Неизвестный Рузвельт. Нужен новый курс! - Николай Яковлев

Он писал в 1940 году Дж Дэниелсу в юмористическом духе, припоминая свои отношения с профессорами: «Лет пятнадцать назад я побывал на одном из прославленных завтраков в капище «Нью-Йорк таймс» – том зале, отделанном красным деревом во французском стиле. В царившей изысканной атмосфере помазанников учености я чувствовал себя непросвещенным червем под микроскопом. Но Америка сытых и довольных собой профессоров не выживет, а ваша и моя Америка будет жить»8. Но вновь возникает сомнение, насколько он был искренен даже перед Дэниелсом.

«Никогда не допускайте, чтобы ваша левая рука знала, что делает правая», – поучал ФДР своего любимца Г. Моргентау-младшего. «Какая я ваша рука?» – спросил Моргентау. «Правая, но левую я держу под столом», – невозмутимо отозвался президент. Моргентау именно так и чувствовал себя на ответственном посту. В 1934 году Вудин заболел, и он стал министром финансов.

В другой раз президент разучивал вслух речь, один абзац он прочитал в стиле Теодора Рузвельта. Коркоран, сидевший в комнате, льстиво произнес: «Господин президент, различие между вами и ТР в том, что вы никогда не плутуете». ФДР насмешливо взглянул на него: «Что ты, Том! Иногда я плут, и изрядный!»

– Вы чудесный человек, но самый трудный из тех, с кем мне приходилось работать, – бросил после очередной стычки в лицо Рузвельту разгневанный Икес.

– Потому что я слишком суров? – осведомился президент.

– Вовсе нет, – ответил министр, – вы никогда не бываете чрезмерно суровы, но вы никогда не говорите откровенно с людьми, верными вам и в верности которых вы сами убеждены. Вы крепко прижимаете свои карты к животу и никогда не выкладываете их на стол.

Двоедушие, возмущавшее прямого Икеса, представлялось закономерным изощренным умам «ньюдилеров». «Просто не хватает времени, – находил Т. Коркоран, – объяснять все каждому, обхаживать каждого, уговаривать каждого, разъяснять каждому, почему нужно поступать так, а не иначе. Если бы президент попытался действовать так, у него ни на что не осталось бы времени. Поэтому он должен обманывать, говорить неискренне, оставлять ложное впечатление и иногда даже лгать, компенсируя все это личным обаянием и верой в него… Великий человек не может быть хорошим человеком!»

II

Как консервативное, так и. либеральное крыло сторонников Рузвельта с почти религиозным трепетом разделяло концепцию национализма. Моли считал, что «новый курс» предполагает «значительную изоляцию нашей национальной экономики от остального мира». Ричберг заявлял: «Мы проводим прежде всего политику национального самообеспечения». Аналогичные мысли высказывал Джонсон.

Барух пустил в обиход обтекаемый лозунг: «Я за то, чтобы каждая нация сделала сначала все для себя, а затем пусть посмотрят, что они могут сделать друг для друга». Пророки национализма заходили далеко. Липпман сам верил и учил других: «Если нам суждено организовать, планировать и руководить нашей экономической системой, отсюда неизбежно следует, что ее нужно защищать от внешних сил, не поддающихся контролю. Это означает экономический национализм». Соединенные Штаты поэтому «отвергают свободу международной торговли, ибо они сосредоточили свои усилия на создании значительно более разумно управляемого экономического общества»9.

Ранний «новый курс» дал могучий толчок «изоляционизму» именно тогда, когда на международной арене начало складываться опасное для судеб человечества положение. На Дальнем Востоке Япония, захватив в 1931 году Маньчжурию, вела агрессивную политику, поставив целью захват Китая и стран Южных морей. 30 января 1933 г. к власти в Германии пришли нацисты. Гитлеровское руководство не скрывало, что оно стремится к установлению «нового порядка» во всем мире. Агрессоры делали ставку на разобщенность народов, их тактика сводилась к старому принципу «разделяй и властвуй».

Соединенные Штаты действовали именно так, как ожидали в Берлине, Риме и Токио. Рузвельт подчеркнул нежелание США связывать себя какими-либо обязательствами с другими державами. 10 мая 1933 г. президент указал: «Мы никоим образом не связываем руки Соединенных Штатов… Мы вовсе – подчеркиваю: вовсе! – не ограничиваем своего права определять наши действия». Когда стало ясно, что Германия уходит с конференции по разоружению, Рузвельт 16 мая выступил с платоническим призывом к миру между народами. Одновременно американский представитель на конференции Н. Дэвис и государственный секретарь К. Хэлл уточнили, что их страна не будет принимать участие в каких-либо коллективных санкциях. «В историю вошло, – пишет Ч. Бирд, – что президент Рузвельт не одобрял любого плана, обязывавшего Соединенные Штаты присоединиться к другим странам в определении агрессора и принятии надлежащих мер, в случае необходимости вооруженных, против него»10.

12 июня 1933 г. в Лондоне собрались представители 66 стран, чтобы попытаться упорядочить проблемы международных экономических связей и финансовых расчетов, совершенно расстроенных кризисом. Все надежды возлагались на Соединенные Штаты. Делегации руководящих держав на конференции, в первую очередь Англии и Франции, ожидали, что Соединенные Штаты пойдут на стабилизацию валют и откажутся от политики инфляции. К. Хэлл и представители США в Лондоне глубоко увязли в этих переговорах.

В Вашингтоне Моли с возраставшей тревогой следил за развитием событий на конференции. Ему не терпелось, чтобы 65 стран узрели спасительный свет идей «нового курса». Однако это можно было сделать только с разрешения ФДР. Президент, окончив труды «ста дней», отправился отдыхать на пятнадцатиметровой яхте «Амберджак». Рузвельт у штурвала пристально всматривался вперед, командуя экипажем – сыновьями. Казалось, вернулись счастливые, полузабытые дни. Яхта бороздила знакомые воды, впервые с 1921 года зашли в Кампобелло. Все выглядело безмятежным, однако взгляд за корму – и иллюзия исчезла. За крошечной яхтой на почтительном расстоянии неотступно следовал президентский эскорт – два военных корабля, на палубах поблескивали линзы сильных биноклей: журналисты жадно ловили каждое движение ФДР.

Жизнь напомнила о себе. На борт карабкается Моли, сжимая тонкие губы, в руках – неизменный портфель. На военном самолете он прилетел на ближайший к месту плавания «Амберджака» аэродром, пересел на эсминец, доставивший его к яхте президента. «Если можно утверждать, что у Франклина Рузвельта была какая-нибудь философия вообще, – писал Моли, – то она сводилась к тому, что успех совместных международных действий в пользу восстановления предполагает начало их в стране. Он не верил, что наша депрессия может быть побеждена международными мерами. Он, конечно, не считал, что сокращение долгов или даже частичное открытие каналов международной торговли может исцелить нас»11. Сидя на залитой солнцем палубе, Моли и ФДР договорились в общих чертах о том, что профессор выедет в Лондон, где попытается направить конференцию на истинный путь. Президент неожиданно, по-видимому, согласился со стабилизацией доллара, хотя подчеркивал необходимость повышения цен как верного пути к восстановлению. Выслушав туманные рассуждения ФДР, Моли отправился в Англию, а президент продолжил свой отдых.

Конференция в Лондоне приостановила работу в ожидании Моли. Считалось, что он везет сверхважные инструкции президента. Хэлл был в бешенстве, его до глубины души уязвило значение, придававшееся бойкому профессору. В Вашингтоне о Моли отзывались: «О Моли, Моли, Моли, всемогущий боже!» – а когда он прибыл в Лондон, к негодованию государственного секретаря, профессору оказали почести повыше королевских. Моли быстро достиг кое-какой договоренности, в первую очередь с англичанами. Он искренне считал, что выполняет желание президента.

Но 3 июля была получена телеграмма президента, адресованная конференции. Рузвельт поучающе заметил, что конференция занялась не своим делом – фиксацией курса валют, в то время как было необходимо исцелить «основные экономические язвы». Коротко говоря, «когда в мире будут проводиться согласованные в большинстве стран меры, направленные на сбалансирование бюджетов, и эти государства будут жить по средствам», тогда можно заняться второстепенным – курсами валют. Послание президента было единодушно расценено как «взрыв» конференции.

Моли не сразу разобрался в причинах провала и послал ФДР телеграмму, упрекая во всем Хэлла. «Доброжелатели» профессора показали ее копию государственному секретарю. С Хэлла как ветром сдуло респектабельность. Он носился по номеру в отеле, изрыгая проклятия: «Этот з… Моли терся у моих ног, как собака, я гладил его по голове, а он укусил меня в зад!» Хэлл категорически потребовал от ФДР убрать Моли из госдепартамента, что и было сделано. Журналист подвел итоги: «Изможденный вид Хэлла и опущенные вниз глаза могут тронуть до слез, если не помнить о стилете, торчащем из-за спины Моли».