Надо сказать, что ни стужа, ни снег с дождем не отпугивали посетителей, потому что с первого же часа выстроилась очередь любопытных под зонтиками, в провощенных накидках и меховых плащах – по большей части это были приезжие и воспользовавшиеся счастливой оказией зеваки. Подозреваю, что среди них имелись и переодетые люди разных наций, включая турецкую, имевшие те же намерения, что и мы. И хотя, как я уже сказал, обзор и осмотр был строго ограничен гребными судами и сводился лишь к старой части верфей, всегда находилась возможность увидеть, проходя под перекидными мостами по внутренним каналам, как строят, чистят, чинят знаменитые венецианские галеры, которые, вопреки стараниям Испании и Оттоманской Порты, в безмерной своей гордыне и надменности проносят флаг со львом Святого Марка по Адриатике и левантийским водам.

Еще прежде мы изучили план Арсенала, доставленный капитаном Маффио Сагодино, но сейчас надо было все рассмотреть на месте, потому что завтра ночью предстояло проникнуть сюда снова, а времени соображать и вспоминать, где там что, не будет. А потому, собравшись на подъемном мосту и заняв очередь – а в ней было немало женщин и детей, – мы прошли через портик у ворот, уплатили каждый по полсольдо серебром и погрузились на большие гребные лодки. Я уселся на банку между Гурриато и Жорже Куартанетом, а позади нас устроились Мануэль Пимьента с Педро Хакетой. А вот Себастьяну Копонсу и Хуану Зенаррузабейтиа места не хватило, и им пришлось влезть в другую лодку. Шестеро гребцов с верфи сели на весла, а дополнили пейзаж двое англичан (купцов, судя по виду), венецианский отец семейства с мальчиком лет десяти-двенадцати и еще пара: он, толстячок, что называется, в годах, насколько я понял из их разговора, торговец из Пизы, а она – молоденькая, хорошенькая, хоть и простенькая, кутавшаяся в роскошный новехонький бобровый палантин и с невероятным жеманством избегавшая наших взглядов – была по всем приметам веселой девицей из местных и не из дешевых. Всмотревшись в ее спутника повнимательней, я отнес его к разряду тех, что заплывают в сети к таким девицам с тугой мошной и пузатыми, как тунцы, а если паче чаяния возвращаются восвояси, то выпотрошенными начисто и обглоданными до последней косточки.

– Ничего на свете нет прекрасней и дороже любви, – с шутовским пафосом тихо сказал у меня за спиной Мануэл Пимьента.

– Святая правда. Дорога она, любовь, дорога. И ох как недешево обходится, – добавил его кум Хакете, с невозмутимым бесстыдством встретив злобный взгляд пизанца.

Тем временем наша посудина шла на веслах по широкому внутреннему каналу, оставляя по левому борту бесконечную череду стапелей со строящимися кораблями, укрытых от непогоды деревянными и черепичными навесами. Справа от нас просторные крыши оберегали парусные, такелажные, канатные склады, а еще дальше, между двумя каналами, соединенными с зеркалом воды, начиналась новая верфь, и там, за огромными раскрытыми воротами виднелся великолепный «Бусинторо» – пышно разукрашенная галера с высокими бортами, на которую в торжественных случаях восходил дож. Мы взяли ее на заметку, потому что корабль был одной из наших целей на завтра, а когда проплыли под мостом и чуть углубились в акваторию новой верфи, открылось нашим глазам, несмотря на то что большая часть кораблей стояла в закрытых доках, еще более удивительное зрелище. Один за другим, борт к борту, в воде, или вытащенные на сушу, или перевернутые, чтобы удобней было конопатить, протянулись перед нами не менее сотни крупных судов – знаменитые венецианские трехмачтовые галеры. Многие из них на зиму лишились парусного своего вооружения, а иные и мачт, а весь их такелаж был сложен на берегу. Повсюду громоздились огромные штабели древесины всех размеров, видов и форм, потребной для кораблестроения и могущей быть пригнанной к нужному месту на этой верфи, где, как уверяла молва – со свойственными ей преувеличениями, – галеру могли изготовить за одни сутки.

– О-о, м-мать твою… – пробормотал рядом со мной каталонец.

Я промолчал, хотя впечатлен был не менее и думал примерно то же и в тех же выражениях. И ограничился лишь тем, что переглянулся с Гурриато, смотревшим на это диво разинув рот. И постарался покрепче запечатлеть галеру в памяти. Рядом с внутренней гаванью начинался еще один широкий канал, где виднелись новые ряды строящихся галер, но рассмотреть их нам не удалось – лодка пошла вправо и высадила нас на причал, невдалеке от которого в больших чанах готовили смолу. Оттуда начинался под прямым углом проход между двухэтажными постройками, где помещались канатные мастерские. Вдоль него рядами в большом порядке стояли сотни якорей, кулеврин, корабельных пушек – и ряды этого тянулись, насколько хватало глаз.

Итак, мы вылезли на причал и двинулись по этому проходу среди прочих посетителей, восхищаясь тем, что видим, и втихомолку, а верней, беззвучно, ужасаясь тому поводу, по которому попали сюда. И оба чувства усилились, когда впереди показались склады, где – было известно – хранятся три тысячи бочонков пороха. Стоило лишь представить, что будет, если рванет такая уйма, мороз шел по коже у самого отважного и рискового среди нас. Ибо одно дело – рисовать стрелки на плане, и совсем другое – собственными глазами убедиться, в какое безумное предприятие мы пустились. Впрочем, казалось, венецианский Арсенал не поддастся ни огню, ни мечу, вообще ничему.

– Те, кто нас послал сюда, спятили, не иначе, – вполголоса сказал Педро Хакета.

– Боюсь, любезный кум, это не они спятили, а мы с тобой, что подрядились на такую работку, – так же тихо отвечал ему Мануэль Пимьента.

– А я тебе о чем толкую… Работка – да-а… не бей лежачего…

– Перебьют нас тут всех – и лежачих, и стоячих…

– Лучше в алжирском плену сидеть.

– Это уж – что говорить…

Я поглядел на андалусцев осудительно, как бы рекомендуя малость охолонуть и уняться и давая понять, что говорят они лишнее, но моя молодость лишила этот демарш всякого смысла: более того, – Пимьента ответил мне неприязненным взглядом и спросил с вызовом: